Такие вот времена показывают, что на самом деле представляет собой человек. На какое-то время Темплу удалось убедить себя, что он достойный человек, но быть добродетельным легко до тех пор, пока твоя добродетель не подвергнется испытанию. Он же, словно верблюжий помет, подсушенный на солнце, оставался под коркой набожности тем же самым зловонным, своекорыстным трусом, каким был всегда.

Кадия сказал бы, что совесть — это часть Бога, которой Он наделяет каждого. Осколок божественности. Выбор есть всегда.

Он нерешительно приостановился и уставился на кровавые отпечатки, которые ее пальцы оставили на его рукаве. Должен ли он возвратиться? Он стоял, дрожа, тяжело дыша, угодив в капкан между верным и неверным, между разумным и глупым, между жизнью и смертью.

Кадия однажды сказал ему, что для хорошего человека он чересчур много думает.

Он оглянулся через плечо туда, откуда прибежал. Огонь и здания, озаренные резким светом огня, и на фоне огня он увидел перемещающиеся черные силуэты. Тонкие тени мечей, и копий, и высоких шлемов гуркских воинов. И то ли это была лишь игра мерцающей дымки, то ли он и впрямь увидел там фигуру иного рода? Высокую и худощавую фигуру женщины с блестящими золотистыми волосами, облаченной в белую броню. Ужас комом встал в горле Темпла, он упал, вскочил и побежал. Бездумный порыв ребенка, выросшего на улице. Или кролика, увидевшего тень ястреба. Он не знал толком, зачем ему жить, но точно знал, что не хочет умирать.

Хрипя, кашляя, из последних сил передвигая отяжелевшие ноги, он взбирался по растрескавшейся лестнице Большого храма. Когда он увидел знакомый фасад, у него полегчало на душе, невзирая даже на то, что он точно знал, что очень скоро эту площадь заполнят гурки. Гуркское воинство… или еще хуже.

Он промчался к призывно блестевшим воротам — горячий ветер кружил пепел, сверху неторопливо сыпались горящие бумаги, — принялся колотить в дверь, так что кулак заболел, и, срывая голос, выкрикивал свое имя. Внезапно в большой двери открылась маленькая створка, он юркнул туда, и за его спиной с утешительной весомостью опустился тяжелый засов.

Он в безопасности. Пусть даже всего на несколько мгновений. В конце концов, человек, оказавшийся в пустыне, если ему предлагают воду, не должен привередничать.

Когда Темпл в первый раз вошел в это роскошное громадное помещение и увидел сверкающие мозаики, и филигранную каменную резьбу, и свет, льющийся сквозь звездчатые окна и заставляющий светиться позолоченные знаки священного писания, покрывающие стены на высоте человеческого роста, он чувствовал на своем плече руку Бога.

Теперь он присутствия Бога не чувствовал. Необъятное пространство освещали лишь несколько ламп, да на потолке плясали отсветы пожаров, пылавших за окнами, в городе. Смрад страха и смерти смешивался со стенаниями раненых, бесконечным негромким бормотанием безнадежных молитв. Даже мозаичные лица пророков, которые когда-то казались исполненными небесного экстаза, теперь застыли в ужасе.

Храм был переполнен людьми; все — мужчины и женщины, молодые и старые — были кошмарно грязны и охвачены отчаянием. Темпл протискивался через толпу, пытаясь подавить страх, пытаясь думать только о том, как бы найти Кадию, и наконец увидел его на возвышении, где когда-то стояла кафедра. Один рукав белого одеяния он оторвал по самое плечо на перевязку для кого-то. Второй промочил по локоть кровью, возясь с ранеными. Глаза у него запали, щеки ввалились, но чем безнадежнее делалось положение, тем спокойнее, казалось, он становился.

Какой могущественной силой нужно обладать, спросил себя Темпл, чтобы держать на своих плечах бремя жизней всех этих людей?

Вокруг него стояли воины Союза, и Темпл, повинуясь старому инстинкту, подался назад. Их было, пожалуй, с дюжину; мечи в ножнах из уважения к святой земле, но руки висят над рукоятями. Среди них был генерал Виссбрук с длинной отметиной пепла, размазанного по загорелому лицу. До начала осады он был довольно толст, но сейчас мундир болтался на нем. За последнее время все обитатели Дагоски изрядно похудели.

— Гуркские войска прорвались через Северные ворота в Верхний город. — Он, естественно, говорил на языке Союза, но Темпл понимал его не хуже любого уроженца Срединных земель. — Скоро они захватят стену. Мы подозреваем предательство.

