— Почему, можно. Просто не думал, что в собеседниках у меня будешь ты.
Доу помолчал.
— Да и я тоже. Пожалуй, мы оба должны быть удивлены.
— Так точно, — сказал Зоб, не зная, что добавить.
— Завтра мы можем подпустить к себе Союз, — сказал Доу. — Так что побереги свои старые ноги.
— Думаешь, они осмелятся? После всего этого?
Доу ощерился.
— Мы задали Челенгорму хорошую трепку, но за реку не переправилось и половины его людей. А ведь это только одна дивизия из трех.
Он указал в сторону Адвейна, где в сумерках мигали огоньки — яркие точки факелов, отмечающие траекторию движения вражеской армии.
— Там подводит свои полки Миттерик. Свежие, готовые к бою. А с другой стороны, я слышал, идет Мид.
Палец Доу двинулся влево, к дороге на Олленсанд. Огни виднелись и там, едва различимые в такой дали. Сердце захолонуло.
— Так что работы здесь будет хоть отбавляй, насчет этого не волнуйся. — Доу подался ближе и вцепился пальцами Зобу в плечо. — Все у нас только начинается.
Пораженные
Ваше августейшее величество,
с огорчением довожу до Вас, что Ваша армия и Ваши интересы на Севере пострадали самым серьезным образом. Сегодня утром передовые отряды дивизии генерала Челенгорма достигли городка Осрунг и заняли сильную позицию на холме, опоясанном кольцом древних камней, именуемых Героями. Однако подкрепления задержались из-за плохого состояния дорог, и прежде чем наши основные силы переправились через реку, северяне атаковали большим числом. И хотя сражались со всей отвагой, Шестой и Ростодский полки оказались опрокинуты. Утерян штандарт Шестого полка. Потери исчисляются тысячей убитых и примерно таким же количеством раненых. А еще многие оказались в руках врага.
Лишь благодаря отваге Первого кавалерийского Вашего величества полка было предотвращено дальнейшее ухудшение событий. Теперь северяне хорошо укреплены вокруг Героев. На склонах видны костры их лагерей. Когда ветер дует с северного направления, слышны чуть ли не их песни. Тем не менее мы удерживаем землю к югу от реки, а дивизии генерала Миттерика с восточного фланга и лорд-губернатора Мида с западного начали сближаться, чтобы с первыми лучами рассвета нанести удар. Завтра северянам будет уже не до песен.
Остаюсь Вашим преданнейшим и недостойным слугой —
Бремер дан Горст, королевский обозреватель Северной войны.
Густеющий сумрак полон криков, стука и лязга, горек от дыма костров, а еще более от едкого духа поражения. Потрескивал на ветру огонь и шипели в руках факелы, выхватывая из темени лица, изнуренные днем перехода, ожидания, беспокойства. А кое-где и потасовок.
Дорога от Уфриса заполнена бескрайней чередой перегруженных повозок, верховых офицеров, устало марширующих солдат. Дивизия Миттерика продиралась мимо, видя на пути раненых и увечных, заряжаясь страхом еще до того, как пахнуло врагом. То, что до разгрома на Героях представлялось чем-то отдаленным, обретало сокрушительную вещественность. Мертвый мул с остекленело выпученными глазами. Телега со сломанной осью, стянутая с дороги и разобранная на дрова. Сорванная с креплений и брошенная палатка с желтым солнцем Союза на мятой парусине. Все стало символами судьбы.
Прошлые месяцы, когда Горст совершал утренние пробежки по лагерям то одних, то других полков, страх был здесь редкой залетной птицей. Хотя и гостили скука, тупая усталость, голод, хворь, безнадега и тоска по дому, вместе взятые. Но не страх перед врагом. Теперь же он был везде, и въедливый его дух лишь крепчал по мере того, как сгущались тучи и солнце уходило за пустоши и пади. Если победа делает людей храбрыми, то поражение превращает их в трусов.
Посреди села Адвейн напрочь застряли несколько редкостно громоздких повозок, по восьмерке лошадей в каждой. Красный от натуги офицер что-то орал старику, сидящему рядом с возницей.
