Печально, но недалеко от истины. Так было всегда при потере одного или другого бойца. Представить сложно, но то же самое будет и с ним. Его забудут, как пруд забывает брошенный в него камень. Разойдутся по воде круги, и тебя уже нет. Канул. Такова природа человека — забывать.

Йон покосился на одеяло и то, что под ним.

— Если я умру, — проговорил он, — то кто же отыщет за меня моих сыновей…

— А ты не думал — может, тебе самому их отыскать? Отыщи их сам, Йон, расскажи им, кто ты есть, и исправь то, что не успел, пока еще силы есть.

Йон посмотрел себе под ноги.

— Не мешало бы.

Тишина, уютная, как заноза в заднице.

— Ну что, нам пора. Надо с Чудесницей держать наверху щиты.

— В самом деле, — согласился Зоб.

Йон повернулся и зашагал вверх по склону, покачивая на ходу головой. Легкоступ напоследок кивнул и заспешил следом.

— Всех благ тебе, воитель, — сказал Фладд.

— Да какой я теперь воитель. Отвоевался.

— Ничего, для меня ты всегда им останешься, — и захромал за первыми двумя.

Возле Зоба остался один лишь Бек. Паренек, с которым они не знакомы и двух дней, но который, видно, хочет сказать слова прощания.

Зоб со вздохом стал усаживаться на место возницы — медлительно, морщась от всевозможных ушибов, полученных за последние дни. Бек стоял внизу, сжимая обеими руками воткнутый в землю Меч Мечей в ножнах.

— Мне предстоит держать щит за самого Черного Доу, — сообщил он. — Это мне-то. А тебе ни разу не доводилось?

— Неоднократно. Ничего особенного. Просто держи круг, чтобы никто с него не сходил. Стой за своего вождя. Делай все по-правильному, как вчера.

— Вчера, — выговорил Бек, глядя неотрывно на колесо повозки, как будто прозревал всю землю насквозь и ему не нравилось то, что он видит на другой стороне. — Вчера я тебе сказал не все. Хотел, но…

Зоб обернулся на две застывших фигуры под одеялом. Вообще-то можно обойтись и без чьих-то исповедей. Тут и так веса целая телега, особенно если учитывать груз собственных просчетов. Но Бек уже говорил — монотонно зудел, как зависшая в духоте пчела.

— Я убил человека, в Осрунге. Но не от Союза, а одного из наших. Парня по имени Рефт. Он стоял и сражался, а я бежал и прятался, а его убил. — Он так и не отводил от колеса повлажневшего взгляда. — Проткнул его насквозь отцовским мечом. Принял его за человека Союза.

Ужас как хотелось тряхнуть поводья и уехать. Но, может, он, Зоб, мог чем-то помочь, и все его понапрасну потерянные годы принесли бы хоть кому-то какую-то пользу. А потому он, скрипнув зубами, нагнулся и положил ладонь Беку на плечо.

— Я знаю, тебя это жжет. Палит огнем. И, возможно, будет жечь всегда. Но знаешь, что грустно? Грустно то, что подобных историй за все годы я слышал-переслышал преизрядное количество. А тот, кто побывал в битве, на них и ухом не поведет. Таково это черное дело. Пекарь делает хлеб, плотники — дома, а мы вот делаем покойников. Все, что тебе дано, это принимать новый день, когда он наступает. Уживаться с ним. Так что попытайся как можно рачительней обходиться с тем, что тебе достается. Поступать по-правильному будет получаться не всегда, но можно пытаться. Поступил так один раз, пытайся поступить и в другой, и в следующий. По-правильному. А еще, оставайся живым.

Бек упрямо качнул головой.

— Я убил человека. Я ведь должен за это заплатить?

— Ты убил человека? — Зоб в комичной беспомощности всплеснул руками. — Но это же битва. Здесь кто как умеет. Одни выживают, другие гибнут, кто-то платит, кто-то нет. Обращай это себе на пользу. Пробуй.

— Но как? Я же поганый трус.

— Может быть. — Бек через плечо указал большим пальцем на труп Жужело. — А вон у меня герой. Скажи-ка, кому из вас лучше.

Бек судорожно вздохнул.

— Эйе. Наверно.

Он обеими руками подал Меч Мечей — длиннющую лопасть в ножнах. Зоб, подняв, бережно сунул его рядом с телом Жужела.

