Гитара вдруг заиграла громче, и все поняли, что сейчас Поэт споёт.

– Че за песня? – крикнул Варик, чтобы музыкант на другом конце стола услышал.

– Моя собственная. Называется «Уголёк». Там рифмы пока нет, но вы послушайте. Это даже еще не песня, просто верлибр на мелодию.

– Хуибр, – тут же ответили ему.

– Пой давай, а мы уже оценим, нужна там рифма или нет.

В тоскливую мелодию вплелось что-то еще более печальное. До меня не сразу дошло, что слова эти и есть песня, что они не часть струнного звука, а могут жить и отдельно от него. Музыка погрузила всех в какой-то транс. Я не мог сфокусироваться и лишь ловил отдельные ранящие в самое сердце строчки.

«Глаза старика на молодом лице.

…

Заперт навечно среди опостылевших снегов.

…

Я давно забыл лицо матери и детей.

…

Умереть не страшно, ведь я всего лишь копия».

***

День сорок четвертый

Поселение диких

Минус двадцать девять градусов по Цельсию

Спал я в двухместном спальнике, в обычном было тесновато. Свинцовые веки разлепил с натугой. Кто-то уже встал и зябко ежился, усаживаясь поближе к печке, остальные дрыхли мертвецким сном.

Я вышел на улицу, вдохнул свежайшего воздуха, умылся снегом, немного размялся, помахал часовым на стене. Решил поглядеть с обрыва. Дойдя до края скалы, уселся и свесил ноги.

Ветер здесь и правда сильный. Неквазу сидеть тут небезопасно, сдует нахер, и потом пойдут про тебя нехорошие истории. Мол, был такой-то рейдер и захотел он как-то раз поссать с обрыва. Именно так и подумают.

Если сощуриться, отсюда можно разглядеть колею от наших следов. Поверх нее вроде как следы крупного зараженного, хотя за это уже не поручусь.

Я просидел так минут пятнадцать, любуясь прекрасным видом, пока бойцы, поднятые командиром, один за другим не начали вываливаться из избы.

Отряд быстро позавтракал. Хлыст отправил сменщиков к тем, кто остался внизу. Едва дежурные поднялись, как постовые с «крепостной» стены подали нам знак. Ворота со скрипом начали отворяться. Мы шустро засеменили, желая рассмотреть причудливый быт местных обитателей.

Вдоль центральной дороги тянулись бревенчатые избушки. Два подростка и усатый мужик в шапке-ушанке расчищали улочку от снега. Жители уже потянулись на службу. Доходили до конца улицы и сворачивали кто направо, а кто налево. Все были безоружные и одеты довольно просто.

– Отряд, стой! – скомандовал Хлыст. – Кому интересно, те по церквям, остальные давайте вниз за товаром.

На удивление интересно было всем, поэтому вниз никто не поехал. Я, памятуя о предостережении, свернул направо, сразу пристроился за местной девушкой в платке. Она обернулась на звук шагов, вымученно улыбнулась и тут же отвернулась. Нда, с такой рожей не быть мне теперь донжуаном.

Снаружи крохотная церквушка красотой не отличалась – обычное большое бревенчатое здание с грубым деревянным крестом на крыше. Никаких тебе куполов или еще чего. Одни прихожане кланялись и крестились перед входом, другие проходили так.

Внутри всё тоже было скромно – небольшой тамбурок с веником, чтоб снег отбить и ноги обмести, за ним зал с лавками в два ряда, на дальней стене изображение распятого Христа на фоне многоугольников из пчелиных сот. Вот фантазия у людей.

Левый ряд был занят местными, гости усаживались на правый. Я плюхнулся на последнюю скамью рядом с Вариком и начал разглядывать собравшихся. Девушек довольно много, чуть ли не половина, они улыбались и перешептывались. Ох не зря Хлыст бойцов предупреждал, девки одна другой краше. Это при том, что они в платках.

Сначала я не поверил тому, что увидел на первом ряду, ткнул Варика в бок и указал. Он кивнул, в знак того, что давно заметил. Вся лавка оказалась занята детьми. Целых девять, все того веса и возраста, что не было сомнений – они иммунные.

У меня сразу возникли подозрения. Давно известно, какие пристрастия порой возникают по отношению к детям у некоторых попавших в Улей, а тут ещё и религиозная община. Все же знают эти истории про католических священников и маленьких мальчиков.

