— Черт… — выдохнула Савин.

Внезапно она ощутила такую же слабость в коленках, как когда Бремер дан Горст впечатал ее в стену. Ей пришлось снова бессильно опуститься на стол, уставясь в пол, где валялись ее смятые, отброшенные в спешке трусы.

Все знали, что Орсо — тщеславный, ленивый, никчемный человек. Человек, абсолютно ее недостойный, и к тому же абсолютно для нее недоступный.

И она была по уши влюблена в него.

— Не забудь: сперва трубы по восточной стороне, — наставлял Сарлби, опираясь на свою швабру. — Эти только что погасили. Там пока что жарче, чем в печи Делателя.

Трубочист был старый трясущийся пьяница с косым глазом, от которого разило примерно поровну распивочной и братской могилой: два запаха, знакомые Броуду лучше, чем ему бы хотелось.

— Я свое дело знаю, — буркнул старик, даже не подняв на них глаза.

Он и его команда прошествовали мимо. Четверо мальчишек, перепачканных сажей, голодного вида, нагруженные щетками и прутьями. Самый маленький насвистывал на ходу. Он одарил Броуда улыбкой, в которой не хватало пары зубов; тот попытался ответить тем же, но обнаружил, что улыбки у него кончились.

— Черт побери, старый пердун все пьянее с каждым разом, как я его вижу, — заметил Сарлби, хмурясь вслед этой жалкой процессии.

— Если бы я уже не зарекся от спиртного, его вид мог бы стать решающим доводом в пользу умеренности, — отозвался Броуд.

— Вообще-то гребаный стыд, конечно, — совать в трубы таких малышей. Сколько лет этому младшему, как ты думаешь?

Броуд молча продолжал мести. В Стирии он узнал, что существует множество вещей, о которых лучше просто не думать. Самые счастливые люди, которых ему доводилось встречать, как правило, были и самыми глупыми, и едва ли это совпадение.

— Знаешь, их ведь покупают в домах призрения. Ребятишки без родни, без всякой надежды. Практически рабы. — Сарлби утер лоб и наклонился ближе к Броуду. — Им натирают колени и локти рассолом. До красноты, утром и вечером, чтобы загрубить, понимаешь? Чтобы кожа стала как стелька. Тогда они могут лазать в горячие трубы и не обжигаться.

— Да, гребаный стыд… — Приподняв глазные стекла, Броуд потер потную переносицу, потом снова водрузил стекла на место. Снаружи жарит лето, внутри весь день кипят котлы; жара в пивоварне стояла словно в печи. — В мире вообще полно грустных историй.

— Это точно. — Сарлби невесело хохотнул. — Я знаю одного беднягу, который живет в подвале возле реки, там, на Луговой улице. Так у него с потолка течет так сильно, что ему приходится каждый день отчерпывать воду, словно это не дом, а дырявая лодка! Как там, кстати, твоя семья, устроилась?

— Малмер нашел нам квартиру на горе, посередине склона.

— Поди ты! Прямо целую квартиру? — Сарлби проговорил это, высоко задрав нос и подражая говору благородных, насколько он его понимал.

— Если можно назвать так две комнаты. Они стоят денег, но моя дочка нашла себе работу горничной, и жена тоже немного зарабатывает шитьем. Шьет, правда, в основном саваны.

— Лучшая одежда в городе в последнее время.

— Верно. — Броуд глубоко вздохнул. — Лидди всегда хорошо управлялась с иглой. Да и вообще со всем, что только попадало ей в руки. Из нас двоих все таланты достались ей.

Сарлби ухмыльнулся.

— Не говоря уже о симпатичном лице, сметливом уме, чувстве юмора… Напомни-ка, а что ты вложил в ваш брак?

— Честно говоря, не имею ни малейшего представления.

— Ну что ж, тебе повезло, и твоей семье тоже. Там, на горе, жить не так уж и плохо, по крайней мере смога меньше. Кто-то же должен оказаться наверху, верно? Кто-то должен жить хорошо, пока другие страдают.

Броуд бросил на Сарлби взгляд поверх стекол:

— Ты когда-нибудь перестанешь меня доставать?

— Это не я, это твоя совесть.

— О да, конечно. Ты просто снабжаешь ее боеприпасами.

