Вновь открыв глаза, она обнаружила, что Орсо смотрит на нее с очень странным выражением на лице.

— Почему? — спросил он.

Савин сглотнула. У нее было все продумано: в каких выражениях она это скажет, как незаметно переложит вину на других; все слова выбраны тщательнейшим образом, как актеры для театрального представления. Но теперь все ее извинения полились наружу сплошным мутным потоком:

— Они уже начали все планировать — Ишер и другие! У меня не было выбора! Я могла только…

— Не то, — прервал Орсо, с усилием выговаривая каждое слово. — Я спрашиваю… почему ты выбрала его… а не меня?

Ей следовало бы знать, что он спросит об этом. Но она говорила себе, что ему уже все равно. Что все это похоронено в прошлом и никогда не будет извлечено на свет. Теперь она поняла свою ошибку. Она уставилась на ковер, ее лицо пылало, дыхание прерывалось.

— Что я такого сделал? Почему ты на меня ополчилась? — Он подступил ближе, его губы растянулись, обнажив зубы. — У тебя вообще есть сердце?

Сердце у нее было, и сейчас оно колотилось вовсю. Ее израненный череп, казалось, был готов расколоться. Орсо ухватился за подлокотники ее кресла так, что побелели костяшки; она отпрянула, отвернув лицо. Он склонился над ней, оскалившись, брызжа слюной, тыча пальцем в свою грудь:

— Я тебя любил! Я тебя до сих пор люблю, мать твою растак! Смешно, да? После всего, что ты сделала!

— Прости меня… — прошептала Савин. — Прости…

— Мне не нужны твои извинения, я хочу знать: почему? — Он выкрикивал это снова и снова: — Почему? Почему? Почему?!.

— Потому что я твоя сестра! — завопила она ему в лицо.

Она чувствовала отвращение. И стыд. И ужас.

И облегчение.

Только сейчас она поняла, насколько эта тайна разъедала ее изнутри. Она встретилась с ним взглядом и беспомощно пожала плечами:

— Я твоя сестра.

Никогда она не видела, чтобы на лице человека сменялось столько выражений крайних чувств за такое короткое время. От ярости — к замешательству — к отвращению — к недоверию.

— О чем ты говоришь?

Он отпрянул от нее, отдернул руки от подлокотников кресла, поднял одну руку, словно защищаясь от удара.

— О чем ты говоришь?!

— Я хотела ответить согласием! — Признание вскипело в ней, тошнотворное, как дерьмо, выливающееся из разбитой сточной трубы. — После Вальбека. Это правда! Я хотела… Я ничего так не хотела! Ты был единственным, что у меня было хорошего… за всю жизнь… И я пошла к матери…

Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы обжигают веки. Немного печали. Очень много страха.

— И она сказала мне… что я не могу выйти за тебя. Она сказала… что они с твоим отцом… — Савин еще крепче зажмурилась, с трудом выпихивая из себя слова: — Они были любовниками! Еще до того, как он стал королем. И в результате родилась я. Я — твоя сестра! Наполовину. Единокровная. Это правда! Я не могла…

— Это ложь. — Лицо Орсо сморщилось от невозможности поверить. — Это не может быть правдой!

— Ты знаешь, что это так. И я знаю. Мой отец… — она слегка поперхнулась, — в смысле, архилектор Глокта… он сделал моей матери предложение. Чтобы она была в безопасности. Он воспитал меня как свою дочь. Я ничего не знала… до тех пор, пока она мне не сказала. Это правда. А потом… я не знала, что делать! Я не могла выйти за тебя. Не могла даже сказать тебе почему. А когда я увидела, как ты ненавидишь меня за это… это было пыткой!

Она поняла, что тянется к нему, простирая руки.

— Это до сих пор пытка.

Орсо отступил назад, наткнулся на стул и опрокинул его.

— После этого я совсем потерялась. — Она с трудом поднялась и сделала к нему неверный шаг. — Я потеряла способность здраво рассуждать. Я только… делала вид… что это я. У меня все время было чувство, что я так и не выбралась из Вальбека! Я не могла видеть… ничего, кроме своих амбиций… У меня ничего больше не оставалось!

Жалкие оправдания рассыпались в прах в ее пересохшем рту.

— Лео… он хороший человек. Мог бы быть… но он так легко ведется! Ишер и остальные подбили его на это. — Она снова закрыла глаза, и по ее лицу полились слезы. — И я, я тоже подбивала его. Вини меня, не его! Я хотела… Я теперь даже не знаю, чего я хотела!

