— За это тебе нести мой ранец.

У Клайга поникли плечи.

— Ладерлугер!

— Ледерлинген, господин капрал.

— Да хоть как. Ты у нас, что ли, доброволец? Значит, ты вызвался нести другую мою поклажу. Желток?

— Да, господин? — отозвался тот, пошатываясь под весом собственного ранца.

— Понесешь гамак, — сказал Танни со вздохом.

Бек поднял топор и с рыком махнул, расколов чурбан, словно голову солдата Союза. При этом он представлял себе на месте щепок обломки костей и кровь, вместо журчания ручья — гомон восторженной толпы, а вместо листьев на траве — прекрасных дев, павших к его ногам, понятное дело, тоже от восторга. Себя же Бек воображал великим героем, каким был его отец, снискавший высокое имя, честь и славу на поле брани, да еще и увековеченный в балладах. Сомнения нет, родитель был самым что ни на есть жестокосердным выродком на всем, черт его дери, Севере. Во всяком случае, умел таковым выглядеть.

Дрова он скидал в кучу и нагнулся за новой чуркой. Затем, выпрямившись, вытер рукавом пот со лба и хмуро поглядел через долину, напевая вполголоса песнь о сече при Рипнире. Где-то там за холмами сражается войско Черного Доу; вершат великие дела и слагают новые песни. Бек поплевал на ладони, мозолистые от колуна, плуга, косы, заступа и, стыдно сказать, стиральной доски. Эту долину с ее обитателями он ненавидел всеми потрохами. Ненавидел эту ферму и работу на ней. Ведь он создан для битв, а не для колки дров.

Послышались шаги; по крутой тропке от дома поднимался брат. Никак вернулся из деревни. Он что, всю дорогу бегом бежал? Топор Бека взметнулся в небо, и очередной череп южанина разлетелся в щепки. Фестен долез до верха и остановился, уперев трясущиеся ладони в дрожащие колени. Он тяжело дышал, круглые щеки пошли пунцовыми пятнами.

— Что за спешка? — спросил Бек, нагибаясь за очередным чурбаком.

— Там… там… — с трудом стоя на ногах, выговорил вконец запыхавшийся Фестен, — там в деревне люди!

— Что за люди?

— Карлы! Карлы Ричи!

— Чего? — Бек даже забыл опустить топор.

— Того! И у них там набор идет, в войско!

Бек бросил топор на кучу наколотых дров и зашагал к дому, настолько торопливо, что ветер посвистывал в ушах. Фестен, не поспевая за братом, трусил сзади.

— Что ты надумал? — тщетно допытывался он.

Бек не отвечал.

Мимо курятника, мимо тупо жующих коз, мимо пяти больших пней, иссеченных и зазубренных за годы ежеутренних упражнений Бека во владении клинком. Через продымленную темноту жилища с остриями пыльного света, пронзающими плохо пригнанные ставни. По голым половицам и старым, с пролысью мохнатым шкурам. Возле сундука Бек опустился на колени, откинул крышку. С легким нетерпением выкинув что-то там из одежды, он наконец нежно, трепетно дотронулся пальцами и поднял его — то единственное, что было важно.

Мягко блеснуло в полумраке золото, и пальцы Бека, лаская, легли на рукоять. Ощутив четкость очертаний, он выдвинул из ножен фут отполированной стали. Улыбку задумчивой нежности вызывал этот шорох, от которого сладко екало в груди. Сколько раз он вот так улыбался, шлифуя, затачивая, полируя, в мечтах о дне, который наконец настал. Бек вернул меч обратно в ножны, обернулся и… замер.

В дверях, молча на него глядя, стояла мать. Черной тенью на фоне неба.

— Я возьму отцовский меч, — хмуро сказал он.

— Его убили этим мечом.

— Этот меч мой. Хочу — беру.

— Кто ж тебе мешает.

— Ты меня не остановишь, — Бек с решительным видом скидывал что-то в мешок. — Ты сказала, этим летом!

— Сказала.

— И не можешь мне запретить!

— А я пытаюсь?

— В моем возрасте Шубал Колесо семь лет как участвовал в походах!

— Ай молодец.

— И мне пора. Давно пора!

— Я знаю.

Она молча смотрела, как сын укладывает лук со снятой тетивой и несколько стрел.

