Ее глаза сами собой повернулись к трупу Додда. Она почувствовала, что к горлу вновь подступает тошнота, и поспешила перевести взгляд в сторону, к горизонту, уставилась в мерцающую пустоту.

Опаньки, вовсе не в пустоту.

Вдали виднелись облачка пыли. Она еще раз вытерла лицо оторванным рукавом, который пришел теперь в такое состояние, что вытереть ничего не мог, а мог только испачкать. Выпрямилась и, прищурившись, всмотрелась в дымку, с трудом веря своим глазам. Конники. Без всякого сомнения. Еще далеко, но не меньше дюжины.

— Чтоб вы сдохли! — прошептала она и закусила губу. Если события и дальше так пойдут, то очень скоро она прокусит ее насквозь. — Чтоб вы сдохли! — И Шай зажала глаза ладонями, и зажмурилась, и спряталась в этой рукотворной тьме, отчаянно надеясь, что она каким-то образом умудрилась ошибиться. Ведь это будет не первая ее ошибка, правда?

Но когда она убрала руки, пыль оказалась на том же месте. Да, мир — подлая сволочь, и чем ниже ты скатываешься, тем с большим наслаждением он тебя пинает. Шай уперлась руками в бока, выгнула спину и проорала в небо одно слово, растягивая его, сколько позволяли запаленные легкие.

— Сдохите!

Эхо разбежалось между домами и скоропостижно скончалось. Никакого ответа не последовало. Разве что негромкое жужжание мухи, уже проявлявшей некоторый интерес к Додду. Лошадь Неари взглянула было на Шай, но тут же отвела взгляд — возглас не произвел на нее совершенно никакого впечатления. А у Шай, вдобавок ко всем ее бедам, еще и горло заболело. А теперь пришло время задать себе обычные вопросы.

Дальше-то что делать?

Стиснув зубы, она стянула с ног Додда башмаки и, усевшись рядом с ним в пыли, обулась. Ей не впервой было валяться рядом с ним на земле. Впрочем, рядом с мертвым Доддом она еще не оказывалась. Его башмаки оказались великоваты, но это все же лучше, чем скитаться босиком. В них она и потопала обратно в таверну.

Неари жалобно стонал и безуспешно пытался встать. Шай пнула его в лицо, опрокинув на спину, вынула из его колчана оставшиеся стрелы, а также прихватила и тяжелый нож, который он таскал на ремне. Вернувшись на улицу, она подняла лук и нахлобучила на голову шляпу Додда, которая тоже оказалась велика, но, по крайней мере, даст хоть какую-то защиту, когда солнце поднимется. Потом она связала лошадей одну за другой — весьма непростая операция, так как большой жеребец Джега был сущим поганцем и, похоже, был готов разгрызть своими зубищами ее череп.

Покончив с этим, она снова хмуро взглянула на пыльные хвосты. Они уверенно и быстро приближались к городу. Присмотревшись получше, она насчитала девять или десять человек, что было на два или три получше, чем двенадцать, но все равно чересчур много.

Агенты банка, стремящиеся найти украденные деньги. Охотники за головами, рассчитывающие получить за нее награду. Другие отверженные, желающие отобрать у нее добычу. Ту самую добычу, которая в настоящее время — так уж получилось — валялась на дне колодца. Это мог быть кто угодно. Шай обладала незаурядным умением наживать себе врагов. Она поймала себя на том, что смотрит на Додда, лежащего ничком, уткнувшись лицом в пыль и раскинув вытянутые босые ноги. Единственное, с чем у нее дело обстояло еще хуже, так это с умением заводить друзей.

Как она дошла до жизни такой?

Она покачала головой, сплюнула сквозь щель между передними зубами и взобралась в седло лошади Додда. Развернула ее прочь от приближавшихся облаков пыли — невесть в какую четверть компаса.

Шай пришпорила лошадь каблуками.

Около Бардена, осень 584 года

Трут стоял в двери своего дома и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.

Очень поганое времяпрепровождение — стоять и смотреть, как часы, и дни, и месяцы твоего тяжкого труда от темна до темна, твои постоянные тревоги втаптывают в грязь. Но что ему оставалось делать? Кинуться туда и попытаться в одиночку, вилами, прогнать Союз? Трут горестно хмыкнул. Черный Доу и все его военные вожди, и все карлы, и все названные — все на бесплодных просторах Севера — из сил выбивались ради этого, но успехом похвастаться пока не могли. Трут был уже отнюдь не тем бойцом, как когда-то, да и тогда он был не из сильнейших.

