— Я скорее предпочту, чтобы мы ушли отсюда голодными, — заявил своим солдатам достойный генерал, — нежели допущу ущерб имуществу сих добрых людей, кои могут в грядущие времена провозгласить себя подданными Его Августейшего Величества Высокого короля Союза!

И Рота как один человек разразилась восторженными криками одобрения. Один скромный воин, терзаемый муками совести, вернул лукошко с яйцами доброй домохозяйке, из чьего курятника скрытно изъял их, сопроводив сей поступок изъяснениями глубочайшего раскаяния и слезами искреннего стыда, но она все же уговорила его оставить эти яйца себе и, более того, убедила благородных и голодных воинов Роты забрать все яйца, кои наличествовали в ее хозяйстве, и от всей души, исполненной благодарности, воздевая к небу сложенные вместе хрупкие руки, вознесла хвалу королю и его верному и прилежному слуге его преосвященству архилектору за избавление ее самое и ее соседей от тирании и беззастенчивого грабежа, кои осуществляли гнусные мятежники.

Ваш скромный слуга должен признаться, что и сам утирал слезы, когда среди мертвых отыскали труп благородного Суфина. Его сотоварищи не скрывали мужественной скорби и проливали реки слез, сопровождая их воспоминаниями о высоких достоинствах покойного. И, как и всегда и во всем, Никомо Коска был здесь первым среди своих соратников.

— О, славный Суфин! — провозгласил генерал, ударяя себя в окровавленный нагрудник кирасы. — О, надежный друг с благородным сердцем! Скорбь о твоем самопожертвовании будет терзать меня до смертного часа!

Отважный разведчик сражался как герой под не защитившим его флагом парламентера и убил более дюжины малодушных мятежников, но все же они одолели его. Подле его изрубленного тела нашли кошель со старинными монетами, который тут же передали капитан-генералу.

— Составьте опись этих монет, сержант Балагур, — приказал Коска.

— Я пересчитаю их, — почтительно кивнув, ответил верный сподвижник Коски.

— С ними поступят согласно нашему Правилу четвертей! Одна четверть будет поделена между нашими бравыми вояками в знак признания их сегодняшнего героизма! Вторую нужно передать искусному ваятелю, дабы он создал неподвластный времени монумент в память нашего славного Суфина! Третью потратим на закупку припасов у местных жителей, а последнюю, четвертую, передадим им же на возмещение ущерба, причиненного мятежниками, и основание приюта для детей, осиротевших по их вине!

И снова из глоток наемников вырвались крики восторженного одобрения, ибо, хотя многие из них имели простонародное происхождение, все они отличались высотой духа, и низкая алчность, чуждая их прекрасным натурам, всегда занимала последнее место среди их побудительных мотивов. Не теряя время даром, они взялись за работу, дабы привести поселок в его прежнее благообразное состояние, погасили пожары, разожженные мятежниками в их бессильной ярости, и устранили повреждения, полученные строениями и общественными пространствами за время оккупации.

Выше я уже отмечал, что трудно было представить себе более надежного друга, но он мог быть также и непримиримым врагом и без жалости карал негодяев и подлецов. Без гордости, но и без стыда я сообщаю, что несколько отрубленных голов самых закоренелых в злодействе зачинщиков мятежа были выставлены над воротами в качестве устрашающего напоминания и предостережения от подобных намерений. Никто не получил ни малейшего удовольствия от сего ужасного деяния, но ведь сие происходило в Ближней стране, далеко за пределами цивилизованного мира и вне юрисдикции Союза или даже Империи, если можно применить это высокое понятие к сей погрязшей в невежестве нации. Умудренный богатейшим опытом Коска преподал злоумышленникам этот жестокий урок, чтобы избежать куда более крупных кровопролитий в дальнейшем. Такова ужасная арифметика войны.