— Ближайшие месяц-два ночи будут холодными. Возьми мой плащ, он почти неношеный.

Это застало Бека врасплох.

— Я… Не, мам, оставь его лучше себе.

— Мне будет спокойней от того, что он при тебе.

Спорить не хотелось, чтобы не вспылить. Подумать только: весь из себя большой и храбрый, готовый сразиться с тысячей тысяч южан, а боится женщины, которая произвела его на свет. Бек без пререканий стянул со шпенька материн зеленый плащ и, накинув на плечо, направился к двери.

Фестен торчал во дворе и волновался, не понимая толком, что происходит. Бек потрепал его по рыжим вихрам.

— Ну что, теперь ты здесь за мужчину. Коли дрова, веди хозяйство, а я тебе что-нибудь привезу из военных походов.

— Того, что нам нужно, там нет, — сказала мать, глядя на него из тени — не сердито, как бывало, а с грустью.

Бек до этого не сознавал, насколько перерос мать. Ее макушка едва доставала ему до плеча.

— Поглядим.

Он в два шага сошел с крыльца под поросший мохом свес крыши, однако не смог не обернуться.

— Ну, я пошел.

— Повремени минутку, Бек, — мать встала на цыпочки и поцеловала его в лоб, прикоснувшись губами легко, как ветерок.

Притронулась к щеке, улыбнулась:

— Мой сын.

К горлу подкатил тугой комок, и Бека вдруг охватило чувство вины перед матерью, а еще радость от наконец обретенной свободы, и злость за месяцы промедления, и печаль разлуки, и волнение — словом, все разом. Его распирало от сумбура чувств.

Неловко коснувшись напоследок материнской руки, он повернулся и, беззвучно плача, зашагал вниз по тропинке, прямиком на войну. Возможно, тем самым путем, которым когда-то уходил отец.

Набор в войско проходил совсем не так, как представлялось Беку.

Шел нудный косой дождь, не сказать чтобы проливной, но вынуждающий щуриться и сутулиться. Изрядно подмок и боевой настрой. Все как-то серо, буднично. Подошедший, а по большей части согнанный люд растекся постепенно в чавкающую грязью, глухо ропщущую толпу. Многие, по впечатлению Бека, были совсем еще детьми, некоторые не то что битвы или хотя бы поединка, а и соседнего села в жизни не видели. Остальные, наоборот, выделялись сединой и возрастом. Картину дополняли несколько калек. По краям сборища опирались на копья или сидели верхом скучающие карлы Ричи; новые рекруты впечатляли их ничуть не больше, чем Бека. И вообще это до обидного мало соответствовало его ожиданию увидеть благородное братство воинов, в которое он мечтал влиться со своими геройскими устремлениями.

Он покачал головой, одной рукой плотно сжимая у шеи материн плащ, другую держа под ним, на теплой рукояти отцова меча. Нет, с этим сбродом ему не по пути. Быть может, Скарлинг Простоволосый и сделал из толпы войско, способное побить Союз, но об этой ораве безнадежных вряд ли сложат возвышенную сагу. На глазах у Бека неверным шагом отчалило вновь созданное подразделение, впереди которого шагали двое мальчишек, несущих одно копье. О наборе воинства без оружия песен обычно не поют.

Наверное, из-за бесконечных грез наяву, Бек ожидал, что набор будет проводить лично Коул Ричи — воин, участвовавший едва ли не во всех известных сражениях; человек, который представляет собой воплощение славных воинских традиций. Вот он, Бек, попадается на глаза Ричи, или же вдруг получает от него увесистый хлопок по плечу: «Вот это парень, который нам нужен! Гляньте-ка на этого удальца! А ну, кто годится ему в пару?» Но Ричи здесь и близко не было. Как и кого-нибудь, кто понимал бы, что происходит. На секунду подумалось о проделанном пути по слякотным тропам; может, лучше вернуться в свою лачугу. К рассвету можно и добраться…

— Никак примкнуть желаешь?

Перед Беком стоял невысокий плечистый человек, седовласый и с седой щетиной, с палицей на поясе — судя по всему, бывалый. Он опирался в основном на одну ногу, как будто другая принимать на себя вес туловища отказывалась. Иметь перед таким вид олуха не хотелось. Да и мысль о том, чтобы отчалить, лучше отложить до худших времен.

— Я пришел сражаться.