— Но мои дочери не участвовали…

— Мы выбираем нового короля! В жизни государства участвуют все! — «Пожалуй, чересчур жестоко. Однако жестокие времена требуют жестоких решений». Глокта оперся на здоровую ногу и с трудом поднялся из кресла; рука, сжимающая трость, дрожала от напряжения. — Я передам его преосвященству, что на ваш голос можно рассчитывать.

Ингелстад сник окончательно. Сгорбился, сжался.

«Словно проколотый бурдюк».

На лице застыли отчаяние и ужас.

— Но верховный судья… — прошептал он. — Неужели у вас нет ни капли жалости?

Глокта пожал плечами.

— Уже нет. В детстве я был жалостлив до идиотизма. Я рыдал даже над мухой, трепещущей в паутине. — Поворачиваясь к двери, он скривился от боли: ногу свела судорога. — Однако бесконечные страдания излечили меня.

Встреча проходила в узком кругу («Правда, компанию теплой не назовешь») за огромным круглым столом, в огромном круглом кабинете. Наставник Гойл, сидевший напротив Глокты, злобно буравил его взглядом, глазки-бусинки так и сверкали на костлявом лице.

«И, похоже, не от избытка нежных чувств».

Внимание его преосвященства архилектора Сульта, главы инквизиции его величества, было приковано к полукругу стены, увешанной тремястами двадцатью листками бумаги.

«По листку на каждую благородную душу нашего открытого совета».

В большие открытые окна задувал легкий ветерок, и бумага тихо шелестела.

«Дрожащие листочки дрожащих голосков».

На каждом значилось имя.

«Лорд такой, лорд этакий, лорд разэтакий таких-то земель. Могущественные аристократы и мелкие дворянчики. Люди, чье мнение никого не интересовало до тех пор, пока принц Рейнольт не отправился из собственной постели прямиком в могилу».

На уголках большинства листов были прилеплены разноцветные восковые шарики. На некоторых по два и даже по три.

«Метки верности. Кто за кого отдаст голос. Голубой шарик — за лорда Брока, красный — за лорда Ишера, черный — за Маровию, белый — за Сульта и так далее. И все их надо постоянно менять, в зависимости от того, куда дует ветер».

Ниже тянулись густые строчки, выведенные убористым почерком. Что там написано, Глокта со своего места не видел, но ему и не требовалось вчитываться, — он прекрасно знал содержание.

«Жена — бывшая шлюха. Неравнодушен к юношам. Слишком много пьет. Убил слугу в приступе ярости. Не может заплатить игровой долг. Тайны. Слухи. Ложь… Вот они, орудия благородного торга. Триста двадцать имен, триста двадцать гнусных историй. Каждую пришлось раскопать, провести расследование и использовать с выгодой для себя. Вот она, политика. Поистине труд праведников. Так зачем я делаю это? Зачем?»

Архилектора занимали более насущные проблемы. Сцепив за спиной руки в белых перчатках, он рассматривал трепещущие листки.

— Брок по-прежнему всех опережает, — мрачно пробормотал его преосвященство. — У него примерно пятьдесят голосов, я уверен. — «Насколько можно быть уверенным в наши ненадежные времена». — Ишер наступает ему на пятки — его поддерживают больше сорока человек. У Скальда, насколько известно, тоже прибавилось голосов. Не ожидал от него такой жесткой хватки. Тридцать голосов ему дает делегация из Старикланда, он их крепко держит. Столько же у Барезина. Значит, эта четверка и есть главные кандидаты.

«Кто знает, кто знает… Вдруг король протянет еще годик? Тогда, пожалуй, и голосовать будет некому — к тому времени мы все друг друга перебьем. — Глокта едва сдержал ухмылку, представив зал Круга лордов, заваленный роскошно разодетыми трупами: все дворянство Союза и двенадцать членов закрытого совета. — Каждый заколот кинжалом в спину своим соседом. Омерзительная сущность власти…»

— Вы разговаривали с Хайгеном? — отрывисто спросил Сульт.

Гойл кивнул лысой головой и с презрительной усмешкой раздраженно взглянул на Глокту.

