Савин взглянула вверх, ожидая поддержки.

— Как ни мучительно отзываться дурно об одном из Божьих созданий, — признала Зури, благочестиво затрепетав длинными ресницами, — но она действительно ужасная сплетница.

— И когда я расскажу ей — строго конфиденциально, разумеется, — что у вас заканчивается финансирование, нет необходимых разрешений на строительство и к тому же проблемы с недовольными рабочими… весь город узнает об этом еще до рассвета!

— С тем же успехом можно было бы напечатать об этом в новостном листке, — печально подтвердила Зури.

— И попробуйте после этого найти инвестора, здравомыслящего или какого-нибудь другого.

У Корта ушло всего несколько секунд на то, чтобы перейти от ярко-красного к смертельно бледному оттенку. Савин от души расхохоталась:

— Не глупите! Конечно же, я не стану этого делать! — Она оборвала смех. — Потому что вы, конечно же, перепишете на меня пятую долю вашего предприятия. Прямо сейчас. И тогда я смогу по секрету сообщить Тильде, что нашла выгоднейший способ вложения своих капиталов. После чего она наверняка не удержится и инвестирует что-нибудь сама. Видите ли, она ведь не только болтушка, но и скупердяйка.

— Скаредность — качество, порицаемое жрецами, — вздохнула Зури. — Особенно богатыми.

— Однако в наши дни оно так распространено! — посетовала Савин. — Если же леди Рукстед увидит в этом некоторую выгоду, смею предположить, что она сможет убедить своего мужа проделать брешь в стене Казамира, чтобы протянуть ваш канал к Трем Фермам.

И тогда Савин сможет продать никчемные развалюхи, приобретенные ею за бесценок на предполагаемом пути канала, обратно самой себе, получив баснословную прибыль.

— Всем известно, что маршал, столь суровый к большинству людей, со своей супругой ведет себя абсолютным пусиком. Сами знаете, как это бывает, когда пожилой мужчина берет себе молодую жену.

Корт колебался между негодованием и тщеславием. Савин вполне устраивало такое положение. В конце концов, большинство животных лучше видеть в клетке.

— Протянуть мой канал… к Трем Фермам?

— И на этом мы не остановимся. — Там он, между прочим, сможет обслуживать принадлежащие Савин три текстильные фабрики и литейную мастерскую на Горной улице, резко повысив их производительность. — Осмелюсь сказать, что для вас, как для друга, я могла бы даже устроить посещение сходки ваших рабочих инквизиторами его величества. Подозреваю, что ваши смутьяны окажутся гораздо покладистее после того, как несколько человек будут примерно наказаны.

— Жрецы всегда одобряют примерные наказания, — вставила Зури.

Корт только что не пускал слюни. Савин подумала, что лучше остановиться, пока ему не понадобилось переменить штаны.

— Десятая доля, — охрипшим голосом предложил архитектор.

— Пф-ф! — Савин поднялась с места, и Зури подалась вперед с ее шляпкой в руке, вертя в длинных пальцах заколку с изяществом настоящего фокусника. — Как архитектор вы не уступите самому Канедиасу, но в лабиринтах адуанского общества вы совершенно потерялись. Вам нужен проводник, и я — лучшая из всех возможных. Будьте лапочкой, дайте мне пятую часть, пока я не взяла у вас четверть. Вы ведь знаете, я и треть могу выторговать.

Корт обмяк в кресле, его подбородок утонул в складке жира внизу, глаза обиженно уставились на Савин. Очевидно, он был не из тех людей, что любят проигрывать. Но в чем удовольствие побеждать тех, которые любят?

— Ну хорошо. Одна пятая.

— Нотариус из фирмы «Темпл и Кадия» уже готовит нам документы. Он свяжется с вами.

Она повернулась к двери.

— Меня ведь предупреждали, — пробормотал Корт, извлекая из кошелька расписку «Валинта и Балка». — Вас не заботит ничего, кроме денег.

— Что за неуместный пафос! К тому же, это уже давно пройденный этап. Теперь меня не заботят даже деньги. — Савин приподняла край шляпки в знак прощания. — Но как иначе я смогла бы вести счет?

— Терпеть не могу повешения, — заявил Орсо.

