— Хочешь знать, что значит безжалостность? — Витари тихо присвистнула. — Тебе стоило бы посмотреть на Адую после того, как он с ней поработал! Полагаю, ты уже сейчас пляшешь под его дудочку.

— Я никогда его даже не встречала!

— И тем не менее ты явилась в Вестпорт не с одним сундуком, набитым одеждой.

Витари наклонилась к ней, понизив голос до хриплого полушепота. Голос для тайн. Голос для угроз.

— Ты явилась, везя с собой долговые расписки Валинта и Балка. Торговые права Валинта и Балка. Деньги Валинта и Балка!

— Какое отношение Валинт и Балк имеют к Байязу?

— Три имени, один человек, — буркнул Шенкт.

Витари медленно покачала головой:

— С темной компанией ты связалась.

— Вот как? — Вик дернула головой в направлении прославленного стирийского убийцы: — Про него говорят, что он ест людей.

— Стараюсь делать это как можно реже, — отозвался тот без следа иронии. — А этот банк пожирает их дюжинами в день.

— Итак, что ты скажешь? — Витари вытянула губы трубочкой. — Насчет того, чтобы работать со мной? Быть на стороне праведных. Или, по крайней мере, поближе к ним, насколько это возможно для таких, как мы.

Вик опустила взгляд к земле. Кровь грохотала в ее черепе — бух! бух! бух! — еще громче, чем прежде.

— Я в долгу перед Глоктой. — Ее саму удивило, что она это сказала. Удивило, насколько уверенно прозвучал ее голос. — Пожалуй, я останусь с ним. До тех пор, пока не расплачусь.

Огарок тоненько взвизгнул, заглушенный кляпом. Витари тяжело вздохнула. Шенкт еще раз издал свое безразличное хмыканье. Вик оскалилась, напружив спину в ожидании лезвия.

Вот сейчас, сейчас… Ломкое молчание длилось, тянулось почти невыносимо.

— Это интересно, — наконец проговорила Витари.

— Угу, — буркнул Шенкт, убирая свою поделку, но оставив нож в руке.

— Ты могла бы ответить мне согласием, потом вернуться домой и забыть о нашем соглашении. Или попытаться как-нибудь обвести меня вокруг пальца. Такая умная женщина, как ты, должна была сразу увидеть такую возможность. Так почему ты просто не сказала «да»?

Вик посмотрела ей в глаза:

— Потому что я хотела, чтобы вы мне верили.

— Ха! — На лице Витари появилась широкая улыбка. У нее были хорошие зубы для ее возраста. — Мне это нравится! Тебе это нравится?

— Да, — отозвался Шенкт.

Витари вытащила листок бумаги, сложила его, жестко заломив складку ногтем большого пальца, потом открыла нагрудный карман на рубашке Вик, сунула листок внутрь и похлопала ее по груди:

— Когда ты наконец поймешь, как все обстоит на самом деле, сходи по этому адресу. У бармена найдется для тебя все необходимое.

— У него для всех находится то, что им нужно, — вставил Шенкт.

— А до тех пор… — Витари встала и прошагала к двери, помахивая длинным пальцем, — я бы на твоем месте не возвращалась в Стирию.

— Мы в Вестпорте, — возразила Вик. — Это Союз.

— До поры до времени.

Витари отодвинула засов и распахнула дверь. Шенкт убрал свой кривой ножичек, натянул на голову капюшон и вышел, еле слышно что-то мыча себе под нос. После него не осталось ничего, кроме россыпи белых стружек на дощатом полу.

Похоже, Вик все же предстояло пережить этот день.

— Как нам освободиться? — крикнула она им вслед. Они по-прежнему были крепко связаны по рукам и ногам.

Длинный черный силуэт Витари на мгновение замер в ярком проеме двери.

— Ты же умная. Что-нибудь придумаешь.

— Ты пришла поздно, Рикке.

Она открыла глаза. Огоньки свечей в темноте. Сотни огоньков, словно искорки звезд в ночном небе. Или это были призраки свечей, сгоревших давным-давно?

— Может быть, слишком поздно.

Перед ней качалось лицо. Свисающие седые волосы, в глубоких морщинах залегли тени, отблески свечного пламени на золотой проволоке.

— У тебя не осталось времени.