— Если ты вдруг устанешь от колющего чувства, ты знаешь, что можно сделать. — Сарлби положил Броуду руку на плечо и продолжал вполголоса ему на ухо: — Ломатели собираются, брат. Нас все больше с каждым днем. Грядет Великая перемена! Это всего лишь вопрос времени.

Броуд поежился — то ли от его дыхания на своей шее, то ли от чувства, что ему доверили тайну, то ли от ощущения рискованности обсуждаемого предмета, то ли просто от липкой жары. Когда-то он тоже хотел все переменить. Прежде, чем отправился в Стирию и узнал, что вещи не меняются так вот запросто.

— Ну конечно, — хмыкнул он. — И тогда каждому выдадут по собственному дракону, чтобы летать, и по собственному пряничному замку, чтобы жить. Чтобы можно было есть стены, если вдруг проголодаешься.

— Я знаю, Бык, я не глупец. Я знаю, как устроен мир. Но, может быть, нам удастся хоть немного распределить богатства. Вытащить этих ублюдков из их дворцов на горе, а тех бедняков — из их подвалов на Луговой улице. Обеспечить каждому человеку честную плату за честный труд. Чтобы больше не было подведенных часов и штрафов, и девочек, которых заставляют работать по ночам. Чтобы мясники не продавали испорченное мясо, пекари не разбавляли муку мелом, а трактирщики не подливали в эль тухлую воду. Может быть, нам удастся добиться хотя бы, чтобы малолетним детям не дубили кожу рассолом — уже это будет неплохо, а? Как ты думаешь?

— Да… это будет неплохо.

Броуд должен был признать, что в этой небольшой речи было не так уж много пунктов, с которыми он мог бы поспорить.

— Никогда не знал, что ты такой оратор, Сарлби.

Где-то в глубине пивоварни что-то загремело.

— Я взял слова у людей получше меня, — отозвался Сарлби. — Тебе бы прийти к нам на встречу, послушать Ткача. Вот кто быстро бы сдвинул твои мозги в правильном направлении!

Откуда-то слышались звуки, похожие на приглушенные крики.

— Я не могу себе позволить такие мысли, — сказал Броуд чуть ли не с сожалением. — Я больше не пытаюсь исправить мир… С тех пор, как мы впервые взобрались на эти лестницы, наверное. Ко второму разу уж точно. У меня и без того достаточно проблем. Мое дело — держаться тише воды ниже травы. Приглядывать за семьей.

Снова грохот, еще громче. Внезапно из устья одной из печей, которые они только что погасили, вырвалось облако сажи.

— Какого черта? — Сарлби шагнул в том направлении. — Эй! Мы тут вообще-то подметаем!

В трубе что-то гулко завозилось, заскребло, потом изнутри вылетело новое облачко сажи, и следом — пронзительный вой. Броуд похолодел, услышав его. Голос вибрировал от боли и паники.

— Я не могу выбраться! — Похоже, это был один из маленьких трубочистов. — Я не могу выбраться!

Броуд и Сарлби обменялись взглядами, и на лице товарища Броуд увидел, как в зеркале, свой собственный ужас и беспомощность.

— Он застрял! — выдавил Сарлби.

Выронив швабру, Броуд метнулся к печи, взобрался на скамью рядом с дымоходом. Огонь в печи горел весь день; кирпичи были горячими даже снаружи.

Снова послышался грохот, звук соскальзывающего тела, и крики мальчика превратились в бессмысленный, нечленораздельный визг.

Дымоход был построен не лучше, чем большинство других построек в Вальбеке, и Броуд впился в крошащийся цемент пальцами, ногтями, словно надеялся голыми руками выдрать кирпичи, чтобы добраться до мальчика — однако это было невозможно.

— На, держи!

К нему подбежал Малмер и сунул ему в руки лом. Броуд вырвал у него орудие и принялся ковырять слабый цемент, тыча, царапая его острием, сыпя вокруг кирпичной крошкой, шипя проклятия. Он слышал звуки изнутри: мальчик больше не вопил о помощи, только кашлял и тихо подвывал.

Наконец один кирпич вывалился, и поток жара, хлынувший из отверстия, заставил Броуда отдернуть лицо. Он всунул конец лома в дыру, налег на него, как на рычаг, и сумел вытащить еще несколько кирпичей.