— Вы подозреваете Никомо Коску? — уточнил Кадия.

— Я подозревал его некоторое время, но Коска, каким бы он ни был, отнюдь не дурак. Если бы он хотел продать город врагам, то сделал бы это раньше, тогда можно было бы получить хорошую цену.

— А как насчет его жизни? — вмешался солдат с пращой.

Виссбрук фыркнул.

— Вот ее-то он никогда в грош не ставил. Коска совершенно не знает, что такое страх.

Боги, каким благословением это должно быть. Для Темпла всю жизнь, сколько он мог вспомнить, страхи были самыми близкими спутниками.

— Как бы там ни было, теперь это не имеет ровно никакого значения, — продолжал Виссбрук. — Предал нас Коска или нет, живой или мертвый, теперь он, несомненно, находится в аду. Точно так же, как и мы все. Хаддиш, мы отступаем в Цитадель. Вам лучше бы пойти с нами.

— И куда же вы отступите, когда гурки начнут штурмовать Цитадель?

Виссбрук сглотнул, дернув острым кадыком, и продолжил, будто не слышал слов Кадии. В чем-чем, а в этом пришельцы из Союза за время своего пребывания в Дагоске проявили себя настоящими мастерами.

— Вы отважно сражались во время осады и показали себя истинным другом Союза. Вы заслужили место в Цитадели.

Кадия улыбнулся.

— Если я и заслужил какое-нибудь место, то именно здесь, в моем храме, среди моих людей. И с гордостью займу его.

— Я знал, что вы ответите именно так. Но обязан был предложить.

Кадия протягивал ему руку.

— Почитаю за честь знакомство с вами.

— Это честь для меня. — Генерал шагнул вперед и обнял священнослужителя. Полководец Союза — уроженца Дагоски. Белокожий и темнокожий. Странное зрелище. — Мне очень жаль, — сказал он, и на его глазах блеснули слезы, — что я не понимал вас, пока не стало слишком поздно.

— Это никогда не бывает слишком поздно, — ответил Кадия. — Я полагаю, что мы с вами можем встретиться на небесах.

— В таком случае позволю себе еще раз высказать надежду, что истинной окажется ваша вера, а не моя. — Виссбрук выпустил Кадию из объятий, резко повернулся, но тут же остановился и сказал через плечо:

— Наставник Глокта предупредил меня, что лучше покончить с собой, нежели оказаться в плену у гурков. — Кадия моргнул и промолчал. — Как бы каждый из нас ни относился к нашему бывшему предводителю, следует признать: в том, что касается плена у гурков, он несравненный специалист. — И снова хаддиш ничего не ответил. — А вы-то как думаете по этому поводу?

— Самоубийство считается преступлением против Бога. — Кадия пожал плечами. — Но разве в такие времена, как нынешние, кто-нибудь может сказать, что верно, а что нет?

Виссбрук медленно кивнул.

— Мы отрезаны. От Союза. От семей. От Бога. И теперь все мы должны найти наш собственный путь. — И он стремительно зашагал к заднему выходу из храма; его каблуки звонко стучали по мраморному полу, а толпа расступалась, чтобы пропустить генерала и солдат.

Темпл бросился вперед и схватил Кадию за руку.

— Хаддиш, вы должны пойти с ними!

Кадия мягко убрал пальцы Темпла со своего запястья. Точно так же, как сам Темпл — пальцы умирающей женщины.

— Я рад, Темпл, что ты еще жив. Я беспокоился о тебе. Но ты в крови…

— Это все ерунда! Вы должны уйти в Цитадель.

— Должен? Темпл, у человека всегда есть выбор.

— Они идут. Гурки уже совсем близко. — Он сглотнул. Даже сейчас он не мог заставить себя повысить голос и внятно произнести то, что собирался. — Сюда идут едоки.

— Я знаю. Именно поэтому я должен остаться здесь.

Темпл скрипнул зубами. Спокойствие старика приводило его в ярость, и он знал, что было тому причиной. Он старался не для блага Кадии, а для себя самого. Он хотел, чтобы священник сбежал отсюда, а он сбежал бы вместе с ним. Невзирая даже на то, что места, где можно было бы не опасаться едоков, не существовало. Не существовало во всем мире, и тем более в Дагоске. Даже отступление в Цитадели могло позволить выиграть лишь несколько — очень немного — дней.