— Да вы знаете, кто я?! — встречно разорялся старик, размахивая подорожной, смоченной первыми каплями дождя. — Я Сауризин, адепт-химик университета Адуи! У меня рескрипт самого лорда Байяза: это снаряжение немедля пропустить!
Горст оставил их за спором и миновал квартирмейстера, грохочущего в двери в поисках места на постой. На улице стояла северянка с тремя припавшими к ее ногам детишками и под набирающим силу дождем невидяще смотрела на горстку монет у себя на ладони. Вышвырнуты из своей лачуги, чтобы дать место какому-нибудь глумливому лейтенанту, которого вытеснит какой-нибудь спесивый капитан, а того выставит вон какой-нибудь чванливый майор. Где-то к той поре окажется эта женщина со своими детьми? «Может, будет мирно почивать у меня в палатке, пока я геройски коротаю ночь на сырой дернине снаружи? Надо лишь протянуть руку…» Но он, опустив голову, молча протопал мимо. Большинство убогих домишек переполнено ранеными; те, кто мог ходить, теснились на крыльце или около. Они смотрели на него; перекошенные от боли, заляпанные грязью, перевязанные тряпьем лица были полны вялого укора. Горст в ответ смотрел на них. «Мое ремесло — делать увечных, а не утешать их».
Он предложил раненым бутылку рома, прихваченную из офицерской кухни, и они по очереди стали к ней прикладываться, пока не опустошили. При этом никто, кроме одного, схватившего его на секунду за руку, не поблагодарил за угощение. Впрочем, ему до этого не было дела.
В дверях, тяжело вздыхая, появился хирург в замызганном фартуке.
— Генерал Челенгорм здесь? — осведомился Горст.
Тот указал ему место на отшибе, и через несколько шагов он услышал голос — тот самый, что последние дни нетерпеливо выкрикивал приказы.
— Уложите их здесь, вот так! Расчистите место! За корпией, мигом!
Челенгорм стоял коленом на раскисшей земле, держа за руку лежащего на носилках. Генерал наконец избавился от своры прихлебателей-штабистов, если только они не полегли на холме.
— Не беспокойтесь, всем, чем можем, поможем. Вы герои, каждый из вас!
Он чавкнул коленом по грязи возле лежачего.
— Ты сделал все, что мог. Вина, друзья мои, во всем была моя, и ошибки тоже мои.
Он стиснул ему плечо, медленно встал.
— Моя вина. Моя.
Похоже, в ком-то поражение пробуждает самое лучшее.
— Генерал Челенгорм?
Трепетный свет факела озарил его лицо, осунувшееся и внезапно постаревшее.
— Полковник Горст, как вы…
— Прибыл маршал Крой.
Генерал на глазах как будто сдулся. Или лишился хребта.
— Ну да, конечно.
Он оправил перепачканный грязью мундир, привел в надлежащее положение пояс с мечом.
— Как я выгляжу?
Горст открыл было рот, но Челегорм его перебил:
— Только не надо меня подбадривать. У меня вид пораженного.
«Точно».
— Прошу вас, не отрицайте этого.
«Я и не отрицаю».
— Я таков, какой я есть.
«Что верно, то верно».
Обратно генерала вел Горст — по закоулкам, через поток армейских кухонь, сквозь колготню предприимчивых, галдящих без умолку коробейников. Он был во власти уныния. Как оно часто бывает.
— Полковник Горст, мне нужно вас поблагодарить. Тот ваш бросок спас мою дивизию.
«Быть может, он спас и мою карьеру. Дивизия твоя может гореть синим пламенем, если я вновь стану первым стражем короля».
— Мои мотивы были не так уж бескорыстны.
— А у кого они бывают таковыми? Но в историю заносятся результаты, а не мотивы. Все наши резоны вилами по воде писаны. Правда же в том, что я чуть не уничтожил дивизию. Мою дивизию.
Челенгорм сокрушенно вздохнул.
— Ту, которую король столь неосмотрительно вверил мне. А я взял ее и разбазарил.
«Взял, да не сказать чтобы крепко: часть все же осталась».
— Но вы же знаете короля.
«Да уж как не знать».
— У него романтическое представление о старых друзьях.
«У него романтическое представление считай что обо всем».
— По возвращении домой я буду, несомненно, осмеян. Унижен. Отвергнут.