— Мы должны быть милосердны, если для этого выпадает хоть малейшая возможность, — заявил мудрый и справедливый полководец. — Обязаны! — И он с силой стукнул могучим кулаком по несокрушимой ладони. — Но приходится с горечью констатировать, что всеобъемлющего милосердия мы не можем себе позволить. — Он возвел очи горе, туда, где над городской стеной вздымались с ужасающе равнодушными лицами эти ужасные предупреждения, уже привлекавшие к себе внимание окрестных птиц. — Головы на копьях, — произнес он и сам покачал головой. — Ужасный, прискорбный, но, увы, необходимый обычай.

— Ваша сдержанность, генерал, достойна всяческого уважения, — заметил почтенный инквизитор Лорсен. — Инквизиция Его Величества настоятельно требует сурового наказания виновных и всемерной защиты невинных.

Местные жители умоляли Коску остаться у них, подносили ему цветы и даже предлагали золото, дабы склонить его на это, но он отказался.

— В Ближней стране есть и другие города, стенающие под гнетом мятежников, — сказал он. — Я не могу позволить себе отдыхать, пока не достигнута благородная цель, поставленная наставником Пайком, и предатель и мятежник Контус не передан в цепях в руки инквизиции, дабы дожидаться королевского правосудия.

— Но почему бы вам, генерал Коска, и вашим людям не согласиться провести у нас хотя бы ночь в тишине и покое? — спросил городской голова. — Или хотя бы веселый часок. Неужели триумфальным освобождением нашего скромного городка вы не завершили определенный этап своих трудов?

— Премного благодарен вам, — ответствовал великий человек, положив ему на плечо тяжелую руку, — но я и так позволил себе чересчур много тишины и покоя. — Прославленный солдат удачи Никомо Коска покрутил кончики напомаженных усов между большим и указательным пальцами и обратил всевидящий взгляд к западному горизонту. — Если за сорок лет, что я воюю, мне и удалось чему-то научиться, так это тому, что благие дела… не имеют завершения.

По мне, так вышло терпимо, хоть я и ожидал большего. Безвкусно. Банально. Я всей душой за реализм, когда он уместен, за освещение фактов и все такое, но столь холодное изложение наверняка не заставит читателя разинуть рот от восторга. Разве я не говорил тебе, что писать можно как угодно, только не скучно?

Суорбек, умоляю тебя, перепиши все это! Больше героизма, больше блеска, больше крови в описании операции, и добавь чего-нибудь невероятного! Больше жестокости и всяческих злодейств со стороны мятежников! Где хотя бы одна-две спасенные девушки? Постарайся уж! Вложи хоть немного огня!

И не сочти за труд, вычеркни упоминание об этом треклятом стряпчем. Вообще выброси этого лживого предателя из всех записей!

И, конечно, «Капитан-Генерал» всюду пиши с заглавных букв.

Сипани, весна 592 года

Она ненавидела Сипани.

Гнусные туманы, застилающие глаза, и гнусную хлюпающую воду, и гнусный вездесущий запах гнили. Гнусные вечеринки, и маски, и попойки. Забавы: все беспрестанно забавляются или, по меньшей мере, делают вид, будто забавляются. А гнусные людишки гнуснее всего. Сплошные подонки, все до одного — что мужчины, что женщины, что дети. Лжецы и глупцы все до одного.

Каркольф ненавидела Сипани. И все же снова оказалась здесь. И кто же — невольно подумала она — в итоге глупец-то?

Впереди, в тумане, раскатился взрыв визгливого смеха, и она, стиснув ладонью рукоять меча, скользнула во тьму ближайшего парадного. Хороший курьер не доверяет никому, а Каркольф была лучшей из лучших, но в Сипани она доверяла… менее чем никому.

Из мглы показалась очередная кучка искателей развлечений. Мужчина в маске, изображавшей луну, указывал пальцем на женщину, пьяную настолько, что она не могла толком удерживать равновесие на своих высоких каблуках и то и дело падала. Все хохотали, один хлопал в ладоши, так что развевались кружевные манжеты, как будто напиться до такой степени, что не способен устоять на ногах, очень смешно. Каркольф закатила глаза и попыталась утешиться мыслью, что эти люди на самом деле ненавидят все это точно так же, как ненавидела она, в тех случаях, когда пыталась позабавиться.