— Так ты его забираешь? Он завещал его тебе?

— Он завещал его земле. — Зоб понадежней пристроил железяку под одеялом, подальше от глаз. — Хотел, чтобы его похоронили с ним.

— Но как? — не понял Бек. — Это же меч Бога, упавший с небес? Я думал, он передается от одного к другому. Или он какой-нибудь… проклятый?

Зоб тряхнул поводья, поворачивая кибитку на север.

— Всякий меч — проклятье, парень. А ну пошла! — прикрикнул он на лошадь, и кибитка заколыхала вверх по дороге.

Прочь от Героев.

Кальдер сидел, глядя, как резвятся языки огня в яме.

Впечатление такое, что всю свою хитрость он использовал на то, чтобы протянуть несколько лишних часов. Именно лишних, потому что холод, голод и зуд во всех местах не прибавляли ничего, кроме тихого ужаса. И вот он сидел, пялясь через костер на Хлада, руки натерло веревкой, скрещенные ноги затекли, сырость проникала под штаны, отчего вконец закоченела задница.

Но когда несколько часов — это все, что тебе осталось, ты готов ради них на что угодно. Во всяком случае, он сделал бы сейчас не знаю что ради еще нескольких. Если б кто-то их предложил. Но похоже, никто. Подобно его амбициям, звезды в небе медленно угасали, истолченные в небесную пыль. Новый безжалостный день подкрадывался с востока к Героям. День, для него последний.

— Сколько еще до рассвета?

— Как наступит, — с ленцой отозвался Хлад.

Кальдер вытянул шею и пошевелил плечами, тоже затекшими. Всю ночь он провел со связанными руками в полудреме, где мельтешили кошмары, которые он припоминал теперь со слегка ностальгическим чувством.

— Может, ты мне хотя бы веревки на руках ослабишь? Развязать уж и не прошу.

— Как дело дойдет.

Черт, как все обрыдло. Какое разочарование. Сколь крылаты были надежды у его отца! «Все для вас, — говаривал он, одну руку держа на плече у Кальдера, другую на плече Скейла. — Вам править Севером». Какой бесславный конец для человека, всю жизнь мечтавшего стать королем. Помнить-то его будут, несомненно. За самую кровавую кончину во всей чертовой истории Севера.

Кальдер прерывисто вздохнул.

— Все-таки жизнь имеет свойство складываться не так, как мы представляем, правда?

Хлад с легким позвякиванием постучал перстнем по металлическому глазу.

— Порой. Но не часто.

— Вообще, жизнь, если вдуматься, редкостное дерьмо.

— Лучше не ожидать многого. Может, тогда будешь в конце приятно удивлен.

У Кальдера ожидания сверзились, можно сказать, с небесной высоты в бездну, но приятным удивлением что-то не пахло. Он поежился, вспомнив поединок Девяти Смертей с отцом. Визг и рев одуревшей от крови толпы. Звон щитов по краю круга. Кольцо держащих их мрачных названных. Чтобы никто не ушел до тех пор, пока не пролито достаточно крови. Он и не помышлял, что когда-нибудь сам будет биться так же. Биться и умирать.

— А за меня щиты кто держит? — спросил он невнятно, только чтобы заполнить тишину.

— Я слышал, Бледноснег вызывался, и еще старик Ганзул Белоглазый. Кажется, еще Коул Ричи.

— Все же не смог устоять в сторонке? Как-никак, я женат на его дочери.

— Все же не смог.

— Они и щиты небось попросили для того лишь, чтоб моей кровавой требухой толпу не забрызгало?

— Небось.

— Кровь, требуха… Забавно все же. Кислое неудовольствие у тех, на кого она попадает, и горькая потеря для тех, кто ее лишается. Где же здесь середина? Скажи мне.

Хлад пожал плечами. Кальдер пошевелил запястьями, чтобы эта самая кровь притекла к пальцам. Хорошо бы продержаться какое-то время, чтоб смерть хотя бы застала его с мечом в руке.

— Совет какой-то для меня есть?

— Совет?

— Ну да. Ты ж сам боец, если на то пошло.

— Если у тебя появится возможность, не колебайся. — Хлад разглядывал рубин на мизинце. — Милость и трусость — одно и то же.

— А отец у меня всегда говорил: ничто так не показывает силу, как милосердие.

— Не на круге.

И Хлад встал.