Одна из шлюх захихикала, словно он отпустил превосходную шутку. Более фальшивого смеха он в жизни не слышал — а в том, что касается фальшивого смеха, Орсо был настоящим ценителем. В его присутствии все вели себя фальшиво, и худшим актером из всех был он сам.

— Я думаю, вы могли бы прекратить это, — сказала Хильди. — Если бы захотели.

Орсо, нахмурившись, посмотрел на нее снизу — она сидела на стене, скрестив ноги и оперев подбородок на одну руку.

— Что ж… полагаю… — Как ни странно, такая идея никогда не приходила ему в голову. Он представил, как вспрыгивает на эшафот, требуя, чтобы несчастных приговоренных помиловали, как возвращает их обратно к их убогим жизням под слезливые благодарности и восторженные аплодисменты. Потом он вздохнул. — Однако… на самом деле, никому не следует вмешиваться в работу судебных органов.

Эта ложь, как и все, что вылетало у него изо рта, каким-то образом позволила ему выглядеть капельку менее омерзительным. Орсо подумал о том, кого он пытается одурачить. Хильди несомненно видела его насквозь. Правда заключалась в том, что он попросту не испытывал ни малейшего желания что-либо делать — ни «прекращать это», ни что-либо еще. Орсо взял еще одну понюшку жемчужной пыли, и его громкое сопение разнеслось по всей площади, поскольку в этот момент руководивший процедурой инквизитор вышел к краю эшафота, и толпа смолкла, затаив дыхание.

— Эти трое… граждан, — инквизитор обвел широким жестом закованных в цепи смертников, каждого из которых держал под мышки палач в капюшоне, — являются членами объявленной вне закона группировки, известной под названием «ломателей». Они обвиняются в государственной измене против короля!

— Изменники! — раздался чей-то пронзительный крик, тут же перешедший в кашель.

День был безветренный, а значит, неудачный в отношении смога. В последнее время в этом смысле было не так уж много хороших дней, учитывая, сколько новых труб понавырастало, как грибов, над всей Адуей. Люди, стоявшие в задних рядах, скорее всего с трудом различали эшафот сквозь густую пелену.

— Эти люди признаны виновными в поджоге и поломке механизмов, подстрекательстве к мятежу и укрывании беглецов от королевского правосудия! Вы хотите что-нибудь сказать?

Первый из осужденных, кряжистый бородач, явно был не прочь поговорить.

— Мы верные подданные его величества! — заревел он героическим басом, мужественным и вибрирующим от волнения. — Все, чего мы хотим, — это честной платы за честную работу!

— Я бы предпочел нечестную плату за то, чтобы ничего не делать, — заметил Танни.

Желток разразился хохотом посередине глотка, который делал из своей бутылки. Из его рта вырвался едко пахнущий фонтан спиртного, обдав брызгами парик хорошо одетой пожилой дамы, которая сидела прямо перед ним. Человек с внушительными седыми бакенбардами, скорее всего ее супруг, очевидно, решил, что они относятся к происходящему с недостаточной почтительностью.

— Вы ведете себя просто позорно, черт возьми! — рявкнул он, в ярости поворачиваясь к ним.

— Правда, что ли? — Танни оттопырил языком щеку. — Слышали, Орсо? Вы ведете себя позорно.

— Орсо? — пролепетал носитель бакенбардов. — Неужели это…

— Совершенно верно, — подтвердил Танни, открывая в улыбке желтые зубы.

Орсо поморщился. Он терпеть не мог, когда Танни использовал его имя, чтобы запугивать людей. Он ненавидел это почти так же, как повешения. Тем не менее, ему почему-то никак не удавалось заставить себя положить конец ни тому, ни другому.

Мгновенно остывший энтузиаст побледнел, как свежевыстиранная простыня, — Орсо уже давненько не доводилось такого видеть.

— Ваше высочество… я не мог даже предположить… Прошу вас, примите мои глубочайшие…

— В этом нет нужды. — Орсо лениво двинул рукой, взмахнув залитой вином кружевной манжетой, и взял еще одну понюшку жемчужной пыли. — Я действительно веду себя позорно. Печальный, но общеизвестный факт.