Сильные пальцы давили Рикке на лицо, давили на изможденную плоть вокруг ее пылающего левого глаза. Она захрипела, заворочалась — но у нее было слишком мало сил, чтобы двигаться.

— Должна быть цена.

Чья-то рука приподняла ее голову, к губам прижался ободок кружки. Она закашлялась, хлебнув горечи, содрогнулась и проглотила.

— Ты должна выбрать, Рикке.

Ей стало страшно. Безумно страшно. Она попыталась вывернуться, но сильные руки держали ее, прижимая к земле.

— Что ты выбираешь?

Женщина протянула к ней руку. На ладони что-то блестело. Холодная игла.

— Нет, — прошептала Рикке, закрывая глаза. — Это еще не произошло.

Трясучка держал ее за руку. Сжимал крепко, до боли.

— Я не могу тебя потерять, Рикке. — Седая щетина на его серых щеках зашевелилась: он стиснул зубы. — Никак не могу.

— Я не собираюсь теряться. — Ее язык был распухшим и неповоротливым, так что она едва выговаривала слова. — Но если это случится, ты справишься. Ты же лишился глаза, верно? А он был тебе гораздо ближе.

— У меня есть другой. А ты только одна.

Кажется, начинало светать. Плеск и шуршание волн по гальке. Холодный отсвет на скалах, исчерченных струйками влаги. Паутинка, колышащаяся на ветерке, пляшущие бусинки росы.

— Ты не представляешь, каким я был. — Трясучка покрутил перстень с красным камнем, который носил на мизинце. — Мне не было дела ни до чего. Я все ненавидел. Устроился на службу к твоему отцу только потому, что из всех, кого я ненавидел, его я ненавидел меньше всех. Это была не жизнь, а сплошной кошмар.

Он прикрыл глаза. Точнее, единственный глаз, которым мог видеть. В щелке между веками другого по-прежнему поблескивала полоска металла.

— Ты тогда была совсем больная. Никто не думал, что ты доживешь до весны. Твоя мать умерла, отец был вне себя от горя. И тем не менее в тебе было столько надежды! Ты доверяла мне. Мне, в котором не оставалось ничего, чему можно доверять! Ты сосала тряпочку, пропитанную козьим молоком, у меня на руках. Твой отец говорил, что никогда не видел менее подходящей няньки для ребенка. И еще он говорил, что я вытащил тебя с того света. — Трясучка взглянул на нее, и из его здорового глаза скатилась слеза. — Но на самом деле это ты вытащила меня.

— Дурак, ты совсем раскис, — прохрипела она, с трудом шевеля потрескавшимися губами. — Как ты можешь плакать? Кто угодно, только не ты…

— Когда я был мальчишкой, мой брат звал меня «свиное сало», потому что я вечно ревел. Потом я забыл, как это делается. Все, что мне было нужно, — это чтобы меня боялись. Но ты никогда не боялась меня.

— Ну ты не такой уж и страшный, как все говорят.

Рикке попыталась передвинуться, но не могла найти удобного положения. Она почувствовала, что ее глаза начали закрываться, и тогда Трясучка снова стиснул ее руку с такой силой, что она охнула.

— Держись, Рикке. Она скоро придет.

— Нет, — ответила Рикке, чувствуя, как слезы щиплют веки. — Это еще не произошло.

Два огромных камня маячили в вечернем полумраке, словно черные пальцы на фоне розового неба. Они были древними, все в пятнах мха и лишайника, исчерченные символами, из которых время выщербило и изгладило всякое значение. В воздухе висела пелена едва заметной мороси, волосы липли к лицу Рикке, и все предметы мокро отблескивали.

Возле камней стояла пара стражников, держа в руках примитивные копья. Они стояли так неподвижно, что Рикке приняла их за статуи. Трясучка поднес ее ближе, и она увидела, что с ними что-то не так. Деформированные тела…

— Клянусь мертвыми! — каркнула Рикке. — Это же плоскоголовые!

— Что верно, то верно, — отозвался Скенн. Ухмыляясь во весь рот, горец встал рядом с одним из шанка, и тот глянул на него, сощурив свои и без того узкие глаза, и принялся ковырять осколком кости в огромном зубе. — Они охраняют ведьму. Она может с ними разговаривать. Говорят, она им поет. Они ручные — до тех пор, пока мы ведем себя хорошо.