Так что он стоял в двери своего дома и смотрел, как Союз уничтожал его урожай.

Сначала явились, цокая копытами, разведчики. Потом солдаты длинным строем, топая башмаками. Потом землю Трута принялись терзать фургоны, скрипевшие и стонавшие как мертвые в аду. Десятки. Сотни. Они пробили колею, до колен наполненную жидкой грязью, потом расползлись по сторонам от нее, на его посевы, и постепенно превращали поле в полосу жидкой грязи, которая делалась все шире и шире.

Война — она и есть война. И даже начав с чего-то, достойного какого-то внимания, обязательно заканчиваешь жидкой грязью.

Передовые разведчики прошли, но на следующее же утро они явились за курами — дюжина нервных солдат Союза и северянин, который должен был объяснять, что они хотят. Но Трут прекрасно понял все и без слов. Что же тут не понять, когда тебя грабят? Северянин вроде бы сочувствовал ему, но вся его помощь ограничилась сочувственными взглядами. Хотя что тут можно сделать? Трут вовсе не был героем. Ему довелось побывать на войне, но и там он не встретил героев.

Он тяжело, медленно вздохнул. Наверно, происходившее было наказанием за проступки юности, но от осознания того, что он заслужил эту беду, мысль о голодной зиме не делалась слаще. Он покачал головой и сплюнул во двор. Проклятый Союз. Хотя во время последней заварушки между Железноголовым и Золотым было ничуть не лучше — они грабили все, до чего могли дотянуться своими загребущими ручищами. Собери вместе несколько человек с мечами, пусть даже в обычных обстоятельствах все эти люди будут очень приятны и обходительны в общении, и очень скоро они превратятся в зверей. Как говорил когда-то старый Тридуба, меч — слишком поганая штука для того, чтобы давать его человеку. И для самого человека поганая, и для всех окружающих.

— Они еще не ушли? — спросила Риама, осторожно подойдя сзади и выглядывая из-за него наружу; половина ее лица, освещенная солнцем, была белой, а другая оставалась в тени. С каждым днем она все больше походила на мать.

— Я скажу, когда они уйдут! — проворчал он, загораживая телом дверь. Он участвовал в инглийском походе Бетода. Он и сам кое-чего натворил, и видел, что творили другие. Трут знал, насколько тонка грань между недовольными обитателями дома и их черными костями, заваленными обугленными бревнами. Трут знал также, что, пока солдаты Союза находятся возле нижней кромки его поля, они находятся именно там, где надо. — Сиди в доме! — крикнул он ей вслед, когда она, надувшись, поплелась в заднюю комнату. — И не вздумай открывать ставни!

Когда он снова посмотрел наружу, из-за угла с безмятежным видом, как в любой день доброго недавнего прошлого, вышел Кован с подойником в руке.

— Ты, мальчишка, все мозги растерял? — рявкнул Трут, когда он проскользнул в дверь. — Я ведь, кажется, велел тебе не показываться им на глаза.

— Но ты же не сказал, как это делать. Они лазают повсюду. Если они увидят, что я прячусь от них, то обязательно решат, что у нас есть что скрывать.

— А у нас действительно есть что скрывать! Или ты хочешь, чтобы они еще и козу отобрали?

Кован опустил голову.

— Она и молока дает совсем немного.

Теперь Труту было не только страшно; он еще и виновным себя почувствовал. Подняв руку, он взлохматил волосы сына.

— Сейчас никто ничего не дает. Война. Так что нужно держаться незаметно и двигаться попроворнее. Понял?

— Да.

Трут взял у Кована ведро и поставил около двери.

— Иди в дом, к сестре, ладно? — Тут он взглянул за дверь и выругался шепотом.

К дому приближался воин Союза, причем облик его нравился Труту куда меньше, чем любого другого из пришельцев. Здоровенный, почти без шеи, зато в редкостно мощных латах. С одного боку у него висел меч в ножнах, с другого — второй, покороче. Пусть Трут и не был знаменитым воином, но виды повидал и мог различить убийцу в толпе, а при появлении этого здоровяка у него не по-хорошему побежали мурашки по хребту.