У нее не осталось сил стоять, и она опустилась на колени.

— Умоляю тебя, смилуйся! Прости моего мужа. И меня. И нашего ребенка. — Стиснутые перед грудью руки, лицо, мокрое от слез, в носу хлюпает. Банально до идиотизма. — Я знаю, что этого не заслуживаю, но это все, что я теперь могу! Прошу тебя, Орсо…

Он смотрел на нее сверху вниз, все еще не опуская руку, словно хотел ее оттолкнуть. Оттолкнуть то, что она говорила.

— Горст! — взвизгнул Орсо.

— Нет! Орсо, прошу тебя! — Она была готова хвататься за его лодыжки. — Я не знала! Честное слово…

Дверь рывком отворилась, и Бремер дан Горст вошел в комнату. Огромный. Безжалостный.

— Уведи ее!

Горст взял ее под руку — с неожиданной мягкостью. Однако было совершенно ясно, что сопротивляться бесполезно.

— Пожалуйста! — всхлипывала она, пока Горст наполовину вел, наполовину нес ее к выходу. — Орсо!

В отчаянии она схватилась за стол и стащила его с места, рассыпав груду книг.

— Пожалуйста!

Дверь за ними захлопнулась.

— Маячный огонь! — завопил Гринуэй, показывая куда-то в туман. — Это Олленсанд!

— Ну наконец-то.

Стур прошагал на нос, оттолкнув Гринуэя плечом, чтобы взглянуть самому. Теперь сомнений уже не было: во мгле извивался крошечный червячок света, и на лицах заиграли улыбки при мысли о земле, о еде и тепле. Клевер тоже улыбался. Путешествие выдалось довольно утомительное.

Они сколотили сборную команду, наполовину из его людей, наполовину из Стуровых молодых ублюдков, выживших после битвы. Один был ранен в спину и умер после того, как целую ночь простонал и проворочался на палубе. Его скинули в воду без особых церемоний, если не считать замечания Клевера, что, похоже, все же не все возвращаются в грязь — для некоторых уготован рассол. Гринуэй всю дорогу выглядел бледно, особенно если вспомнить предсказание Рикке, что ему суждено погибнуть на воде, несомненно отягощавшее его мысли.

— Вот мы и дома. — Клевер стряхнул соленые брызги со старого одеяла, которое было накинуто на его плечи. Он взглянул на Шоллу, которая сидела рядом, положив руку на руль: — Не могу не отметить мастерство, с которым был проложен курс.

— Ничего особенного, — скромно отозвалась она.

Однако Клевер знал, что она не спала ночами, разглядывая звезды и волнуясь по поводу их маршрута. Меньше всего сейчас хотелось бы оказаться не в том месте, а ведь один кусок моря выглядит точь-в-точь так же, как любой другой.

Стур всю дорогу огрызался и скулил, как самый настоящий раненый волк. Всех, кто надеялся, что вид северной земли поднимет ему настроение, ждало жестокое разочарование — это всего лишь напомнило ему, что он отправлялся отсюда с большими ожиданиями и несколькими тысячами людей, а возвращается, не имея ни того ни другого.

— Вытаскивайте весла, ублюдки! Гребите к берегу! — завопил он, шагая между скамьями. Его замечательный плащ волчьего меха хлопал на ветру. Он прислонился к мачте и потер раненую ногу. — Проклятая рана! На том же самом месте, где меня ранил Молодой Лев!

— Ну а что, не так уж и плохо, — пробормотала Шолла, почти не шевеля губами. — Вместо двух ран получилась всего одна.

— Насколько я могу судить о Большом Волке, — задумчиво отозвался Клевер, — а опыт у меня в этом деле нынче больше, чем у любого из живущих, он не расположен к оптимистичному взгляду на жизнь… Пожалуй, мне стоит попробовать немного успокоить ублюдка, да?

Он испустил тяжелый вздох, поднимаясь с места.

— Вряд ли это выйдет у кого-нибудь другого.

И он стащил с плеч отсыревшее одеяло, накинув его Шолле на голову.

На корабле царила суета, далекий огонек разгорался все ярче, и теперь к нему с обеих сторон присоединились серые очертания побережья. Гремели деревянные брусья, свистели веревки, летели соленые брызги; люди спустили парус и налегли на весла.