Значит, вот оно какое, Семя. Плоть Другой стороны. Самая суть магии. Ферро вспомнила руины Аулкуса и простиравшиеся на сотни миль вокруг него мертвые земли. Сила, способная отправить императора, пророка и его проклятых едоков — да что там, весь Гуркхул — глубоко в ад, а то и дальше. Сила столь ужасающая, что должна принадлежать лишь Богу, но вот она в руке Ферро. Она долго смотрела на камень, а потом уголки ее губ медленно растянулись в улыбке.

Пришло время возмездия.

Заслышав в коридоре тяжелые шаги, она очнулась. Уронила камень в шкатулку и, с трудом отдернув от него руку, захлопнула крышку. В тот же миг как будто задули свечу в затемненной комнате, и мир потускнел, лишился красок и блеска. И только тут она ощутила, что рука ее невредима. Не найдя припухлостей на костяшках, которые были сломаны, она пошевелила пальцами и нахмурилась. Предплечье тоже срослось, ровно и правильно, как будто его не касалась ледяная ладонь Толомеи. Ферро перевела взгляд на ларец. Раны, конечно, всегда заживали на ней как на собаке, но чтобы кости срослись за час…

Это было неправильно.

Байяз буквально втащил себя в кабинет. В его бороде запеклась кровь, на лысине блестела испарина. Маг был бледен и тяжело дышал, одну руку прижимал к боку. Он словно весь день сражался с демоном и едва выжил.

— Где Юлвей?

Первый из магов пристально посмотрел на Ферро.

— Сама знаешь.

Ферро вспомнила, как за спиной у нее громыхнули, закрываясь, ворота Дома. Двери, которые не возьмешь ни сталью, ни огнем, никакой магией. И единственный ключ был у Байяза.

— Ты не вернулся за ним. Запечатал врата, оставив их внутри.

— Без жертв никак, ты знаешь. И сегодня я принес великую жертву, своего брата. — Первый из магов, хромая, подошел к Ферро. — Толомея нарушила Первый закон, заключила сделку с Рассказчиками Тайн. Семя было нужно ей, чтобы отворить врата в нижний мир. Тогда она стала бы опасней всех едоков Кхалюля, вместе взятых. Дом Делателя должен оставаться запечатанным. До конца времен, если потребуется. Ирония судьбы: Толомея родилась, заключенная в Доме, и в него же вернулась. История, как говорил Иувин, всегда движется по кругу.

Ферро нахмурилась.

— Имела я твои круги, розовый. Ты мне лгал: о Толомее, о Делателе… обо всем.

— И что?

Ферро нахмурилась еще сильнее.

— Юлвей был добрым человеком. Он помог в пустыне, спас мне жизнь.

— Мне тоже, и не один раз. Но добрые люди могут лишь ступить на темный путь. — Взгляд Байяза, в котором горел огонь, скользнул в сторону шкатулки под рукой у Ферро. — А вот пройти по нему должны другие.

В комнату вошел Сульфур, и Байяз достал из-под плаща оружие, найденное в Доме Делателя. Оружие из Древних Времен, что на глазах у Ферро рассекло камень как масло. Оно тускло поблескивало в свете окон. Сульфур с трепетом принял его у первого из магов и завернул в промасленную кожу. Затем достал из сумки старую черную книгу, которую Ферро уже когда-то видела.

— Время пришло? — тихо спросил Сульфур.

— Да. — Байяз забрал книгу у Сульфура и нежно накрыл ладонью потертый переплет. Закрыл глаза, глубоко вдохнул и посмотрел на Ферро. — Нам — мне и тебе — предстоит пройти воистину темным путем. И ты его видела.

Она не знала, что ответить. Юлвей был добрым человеком, но двери Дома Делателя останутся запечатанными, и он отправится на небеса… или в ад. Она успела похоронить много людей, одной могилой больше, одной меньше. Она устала мстить помаленьку. Темный путь так темный путь, нечего бояться. Она и так по нему всю жизнь ходит. Казалось, даже сквозь металлический ларец слышится шепоток, взывающий к ней.

— Мне нужна только месть.

— Ты получишь ее, как я обещал.

Глядя в лицо Байязу, Ферро пожала плечами.

— Тогда какая разница, кто кого убил тысячу лет назад?

Первый из магов мельком улыбнулся. Глаза его горели огнем.

— Прямо с языка сняла.

