— И я тебя, дружище. Это — моя сестра, Монцкарро.

Кантиец поклонился.

— Грозная и знаменитая. Мое почтение.

— Сомену Хермон, — представил его Бенна, широко улыбаясь. — Величайший купец Масселии.

— Всего лишь скромный торговец, каких много. Вот все, что осталось… вывезти. Жена с детьми уже уехала.

— Хорошо. Это облегчает дело.

Монца хмуро глянула на брата.

— Что ты зате…

Он сорвал у нее с пояса кинжал и ударом сверху вниз вонзил его Хермону в лицо. Это произошло так быстро, что, падая, купец еще улыбался. Монца инстинктивно выхватила меч, быстро осмотрела полутемный двор, выглянула из арки на улицу. Но все было спокойно.

— Что ты сделал, черт тебя подери? — зарычала она на брата.

Бенна уже стоял в повозке и с безумным, алчным выражением лица разрезал холст. Потом нашарил и открыл крышку ящика под ним, запустил туда руку, и Монца услышала звон пересыпающихся монет. Тоже запрыгнула в повозку, встала рядом с братом.

Золото.

Столько сразу ей видеть еще не приходилось. И глаза ее расширились, когда она поняла, что ящик в повозке не один. Откинула дрожащими руками холст. Их было много…

— Мы богаты! — взвизгнул Бенна. — Богаты!

— И без того были богаты. — Монца уставилась на свой нож, торчащий в глазу Хермона. На черную в свете факелов кровь. — Зачем тебе понадобилось его убивать?

Он посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

— Ограбить и оставить в живых? Чтобы он всем рассказал, что деньги у нас? Так мы в безопасности.

— В безопасности? С такой кучей золота безопасности не бывает, Бенна!

Он надулся, как будто она его обидела.

— Я думал, ты обрадуешься. Не ты ли копалась когда-то в грязи, не получая ничего? — Как будто она его разочаровала. — Это же ради нас. Ради нас, понимаешь? — Как будто она стала ему противна. — Сострадание и трусость — одно и то же, Монца! Я думал, ты это знаешь.

И что она могла сделать? Воскресить Хермона?..

Малая толика золота, казалось, может стоить моря крови.

Цепь горделивых пиков, разделенных тенистыми провалами, омытых золотым вечерним светом, — Урвальские горы, спинной хребет Стирии, тянулись к югу, упираясь в гигантскую скалу, пристанище Осприи. Пестрела множеством полевых цветов зеленая долина меж городом и холмом, на котором встала лагерем Тысяча Мечей. Вилась по ней, стремясь к далекому морю, Сульва, окрашенная заходящим солнцем в огненный цвет расплавленного железа.

Щебетали птицы в старинной оливковой роще, стрекотали кузнечики в густой, высокой траве. Лицо Коски овевал теплый ветер, теребя перья на зажатой в руке шляпе. Взгляд так и притягивали к себе виноградники, разбитые на горных склонах к северу от города, — длинные ряды зеленых лоз, одно созерцание коих вызывало обильное слюнотечение. В этих краях рождались и созревали лучшие вина Земного круга…

— Сладчайшее счастье, — пробормотал он.

— Красота… — выдохнул принц Фоскар.

— Вам не случалось раньше видеть прекрасную Осприю, ваше высочество?

— Рассказы о ней слышал, но…

— Дух захватывает, правда?

Город стоял на четырех громадных уступах, выбитых в крутом каменном откосе сливочного цвета, каждый из которых обнесен был собственными стенами и застроен домами, чьи крыши, купола и башенки возносились выше этих стен. С гор спускался изящными арками, числом больше пятидесяти, старинный имперский акведук, упиравшийся нижним своим концом в наружный крепостной вал. Самые высокие арки превосходили человеческий рост в двенадцать раз. Темнели на фоне угасающих лазурных небес четыре огромные башни крепости, непостижимым образом державшейся на скале. В окнах загорались огоньки, очерчивая контуры укрытого тенью города золотыми точками.

— Нет на свете другого такого места.

Последовала пауза.

— Жаль даже уродовать его огнем и мечом, — сказал Фоскар.

— Жаль, выше высочество. Но это война. И таковы ее орудия.

