— Праведников обворовывать легче, — пробормотала Шев, все так же беззвучно пристраивая весла в уключины. — Дурные люди очень подозрительны и мстительны.
— Ах, папочка, — пропищала Джавра, вытянув губы трубочкой, — твоя лодка пропала. Что твои двенадцать детишек будут теперь есть?
— Джавра, ради бога… Разве я учу тебя, как правильно затевать драки и сосать мужчинам концы, уничтожать мое имущество и губить мою жизнь? Нет! Я полагаюсь на твой неоспоримый опыт, мать его! Так что позволь мне украсть эту наилучшим образом подходящую для нас лодку! Мы можем вернуть ее, когда все кончится!
— И когда мы что-то возвращали? В лучшем случае мы вернем ее обломки.
— Ты вернешь обломки!
Джавра хмыкнула:
— Ты забыла ту повозку, которую мы позаимствовали в…
— Позволь напомнить тебе, что нас тогда слегка поджимало время. — Шев приложила пальцы к вискам и горестно зарычала. — Разве обязательно затевать эти треклятые споры насчет каждого треклятого пустяка? Это страшно утомляет! — она указала пальцем на скамейку гребца. — Залезай в эту долбаную лодку!
— Ты погромче можешь? — буркнула Джавра и, забросив в лодку причальный канат, положила туда неприглядный сверток грязного тряпья, внутри которого скрывался ее меч, а потом перебралась сама — хлипкая посудина опасно закачалась под нешуточным весом. — Не ты ли всегда поучаешь меня, что нужно больше думать о последствиях?
— Единственное последствие, которое сидит у меня в башке, — это любовь всей моей жизни с перерезанной, на хер, глоткой!
Джавра изумленно замигала и тяжело плюхнулась на банку между веслами.
— Любовь всей твоей жизни?
— Ну, я имела в виду… — Шев сама не знала, как у нее вырвались эти слова. Она не собиралась признаваться в этом даже самой себе. — Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду! Я просто преувеличила, для красного словца.
— Шеведайя, твои преувеличения для красного словца я слышала миллионы раз. Я отлично знаю, как они звучат. А сейчас звук был совсем другой — именно такой, какой бывает, если ты случайно скажешь правду.
— Заткнись и греби, — рявкнула Шев, отталкивая лодку от осклизлых мостков.
Джавра взялась за весла, могучие мышцы на ее обнаженных руках вздувались и опадали при каждом движении; лодка плавно скользила по темной спокойной воде гавани. Шев распустила ремни своей сумки и раскрыла ее, внутри лязгнул металл.
Джавра наклонилась взглянуть и негромко присвистнула.
— На войну собралась?
— Если потребуется. — Шев пристегнула к бедру кинжал-мечелом. — Один умный человек когда-то сказал мне, что ножей слишком много не бывает.
— А ты уверена, что сможешь лазить по стенам, обвешавшись всей этой сталью?
— Не каждому повезло иметь бычье телосложение. — Шев рассовывала метательные ножи один за другим в петли, пришитые к прокладке. — Некоторым требуется и оружие.
— Смотри, Шеведайя, как бы этим оружием не оттяпать собственную голову. — Тут Шев осторожным движением извлекла из сумки флакон зеленого стекла и вложила его в обитый войлоком подсумок, висевший на ремне. — Это то, о чем я подумала?
— Смотря о чем ты подумала.
— Я подумала, что это с одинаковым успехом может низвергнуть прямо в ад того, в кого бросишь, и вознести на небеса ту, которая будет бросать.
— Тут вся прелесть в том, что ты не одна вспыхнешь факелом.
— Знаешь ли, ты у меня, пожалуй, единственный мой друг, которого я не должна обязательно убить. Так что я волнуюсь за твою судьбу.
— Если ты такой хороший друг, то могла бы попытаться порадоваться моему счастью.
— Радоваться тому, что ты попала в силки этой златокудрой сирены?
— Тому, что я отыскала хоть небольшое затишье в этой буре дерьма, которую представляет собой моя жизнь! — Шев поморщилась и передвинула духовую трубку, пытаясь найти положение, при котором она не упиралась бы ей в подмышку. — Разве я жаловалась хоть раз, когда ты шумно радовалась своим мимолетным увлечениям?
— Ты не жаловалась? — Джавра громко фыркнула. — Ты, баронесса ехидства? Графиня придирок? Принцесса пустословия? Великая… э… э… герцогиня… э… э…
— Я тебя поняла, — бросила Шев, проверяя спусковой крючок арбалета, прежде чем сунуть оружие за пазуху.
