— Во имя…

— Я должна принести извинения за разгром, — сказала Джавра. — Впрочем, на деле он не такой страшный, каким кажется.

Кусок дальней стены, по которой прошло несколько свежих трещин, выбрал именно этот миг, чтобы вывалиться на улицу, подняв такое облако каменной пыли, что Шев закашлялась и поспешно отступила подальше.

Джавра выпятила губы и с задумчивым видом приложила к ним кончик пальца.

— Хотя, может быть, внешность и соответствует сути.

Шев страдальчески вздохнула. Не в первый раз за то время, которое она обреталась в компании Джавры, Хоскоппской львицы, и вряд ли в последний. Она вытянула из-под рубашки мешочек, развязала его и позволила драгоценному камню выкатиться на изрубленный прилавок, где он и остался лежать, тускло поблескивая.

— Это тебе за беспокойство, — сказала она онемевшему содержателю гостиницы. Потом вытерла кинжал о куртку ближайшего трупа, убрала его в ножны, повернулась и, не добавив ни единого слова, перебралась через обломки двери и оказалась на улице.

Близился рассвет, и солнце уже слегка высветлило сероватое пятно над ветхими крышами на востоке. Шев медленно, тяжело вздохнула и покачала головой, глядя в ту сторону.

— Шеведайя, — прошептала она себе под нос, — неужели ты так и не поняла, что совесть — это ужасная помеха для воровского ремесла?

Она услышала позади тяжелые шаги Джавры, ощутила, не глядя, ее присутствие у себя за плечами, услышала ее низкий голос, когда Джавра, наклонившись, сказала ей на ухо:

— Ну что, может быть, теперь ты согласишься, что лучше поскорее свалить из этого города?

Шев кивнула.

— Да, мне кажется, что так и впрямь будет лучше.

Дагоска, весна 576 года

Темпл бежал.

Это происходило с ним далеко не в первый раз. Полжизни он бегал от чего-то, а большую часть другой половины потратил на погоню за тем, от чего когда-то убегал. Но так, как в этот раз, он не бегал еще никогда. Он бежал так, будто сам ад гнался за ним по пятам. Впрочем, так оно и было.

Земля снова содрогнулась. Краем глаза Темпл увидел в ночи вспышку света и вздрогнул. Мгновением позже раздался громовой раскат такой силы, что у него в ушах зазвенело. Слева от него вспыхнул над домами огонь, взметнувшись, как руки безумца, потянулся, разбрасывая жидкое пламя по Верхнему городу. Обломок камня с человеческую голову величиной рухнул прямо перед ним, перепрыгнул через дорогу и разбился о стену, подняв облако пыли. С неба со свистом и грохотом сыпались мелкие камни.

Темпл мчался дальше, не чуя под собою ног. Если гуркский огонь, сыплющийся с небес, все же разорвет его в клочья, которые никогда никто не найдет, он никак не сможет помешать этому. Очень мало кто будет скорбеть о нем. Крохотная капелька в океане трагедии. Ему оставалось лишь надеяться, что Бог выбрал его и решил спасти, хотя он никак не мог придумать ни одной серьезной причины для этого.

Он мало что знал наверняка, но был уверен в том, что не хочет умирать.

Нетвердо держась на подкашивающихся ногах, он прислонился к стене и зашелся в приступе кашля. В груди у него хлюпало, оттого что он постоянно вдыхал дым. Много дней вдыхал дым. Из глаз текли слезы. От пыли. От страха. Он оглядывался назад, в ту сторону, откуда пришел. Стены Верхнего города, зиявшие обрушившимися зубцами, почернели от копоти. Там сражались люди — крошечные фигурки, освещенные красным заревом.

Борьба была безнадежной. Эта безнадежность выяснилась много дней назад. И все же они сражались. Может быть, чтобы защитить свое. Свое имущество, свои семьи, свой образ жизни. Может быть, они сражались ради любви. Может быть, ради ненависти. Может быть, у них уже не осталось ничего иного.

Темпл не представлял себе, что могло подвигнуть человека сражаться. Сам он никогда не испытывал склонности к борьбе.

Он пробрался по заваленному мусором переулку, споткнулся об упавшую балку и ссадил кожу на коленях, вывернулся из-за угла, подняв над глазами ладонь, как слабый щит против жара. Дом горел, трещало пламя, дым, клубясь, поднимался в ночное небо.