По слухам, принц Фоскар, ныне наследный, после несчастья, приключившегося с его братом в известном сипанийском борделе, был инфантильным, неопытным, слабонервным юнцом. Но то, что Коска успел увидеть, произвело на него приятное впечатление. Выглядел принц и впрямь мальчишкой, но казался скорее чувствительным, чем слабым. Скорей рассудительным, чем вялым, и скорей учтивым, чем безвольным. Он весьма походил на самого Коску в молодости. Если взять противоположность каждой черты, конечно.

— Укреплена она, похоже, на славу, — пробормотал принц, наведя на высокие городские стены подзорную трубу.

— О, это так. Осприя была аванпостом Новой империи, бастионом, выстроенным, чтобы отражать набеги неугомонных баольских орд. И некоторые стены продержались против дикарей больше пятисот лет.

— Так, может, герцог Рогонт попросту отступит за них? Он ведь, кажется, всеми силами избегает сражений…

— На этот раз сразится, — сказал Эндиш.

— Должен, — прогудел Сезария, — не то мы встанем лагерем в этой чудненькой долине и заморим его голодом.

— Мы превосходим его числом втрое, если не больше, — прогнусавил Виктус.

Коска согласно закивал.

— Стены полезны, только если человек ждет помощи. А ее от Лиги Восьми уже не будет. Он должен сразиться и сделает это. Положение его безнадежно. — Кто-кто, а Коска понимал, что такое безнадежность.

— Вынужден признаться, меня… кое-что беспокоит. — Фоскар нервно откашлялся. — Я узнал, что вы страстно ненавидите моего отца.

— Страстно?.. Ха! — небрежно отмахнулся Коска. — Когда я был молод, страсти еще имели надо мной власть, но, пройдя с тех пор жестокую школу, я осознал преимущества расчета на холодную голову. Да, у нас с вашим отцом были кое-какие разногласия. Но я, помимо всего прочего, наемник. И считаю преступным непрофессионализмом позволять своим чувствам уменьшать вес кошелька.

— Точно-точно. — Лицо Виктуса приобрело гнусное плотоядное выражение. Еще гнусней, чем обычно.

— Кстати… вот мои ближайшие сподвижники, — Коска повел шляпою, указывая на троих капитанов, — которые предали меня в свое время и посадили в мое кресло Меркатто. Отымели по самые цыпочки, как говорят в Сипани. По самые цыпочки, ваше высочество. И будь я склонен к мести, эти три куска дерьма тут не стояли бы. — Он хохотнул следом, и они хохотнули. И возникшее, было, напряжение развеялось. — Но все мы можем быть полезны друг другу, поэтому я простил их, и вашего отца тоже. Месть не делает завтрашний день светлее. И на весах жизни не перевесит даже одного скела. Так что не стоит беспокоиться на сей счет, принц Фоскар, я — человек деловой, купленный, оплаченный. Весь ваш.

— Вы само великодушие, генерал Коска.

— Сама алчность, что не вполне одно и то же… Но могу быть и великодушен. На время ужина, к примеру. Не желает ли кто из вас, господа, выпить? Вчера мы раздобыли ящик чудесного вина, в усадьбе выше по течению, и…

— Может, стоит обсудить стратегию, а потом уж начинать веселиться? Пока все еще способны мыслить здраво?

От резкого голоса полковника Риграта у Коски заныли зубы. Под стать голосу были и черты лица, и весь нестерпимо самодовольный вид этого тридцатилетнего офицера в наглаженном мундире, прежде — заместителя генерала Ганмарка, ныне — принца Фоскара. Похоже, это был тот самый военный ум, что стоял за талинской операцией.

— Поверьте, молодой человек, — сказал Коска, хотя ни молодым, ни человеком тот, на его взгляд, не был, — меня с моим здравомыслием разлучить нелегко. У вас есть план?

— Да! — Риграт залихватски взмахнул жезлом.

Из-под оливкового дерева неподалеку выдвинулся Балагур, держась за рукояти ножей. Коска легкой улыбкой и кивком головы отослал его обратно. Никто и заметить не успел.

Коска был солдатом всю жизнь, но до сих пор, тем не менее, гадал, каково же истинное назначение жезлов. Человека с их помощью не убьешь, и даже вида, что такое возможно, не сделаешь. Колышка для палатки не заколотишь, куска мяса не отобьешь и вряд ли сумеешь хотя бы заложить за достойную упоминания сумму. Может, они были предназначены для почесывания спины в тех местах, куда не дотянуться рукой? Или попросту для придания человеку дурацкого вида?.. Последнее уж точно удавалось, подумал он, глядя, как Риграт важно указует жезлом в сторону реки.