Друзья предают за деньги,

И деньги-то небольшие, –

Отсюда я делаю вывод,

Что я неправильно жил:

Друзьям хоть добро и делал,

Однако, видимо, мало,

Застенчив был и в итоге

Любви к себе не внушил.

А если тебя не любят,

То можно чего угодно

Ждать от людей, – тем паче

Коль речь о деньгах зашла.

И двигаюсь я по жизни

Как по стране разоренной,

Где не найти приюта,

Где выжжено все дотла.

Я голову не ломаю

Над тем, почему неладно

Устроена жизнь, – я понял,

Что сам во всем виноват,

И если где-то пригреют,

То я виду себя кротко,

Ведь для дальнейших скитаний

Я стал уже староват.

Надеюсь, за эту кротость

Терпеть меня будут долго.

Я не корыстен – просто

Жизнь так пугает меня!

А тем, кто меня пригреет,

Я преданностью отвечу

И охранять их буду

В ночи и при свете дня.

Кто на людей взирает нежно –

Их просто очень плохо знает.

Людская подлость неизбежно

Его с годами доконает.

Они не брата в ближнем видят,

А только дойную корову.

Поверь, себе дороже выйдет

Искать в них добрую основу.

Науку самооправданья

Они постигли с малолетства:

Возьмут взаймы – и до свиданья,

И никакого самоедства.

Наврут с три короба – и ладно,

И улыбаются: “А хуй ли…”

Смотреть, похоже, им отрадно

На тех, кого они обули.

Но эту гнусную отраду

Мы доставлять им впредь не будем.

Людей возвышенного склада

Уже давно не тянет к людям.

Таких людей я не обижу

И не унижу их престижа,

А прочих люто ненавижу,

А прочих люто ненавижу.

С людьми не следует стесняться,

Пугать полезно матюками

Всех деловитых тунеядцев

С их петушиными мозгами.

Довольно мягкости и фальши,

Не то погрязнешь в ихнем блуде.

Должны мы разойтись подальше –

Я, человек, и просто люди.

Зовут меня извергом, черной душой –

С оценками этими я и не спорю:

Конечно же, я гуманист небольшой

И внемлю с улыбкой народному горю.

Который уж раз неразумной башкой

Народ мой в глухие врезается стенки.

Затем на меня он косится с тоской,

Меня ж веселят эти милые сценки.

На кладке, естественно, холст укреплен

С картиной, приятной для всякого сердца:

Котел, а в котле – ароматный бульон…

Увы, за картиной отсутствует дверца.

Не надо выдумывать новых затей,

Вносить изменения в ход представленья:

Такая реприза смешней и смешней

Становится именно от повторенья.

Коль поэт слишком долго не пишет стихов,

Он тогда потихоньку впадает в депрессию.

Он не может освоить другую профессию,

Ибо он от природы весьма бестолков.

Электричество ужас внушает ему,

С малых лет он любых механизмов чуждается.

Лишь в хвастливых стихах он самоутверждается

И все время их должен писать потому.

Разобраться в компьютере он не сумел,

В языках иностранных остался невеждою,

Так и не обзавелся приличной одеждою

И в скопленьях людей он сутул и несмел.

И когда не в ладах он бывает с собой,

То есть, значит, когда ему долго не пишется,

Он какое-то время храбрится и пыжится,

А потом неизбежно впадает в запой.

Тут придется несладко жене и родне,

Ибо цель лишь одну наш писака преследует

И о ней с корешами на кухне беседует:

“Я забыться хочу! Захлебнуться в вине!”

Он кричит: “Я банкрот! Я бессилен давно!” –

И сначала целует взасос собутыльника,

Чтоб минуту спустя от его подзатыльника

Собутыльник со стула упал, как бревно.

Будет с кухни нестись надоедливый шум:

Взвизги женские, звон, перебранка, проклятия,

Но закончатся деньги, и пьющая братия

В одиночестве бросит властителя дум.

И поэт на продавленный рухнет диван,

Мертвым глазом на пыльную люстру нацелится…

Только в рваных носках его пальцы шевелятся,

Только сердце колотится, как барабан.

Он бороться за жизнь будет несколько дней,

Дорожа своей жалкою жизненной нишею.

Да, поэт – существо, разумеется, низшее,

Но порой к нему все-таки тянет людей.

Ведь у высших существ тоже жизнь нелегка,

Потому хорошо, что бывают двуногие,

На которых все люди, пусть даже убогие,

Пусть немые, – привыкли смотреть свысока.