Осень, рыбина золотая

В толще сияющей голубой,

Неуловимо вглубь уплывая,

Веет прохладой на нас с тобой.

Сладость броженья вдыхают жабры,

Струи прохлады текут, тихи.

Берез чеканные канделябры

Лиственным воском каплют на мхи.

Словно в хрустальном дворце подводном,

Мы переходим из зала в зал.

Нам, пришлецам, от сует свободным,

Щедрый хозяин всё показал.

Но не случайно терем хрустальный

Тишью печальной весь обуян.

Скоро под воронов грай охальный

Невод закинет ветер-буян.

Водь замутится белесой мутью,

Рыба рванется сквозь ячею,

Примутся с гиком голые прутья

Рвать друг у друга жар-чешую.

Вечного в жизни мы не встречали:

Вновь мы на уличном шумном причале,

Вновь мы у берега бедной земли.

Друг мой, почувствуй: чашу печали,

Зыбкую чашу чистой печали

К берегу будней мы принесли.

С отрадой грустной стариковской

Я вижу зрением души

Дворец помещичий в тамбовской

Или саратовской глуши.

В строенье пышном обвенчалась,

Чтоб стилем стать уже иным,

Классическая величавость

С наивным зодчеством степным.

Террас уступы продолжая,

Ведет в аллею статуй цепь,

А дальше без конца и края

Валами покатилась степь.

Мне там не побывать вовеки,

Дворец не встанет из руин,

Но только прикрываю веки –

И пью опять вино равнин.

Под низким небом – словно лава,

Заняв собой всю ширь степей,

Застыли скорбь, и стыд, и слава

Злосчастной Родины моей.

Всосала времени трясина

Всю плоть былого бытия,

Но стих размеренный Расина

В порывах ветра слышу я.

Деревья вековые снова

Во тьме над плошками сплелись,

И из театра крепостного

Рукоплесканья донеслись.

Театр в округе наилучший –

И плачет, тронутый игрой,

Ларги, Кагула и Козлуджи

В отставку вышедший герой.

И прима статью полудетской

Разгорячает плоть его,

И слышно, как кричит дворецкий:

“Мансуров… Ртищев… Дурново…”

А где-то огонек мигает

В утробе хаты до утра:

Там хлебопашцы вспоминают

Явленье Третьего Петра.

Мне этих лиц уже не встретить;

Мне облик времени того

Дано штрихами лишь наметить,

Не завершая ничего.

И снова я смежаю веки,

Чтоб вновь о нем увидеть сны –

Презренном и великом веке

Моей униженной страны;

Чтоб наблюдать с улыбкой порку;

На бранном поле побеждать;

Театра барского актерку,

Чуть смеркнется, в беседке ждать;

Чтоб, по ночам блистая в свете,

Являться в церковь до зари,

А после службы в кабинете

Читать Дидро и Ламетри.

Эпох пороки и соблазны

Познал я, но своим нарек

Свирепый тот и куртуазный,

Победами гремевший век.

Когда распад ярится люто –

Мечты и грезы не в чести,

Но только в них в годину смуты

Себя мы можем обрести.

Я помню: мне с тобой вдвоем

Ни разу не было легко,

Но сохраню тебя в резном

Шкафу эпохи рококо.

И твой застывший силуэт

Там будет глянец покрывать,

И лишь мечтам моим в ответ

Порой ты будешь оживать.

Забудусь – и раздастся вдруг

Надтреснутый и нежный звон,

И ты описываешь круг,

Изображая котильон.

На жизненных моих часах

Кружись под звон версальских пчел,

Чтоб в нарисованных глазах

Любовь я наконец прочел.

Ты не причуда, не каприз,

Ты – друг средь каменной тщеты,

Ведь я – фарфоровый маркиз,

Такой же хрупкий, как и ты.

Сквозь грусть мечтательных отрад

Читает будущее взор,

Где крах финансов, и Марат,

И буйство черни, и террор.

Мужайся! Роковая твердь

Сдвигается со всех сторон,

Но звонкой будет наша смерть,

И мелодичен будет звон.