Толпа на выход поспешает,

В ней много всяческих калек.

Вот что-то сам себе внушает

Безумный страшный человек.

Скелет, ходячая чахотка,

Бежит, плюясь туда-сюда.

Плетется, испаряя водку,

Слабак, не знающий труда.

Бежит горбун, всегда сутулый,

И злобно думает о том,

Что если стал бы он акулой,

То горб служил бы плавником.

И уж тогда Москву родную

От страха затрясло бы вмиг,

И все б кидались врассыпную,

Узрев чудовищный плавник.

Я заявляю вам по чести –

Я понимаю горбуна.

В толпе я с ним страдаю вместе,

И ненавистна мне она.

Я тоже маленький, сутулый,

Меня приметить мудрено,

Однако грозною акулой

В душе являюсь я давно.

Когда бы охватила сушу

Внезапно водная среда,

Тот, кто имел большую душу,

И сам бы стал большим тогда.

Вся мелкота людская молча

Дрожала бы, зарывшись в ил,

Лишь я, художник, в водной толще

Один бы грациозно плыл.

Пошли мы как-то с батей на охоту

И только сели выпить за пристрелку,

Как вдруг тарелка села на болото –

Космическая, страшная тарелка.

Из люка вылез инопланетянин,

Похожий на Ирину Хакамаду,

И в ужасе я прошептал: “Батяня,

По-моему, уёбывать нам надо”.

“Постой, сынок, – пробормотал папаша

И перезарядил стволы картечью. –

Пусть говорит начальник экипажа,

Похоже, он владеет нашей речью”.

И правда, нечисть вдруг заголосила:

“О, колоссаль, тургеневская сценка –

Лес, мужики и водка! Мы в России!

Радируйте без промедленья Центру!

А мужики нам, кажется, не рады?

Эй, чабаны, чего вы так надулись?

Вот факс от депутата Хакамады,

Мы сели точно, мы не промахнулись.

Да, мы на месте, – молвил гуманоид,

Потягиваясь всем нескладным тельцем. –

Нас здесь, в России, хорошо устроят,

Мы знаем, что здесь любят всех пришельцев”.

“Ну да, – папаша возразил, – любили –

Тому назад, наверное, лет двадцать,

Пока они себя не проявили,

Не стали дружно к власти пробиваться.

Мне не указ политика большая,

Ведь с головы гниет любая рыба,

А здесь, в лесу, покуда я решаю,

Поэтому лети откуда прибыл”.

“Что ты сказал? – проблеял гуманоид. –

Да ты, деревня, знаешь, с кем связался?” –

И выхватил ручной гиперболоид,

Но батя расторопней оказался.

Дуплетом по тарелке он заехал –

Неплохо бьет проверенная тулка:

Рвануло так, что докатилось эхо

До каждого лесного закоулка.

Взрывной волной, как на аэроплане,

Нас прямо к дому вынесло из бора.

Хоть на ночь мы и тяпнули с папаней,

Я всё метался и заснул нескоро.

И снилось мне уродливое зданье

В Москве, у Александровского сада,

Где темной ночью слышатся рыданья

Из офиса Ирины Хакамады.

Ей привезли сородичей останки,

Поведали про гибель экипажа…

А в душной хате дрыхнул на лежанке

Без всяких снов жестокий мой папаша.

Нажив подагру и одышку,

Навряд ли я утешусь тем,

Что выпустил недавно книжку

И был отмечен кое-кем.

Слежу за похоронным действом, –

Поэта хоронить несут, –

И откровенным фарисейством

Мне кажется народный суд.

Бедняга из-за пропитанья

Гнул спину с самых юных пор –

Ну и к чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор?

Мой стих людей облагородит

И вознесут меня они,

Но очень тихо слава ходит,

А уж тем паче в наши дни.

Мой стих взорлит над всей державой

И зазвучит в любом мозгу,

Но я приобретенной славой

Попользоваться не смогу.

Покуда в кучах шарлатанства

Всё длилась критиков возня,

Постылый труд, тоска и пьянство

Губили медленно меня.

Внедрилась хворь в мои печенки,

Иссяк мой юношеский пыл.

Прщайте, вина и девчонки,

Я раньше крепко вас любил.

Шуршит метла, и пыль клубится,

И наступает чистота.

Я чистоты хочу добиться

В своем районе неспроста.

В грязи живут спокойно турки,

Литва, эстонцы, латыши…

Валяющиеся окурки

Не оскорбляют их души.

Мы не должны уподобляться

Жестоким этим племенам,

Иначе немцы возмутятся

И не дадут продуктов нам.

Изящные американцы,

В чьих душах – Байрон и Шекспир,

Свои мелодии и танцы

Не пустят в наш телеэфир.

У нас сердитые японцы

Отнимут телемонитор,

И нам останется в оконце

Таращиться на грязный двор.

Угрюмы, голодны и голы,

Бродить мы будем взад-вперед,

Но ни глоточка кока-колы

Никто нам больше не нальет.

Чтоб нам не стать страной-изгоем

И быть у лучших стран в чести,

Нам надо на рассвете строем

Свой дворик слаженно мести.

И у контейнеров помойных,

В кустах и возле гаражей

Должны ловить мы недостойных,

Повсюду гадящих бомжей.

На землю положив бутылку,

Мы с ней соединим бревно,

Чтоб по лохматому затылку

Бомжа ударило оно.

И уж никто ходить погадить

Не будет к нашим гаражам,

И сможем мы бомжей спровадить

Туда, где место всем бомжам.