Огонь, повсюду огонь. «Я видел ад, — сказал Вертурио, — и этот ад — большой город, находящийся в осаде». Дагоска являла собой ад уже много недель. Темпл никогда не сомневался, что оказался там по заслугам. Правда, забыл умереть, перед тем как попал туда.

Он видел силуэты людей, толпившихся у двери, видел, как один взмахнул топором, услышал, как затрещало дерево. Гуркские воины уже сумели прорваться за стену? Или это мародеры, пользующиеся случаем прихватить что-нибудь, пока еще есть что прихватить? Темпл подумал, что вряд ли может поставить им что-то в вину. В свое время он много чего прихватил. И к тому же какой смысл теперь в любых обвинениях?

Когда нет закона, нет и преступления.

Он помчался дальше, пригибаясь пониже и прикрывая рот рваным рукавом. Никто не поверил бы, что его одежды храмового служки были когда-то белоснежными. Теперь они превратились в такие же отвратительные лохмотья, как те, что он носил, когда нищенствовал, и были испачканы сажей, пеплом, грязью и кровью — его собственной и тех, кому он попытался помочь. Тех, кому он не сумел помочь.

Темпл провел в Дагоске всю жизнь. Он вырос на ее улицах. Он знал их, как ребенок знает лицо матери. Но теперь с трудом узнавал их. Дома представляли собой почерневшие пустые оболочки, обнаженные балки торчали, как ребра валяющихся в пустыне трупов, от деревьев остались обгорелые пни, улицы зияли трещинами в земле и тут и там были завалены кучами щебня. Он шел в сторону утеса, на вершине которого светилась огнями Цитадель, мельком увидел над упавшей крышей один из тонких шпилей Большого храма и прибавил ходу.

Огонь бушевал по всему городу, но с неба уже не падал. Это само по себе пугало Темпла еще сильнее. Когда перестает падать огонь, приходят солдаты. Он всегда бежал от солдат. Перед гурками был Союз, перед Союзом дагосское воинство. Любой человек, независимо от цвета кожи, если дать ему меч, будет поступать точно так же, как и все остальные.

Здесь находился рынок, где богачи покупали мясо. От него осталось лишь несколько почерневших арок. Здесь он сопливым мальчишкой просил подаяния. Когда подрос, воровал здесь у торговцев. Став еще старше, он ночью, около этого фонтана, поцеловал девушку. Теперь фонтан сломан и забит пеплом. Что сталось с девушкой? Да кто же это знает?

Это было красивое место. Гордая улица в гордом городе. Все это осталось в прошлом, и чего ради?

— Неужели это твой план? — прошептал он в небо.

Но Бог редко говорит с нищими мальчишками. Даже с теми из них, кто получил образование в Большом храме.

— Помогите, — донесся до него свистящий полушепот. — Помогите.

В каменном крошеве рядом с ним лежала женщина. Он чуть не наступил на нее, пробегая мимо. Ее ударило то ли осколком гуркской бомбы, то ли обломком горящего здания. На обожженной шее вздулись волдыри, часть волос слизнуло огнем. Плечо было сломано, и рука, вывернутая под неестественным углом, торчала у нее за спиной. Он не мог на глаз отличить порванное тряпье от изуродованной плоти. От нее пахло жареным мясом. От этого запаха у него заурчало в пустом желудке, а в следующий миг к горлу подступила тошнота. С каждым вздохом у нее клокотало в горле и булькало в груди. На испещренном черными пятнами лице темнели огромные глаза.

— О боже, — прошептал Темпл. Он не знал, с чего начать. Начинать было, собственно, не с чего.

— Помогите, — снова прошептала она и уцепилась за его руку, не сводя с него глаз.

— Я ничего не могу сделать, — прохрипел Темпл. — Мне очень жаль…

— Нет, нет, умоляю…

— Мне очень жаль. — Стараясь не смотреть ей в глаза, он высвободил руку. — Да смилуется над тобою Бог. — Хотя было совершенно ясно, что не смилуется. — Мне очень жаль! — Темпл выпрямился. Отвернулся. Побежал дальше.

Ее крики стихали у него за спиной, а он пытался убедить себя, что выбрал не только самый легкий образ действия, но и самый правильный. Он ничего не мог для нее сделать. Она не выжила бы. Гурки подошли слишком близко. Взвалив ее на плечи, он не смог бы убежать от них. Он должен предупредить других — это его обязанность. Он не может спасти ее. Он может спасти только себя. Лучше, если умрет один из них, чем оба, верно? Бог должен понимать это, не так ли? Ведь Бог состоит из понимания.