Серый конь Джезаля послушно молотил копытами черную грязь. Это был могучий скакун, такой, о котором он всегда мечтал, и стоил он тысячи марок. На таком даже простолюдин казался бы королем. Позолоченная броня из лучшей стирийской стали сияла, за спиной развевался отороченный мехом горностая плащ из лучшего сулджукского шелка. Когда в прорехах между тучами проглядывало солнце, на рукояти меча посверкивали алмазы. В последнее время он так упорно и часто тер виски, что на них образовались мозоли. Поэтому сегодня он заменил корону простым и легким золотым венцом.

Все атрибуты величия. С детства Джезаль мечтал, чтобы его обожали, чтобы ему поклонялись. Теперь же его от всего этого тошнило. Хотя скорее тошнило его с недосыпу и скудного завтрака.

Справа от Джезаля ехал лорд-маршал Варуз. Выглядел он так, словно годы наконец взяли свое: офицер ссутулился и будто высох, мундир болтался на нем мешком. Двигался он не так проворно и четко, как прежде, а взгляд утратил хладнокровие и сосредоточенность. Могло даже показаться, будто Варуз не знает, что делать.

— В Арках по-прежнему идут бои, ваше величество, — докладывал он. — Но наших отрядов там практически нет. Гурки полностью захватили Три Фермы. Они переместили катапульты прямо к каналу, и прошлой ночью их зажигательные снаряды падали на центральный район. Снаряды долетают до Прямого проспекта и даже дальше. Пожар продолжался до рассвета, а кое-где не закончился до сих пор. Ущерб… значительный.

Как мягко сказано. Огонь пожрал целые районы. Кварталы, в которых некогда стояли шикарные дома, веселые таверны и преуспевающие мастерские, превратились в обугленные развалины. Смотреть на них было столь же страшно и больно, как видеть старую любовницу, что открывает рот и являет два ряда расшатанных и ломаных зубов. Джезаль задыхался от вони дыма и смерти, он охрип и едва мог говорить.

Когда процессия проезжала мимо дымящихся развалин, человек, что ковырялся в них, посмотрел на Джезаля и его стражу. Грязный, весь в копоти, он вдруг завопил:

— Где мой сын?! Где мой сын?!

Джезаль осторожно отвернулся и слегка ткнул коня шпорами. Совесть отрастила довольно острые зубы и грызла его теперь почем зря.

— Стена Арнольта еще держится, ваше величество, — громко, стараясь заглушить стенания осиротевшего родителя, произнес Варуз. — Пока ни один гуркхульский солдат не ступил в центральный район. Ни один.

Джезаль спросил себя, сколько еще город сможет хвастаться этим?

— От лорда-маршала Веста новости есть? — второй раз за последний час, и десятый — за сутки, спросил Джезаль.

Варуз ответил точно как прежде, как ответит еще, наверное, раз десять, прежде чем Джезаль отправится спать и не увидит сна.

— К сожалению, ваше величество, мы отрезаны от внешнего мира. Через гуркхульский кордон новости доходят очень редко, однако стало известно, что в море близ Инглии начались шторма. Боюсь, возвращение армии задержится.

— Не везет так не везет, — пробормотал Бремер дан Горст, что ехал слева от Джезаля и постоянно оглядывал руины, высматривая признаки опасности.

Джезаль впился зубами в остатки ногтя на большом пальце. Он уже не помнил, когда получал хоть обрывок хороших новостей. Шторма. Задержки. Видно, сама природа ополчилась против них.

Обрадовать короля Варузу было нечем.

— К тому же в Агрионте началась эпидемия: чума быстро и безжалостно выкашивает наши ряды. Заболела большая группа граждан, которых вы изволили впустить. Болезнь распространилась и на дворец. Умерли два рыцаря-телохранителя: днем они еще стояли на посту, ночью уже лежали в гробах. Тела высохли, зубы сгнили, волосы выпали. Трупы мы сожгли, но зараза не останавливается. Лекари такого прежде не видели, они не знают, как лечить заболевших. Поговаривают, будто это — гуркхульское проклятие.

Джезаль сглотнул. В его заботливых руках Адуя — величественный город, что сотни лет возводился многими людьми, — всего за несколько недель превратился в обгорелые руины; гордое население — в паршивых попрошаек, что воют и стенают от ран и потерь. И это еще те, кому посчастливилось выжить. Джезаль стал самым негодным королем, которого только могла породить земля Союза. Он не сподобился привнести счастья в собственный фальшивый брак, куда уж ему было до счастья народа. Вся его слава — ложь, и он не находил в себе сил признаться во лжи. Слабый, бесхребетный слизень.