— Лорд Хайген еще сопротивляется. Никак не избавится от фантазий, что может сам взойти на престол, хотя контролирует от силы дюжину кресел. Все мечется, пытаясь наскрести голоса в свою поддержку, и так этим занят, что толком не выслушал наше предложение. Думаю, через неделю-другую он образумится. Возможно, тогда удастся склонить его в свою сторону, но я бы на него не рассчитывал. Скорее всего Хайген объединится с Ишером — они всегда тесно общались.

— Что ж, рад за них, — прошипел архилектор. — Что насчет Ингелстада?

Глокта поерзал в кресле.

— Ваше преосвященство, я предъявил ему ультиматум в самой жесткой форме.

— Значит, его голос можно считать нашим?

«Как бы это сказать?»

— Твердой уверенности у меня нет. Верховный судья Маровия пригрозил ему тем же, чем и мы. Он действует через некого Харлена Морроу.

— Морроу? Разве он не из лизоблюдов Хоффа?

— Видимо, его повысили. — «Или понизили. В зависимости от того, с какой стороны смотреть».

— С ним можно разобраться. — Гойл мерзко ухмыльнулся. — Проще простого…

— Нет! — отрезал Сульт. — Гойл, почему с вами всегда так? Только на горизонте замаячит проблема, как вы готовы решить ее убийством! Сейчас надо действовать осторожно. Пусть видят, что мы разумные люди, с которыми можно вести переговоры. — Он отошел к окну, и крупный камень в его перстне заискрился на ярком свету мерцающими фиолетовыми бликами. — Между прочим, дела в Союзе плохи. Страна фактически без правителя. Налоги никто не собирает. Преступников не ловят. Да еще какой-то ублюдок по прозвищу Дубильщик, демагог и предатель, подстрекает на деревенских ярмарках народ к мятежу! Крестьяне массово бросают поля и подаются в разбойники. Люди стонут от краж и грабежей. Мы терпим чудовищные убытки. Хаос постепенно охватывает страну, и остановить это у нас нет возможностей. В Адуе остались только два Собственных Королевских, и они с трудом поддерживают порядок в городе. А вдруг кому-то из благородных лордов надоест ждать голосования, и он решит надеть корону пораньше? От них всего можно ожидать!

— А что там с армией? Скоро они вернутся с Севера? — спросил Гойл.

— Вряд ли. Этот олух, маршал Берр, три месяца проторчал под Дунбреком, а Бетод тем временем спокойно перегруппировал войска за Белой рекой. Черт его знает, когда он наконец справится с северянами! Может, вообще никогда.

«Три месяца уничтожать собственную крепость! Напрасно наши архитекторы так добротно ее строили».

— Двадцать пять голосов… — Архилектор хмуро взглянул на шелестящие листки бумаги. — Двадцать пять. А у Маровии восемнадцать? У нас почти никаких сдвигов! Едва мы приобретаем нового сторонника, тут же теряем кого-то из старых!

Гойл подался вперед.

— Ваше преосвященство, может быть, пора снова обратиться к нашему другу из Университета?..

Сульт яростно зашипел, и Гойл умолк на полуслове. С безразличным видом, словно не услышав ничего особенного, Глокта выглянул в высокое окно. Над городом высились шесть покосившихся шпилей Университета.

«Странное место для поиска помощи… Там только пыль, разруха да старые ослы адепты. Какой с них толк?»

Его размышления прервал архилектор.

— Я сам поговорю с Хайгеном. — Он ткнул пальцем в лист бумаги. — Гойл, напишите лорд-губернатору Миду, попытайтесь заручиться его поддержкой. Глокта, договоритесь о встрече с лордом Веттерлантом, ему пора сделать выбор. А теперь выметайтесь, вы, оба! — Сульт перевел жесткий взгляд голубых глаз от листков с чужими секретами на Глокту. — Идите же! И добудьте… мне… голоса!

— Холодная нынче ночка! — крикнул Ищейка. — И не скажешь, что лето!

Три темных силуэта развернулись в его сторону. Крайний оказался седым стариком, и, судя по лицу, жизнь его побила немало. За ним стоял мужчина средних лет с отсеченной по локоть левой рукой. Третий, совсем мальчишка, хмуро вглядывался с края причала в черное ночное море.

Притворяясь, что сильно хромает, страдальчески морщась и подволакивая ногу, Ищейка направился к троице караульных. Проковыляв к высокому столбу, на котором висели сигнальный колокол и фонарь, он поднял к свету флягу: пусть рассмотрят ее получше.