Надо будет потом переговорить со святым отцом о спасении души. Если я начну спрашивать, и увижу в его глазах скользкий блеск, если хоть на секунду мне покажется, что здесь что-то не так, я этот стаб по бревнышку раскатаю.

Святой отец дождался, когда все усядутся и перестанут ерзать, разгладил бороду и заговорил:

– Для гостей представлюсь. Меня зовут отец Михаил, – голос у него был сильный и звучный, а произношение обычное, без заигрываний со старорусским произношением и традиционного церковного «О». – Церкви нашей уже третий год пошел. А у моего, так сказать, коллеги, отца Мефодия, уже пятый год церковь стоит.

Кому-то это может показаться смешным. Мол, тут же параллельные миры, мультиверсум, мутанты, Улей, а при чем тут Бог? Спорить с вами тут никто не будет, я вам от себя скажу, душа есть у человека, где бы он ни был. Тут её спасти сложнее, чем в наших родных мирах, но я всё же пытаюсь. Всё здесь поделено на соты, и соты эти дёгтя полны, но вот мы в этих сотах и есть мёд Господен. Так что, братья и сестры, если сердце ваше еще в кусок льда не превратилось, не закрывайте его от Бога. Я бы вам хотел прочесть особенно подходящий к ситуации отрывок из писания…

Не скрою, я был поражён. Отец Михаил не сказать, что сильный оратор, но сам факт того, что в мире, где тысячи тварей пытаются тебя сожрать, нашелся человек, что решил спасать людские души, не укладывался в голове.

После проповеди некоторые из прихожан, да и парочка наших вместе с Хлыстом не торопились расходиться и ждали своей очереди для индивидуальной консультации с батюшкой. Отец Михаил сначала принял местных, затем очередь и до нас дошла.

Бойцов он отпустил быстро, а вот я с Хлыстом насели на него основательно. Вопросы у нас, разумеется, к вере отношения не имели.

– Скажите, а в чем разница между церквями и как вы друг другу с Мефодием еще глотки не перегрызли? – спросил Хлыст.

– Вы не подумайте, у нас тут нет такого строгого разделения, что вот эти люди только ко мне ходят, а те к нему. Есть, конечно, некий костяк приверженцев у того и другого, но большая часть и ко мне и к нему ходит. Частенько мы вместе службы проводим.

Разница между церквями как всегда в таких случаях в трактовках и мировоззрении. Мефодий более радикален, чем я. Мы оба считаем, что попадание сюда – это испытание, но отец Мефодий думает, что все подарки Улья – это искушение. Он и самые ярые члены его паствы пьют живчик только тогда, когда уже припрет и недомогания начнут мешать жизнедеятельности. Способностями, что дарует Улей, никто из них не пользуется, если их жизни не угрожает опасность. И квазов они не любят, считают, что те погрязли во грехе.

– Интересно вы тут живете, – сказал я. – Святой отец, я заметил, что у вас много детей. Особенно по меркам такой маленькой общины. Это все местного производства, так сказать, или найденыши?

Задав вопрос, я внимательно смотрел за реакцией священника, ни один мускул на его лице не дрогнул. Он спокойно ответил:

– Как раз об этом я с вами и хотел поговорить. Дети не наши. Есть тут недалеко кластер с детским домом. Гости у нас бывают нечасто, но все же если среди них находятся те, кто определяют иммунность, мы стараемся договориться и совершаем рейд в этот городок. Иногда удается спасти одного из детей. Им тут хорошо, в маленькой общине вдали от большинства ужасов этого мира. Они сплачивают людей, все о них заботятся как о родных.

– Благое дело делаете, – сказал Хлыст. – У нас есть человек, что вычисляет иммунных. Если дадите координаты места, мы обязательно туда заедем. Правда, вам ребёнка не завезём, уж не обессудьте, не с руки крюк делать.

– Главное, спасите, дитя. Бог вам в помощь. Пойдёмте к Пышме, он вам все подробно расскажет, я в этих военных делах не силён.

***

Согласно графику перезагрузок кластер с детским домом прилетал только завтра. Поэтому Хлыст, не говоря об истинных причинах выходного, объявил банный день. Караванщики немного поторговали с местными, а потом всех ждала знатная парилка.