— Ладно, только память у тебя, похоже, такая же короткая, как и ты сама. Жаловалась ли ты? Шеведайя, да по твоей милости вся моя жизнь, день за днем, была одним сплошным страданием. И это продолжается уже… — Джавра насупилась и уставилась в звездное небо. Лунный свет позволял разглядеть, как она молча шевелила губами, подсчитывая. — Тринадцать… нет, четырнадцать лет. — Она сделала продолжительную паузу, потом остановила затуманенный взгляд на Шев и добавила, утомленно растягивая слова: — Четырнадцать лет псу под хвост…
— Четырнадцать лет… — пробормотала Шев. — Половина всей моей жизни, разве что без малого. — У нее сильно защекотало в носу, она почувствовала, что вот-вот заплачет. Обо всех этих выброшенных впустую годах. О разрушенной дружбе, кроме которой у нее давным-давно ничего не было. О том, что друг, когда нужен, все равно оказывается рядом. О том, что у нее все равно ничего другого нет.
Джавра надула рассеченные шрамами щеки.
— Так что в том, что мы порой… устаем друг от дружки, нет ничего удивительного.
Лопасти весел взрывали воду, с них сыпались сверкающие капли, беззвучно падавшие на поверхность воды. Негромко поскрипывали уключины. Налетевший ветерок взметнул грязные волосы Джавры.
— Я рада за тебя, — сказала она другим, теперь уже мягким тоном. — Во всяком случае, стараюсь радоваться.
— Вот и отлично. Я рада, что ты рада.
— Отлично.
— Отлично.
Еще одна продолжительная пауза.
— Я просто расстраиваюсь из-за самой себя.
Шев вскинула голову и поймала взгляд Джавры. В темноте ее глаза сверкали влажным блеском.
— Мне очень жаль, что ты расстроена.
— Отлично.
— Отлично.
— Вот пакость! — неслышно произнесла Шев, шаря в темноте по осыпавшейся стене в поисках подходящей опоры.
Проклятый форт проклятого Бурройи разваливался под руками. Но если так, значит, он и был развалиной.
— Пакость, пакостная пакость!
Возможно, Джавра была права насчет снаряжения. Для человека, основой репутации которого служит легкость походки, тяжесть неимоверная. К тому же пара ремней, которые она затянула чересчур сильно, грозили пресечь кровообращение в ее ногах, а пара, наоборот, оказалась затянутой недостаточно, и из-за этого болтающиеся железки лязгали, а гаррота всякий раз, когда нужно было подтянуться, шлепала по расщелине задницы, отвлекая от дела.
Что вообще она будет делать с этой треклятой гарротой? Она никогда в жизни не пользовалась ею — разве что сыр резала, да и то было шутки ради, а закончилось совсем не забавно. Можно подобрать аргументы в пользу ножа. Некоторые обожают орудовать ножом. Например, Крэндол очень любил это дело. Она не собиралась скорбеть по нему. Но единожды начав душить людей гарротой, ты вряд ли сможешь отнести себя к числу праведников.
Гарротам просто нет места на пути, начертанном Богом, но хотя Шев и приходилось признавать, что, повинуясь сочетанию собственной слабости, нехороших влияний и самого настоящего невезения, она частенько сходила с этого пути, ей хотелось думать, что она все же способна разглядеть его где-то вдали, если хорошенько прищурится.
Тут наверху послышался шум, и она замерла, а вместе с нею замер и поток проклятий, готовый сорваться с ее губ.
Хруст шагов. Негромкий, не похожий ни на один мотив, напев человека, которому все глубоко обрыдло, а музыкального слуха у него и вовсе никогда не было. Глаза Шев сами собой широко раскрылись. Часовой на обходе. Она сразу подумала о том, насколько велики шансы, что он не заметит кошку, зацепившуюся за парапет. И решила, что весьма невелики. Она покрепче ухватилась за веревку одной рукой, а другой выдернула дротик и зажала его в зубах.
Для всей ее карьеры, состоявшей в основном из бедствий, самым подходящим завершением было бы проткнуть себе щеку и рухнуть с высоты в море. Но Шев имела такое замечательное достоинство, как хорошо подвешенный — в самом буквальном смысле! — язык. Может быть, Каркольф именно это и оценила в ней. Бог знает, но ведь что-то такое должно быть.
