Сверкнуло что-то оранжевое; смутное впечатление, будто что-то разлетелось на куски. Слуга Байяза отдернул стульчик с магом от чего-то невидимого, да так молниеносно, что не потягаться и самому Горсту. Через мгновение в ушах загудело от особенно мощного взрыва, как будто в голове бабахнул громадный колокол. В лицо жарко дохнул ветер; Горст, не устояв, покачнулся. Слуга поднял с земли покореженный кусок металла размером с тарелку и тут же, обжегшись, уронил на траву, где тот остался лежать, неторопливо дымясь.

Байяз укоризненно покачал головой:

— Ай-ай-ай. Изъян, изъян.

Слуга дул на пальцы, стряхивал с рук грязь.

— Тропа прогресса всегда ухабиста.

Куски металла разлетелись во всех направлениях. Один, особенно большой, угодил в скученную обслугу, убив нескольких, а остальных забрызгав кровью. Прочие осколки проделали бреши в толпе; попадали, как кегли, караульные. Из развороченной трубы плавным шлейфом струился дым. Оттуда выбрался заляпанный грязью и кровью распорядитель с тлеющими волосами и неверным шагом, бочком-бочком, двинулся наискось. У него не было обеих рук, и вскоре он упал.

— Н-да, действительно, — Байяз откинулся на складном стуле, — вечно у вас то петли, то ухабы.

Кто-то сидел, тупо уставясь перед собой. Кто-то вопил; кто-то носился безголовой курицей. Но большинство действовало все же с толком, пытаясь помочь раненым, коих было множество. Горст подумывал, не присоединиться ли к помогающим. «Но что я смогу для них сделать? Поддержать дух прибаутками? Вы не слышали об одном здоровенном остолопе с уморительным голосом? Том самом, у которого жизнь считай что кончилась в Сипано?»

К ним в измазанных сажей мантиях понуро приближались Денка и Сауризин.

— А вот и кающиеся, — пробормотал слуга Байяза. — Мне не мешало бы приглядеть за нашими делами по ту сторону реки. У меня ощущение, что маленькие ученики Пророка не сидят там сложа руки.

— Тогда и мы не можем сидеть без дела. — Маг небрежно махнул слуге. — Есть занятия поважнее, чем наливать мне чай.

— Очень немного. — Ускользая, слуга мимолетно улыбнулся Горсту. — Истинно сказано в священных книгах кантиков: «Не дозволен отдых праведным».

— Лорд Байяз, э-э… — Денка глянул на Сауризина, получил отмашку: дескать, давай. — С глубочайшим огорчением ставлю вас в известность, что одно из наших устройств… приказало долго жить.

Маг дал им постоять, пока где-то вне поля зрения заходилась клекочущим воплем какая-то женщина, словно ее обварили кипятком.

— А вы думаете, я этого не увидел?

— Еще одно сошло со станины и теперь, боюсь, потребуется немалое время, пока оно не вернется в строй. И наконец, в третьем, — бубнил Денка, — обнаружилась небольшая трещина, требующая внимания. Я…

Адепт как будто побаивался, что кто-то его сейчас возьмет и рубанет мечом.

— …Не хотел бы подвергать его риску.

— Не хотел?

Немилость в голосе Байяза лупила как молотом. Даже стоящий рядом Горст не прочь был встать на одно колено.

— Неполадка при отливе металла, — вставил Сауризин, зыркнув на коллегу.

— В целом мои сплавы безупречны, — мямлил Денка. — Видимо, имела место несовместимость взрывчатых порошков, которая привела…

— Виню ли я вас? — Первый из магов прервал адептов голосом едва ли не более грозным, чем сам взрыв. — Поверьте мне, господа, этого чувства после всякой битвы остается немало. Даже у победителя.

Старики чуть ли не лежали перед ним ниц. Тут Байяз махнул рукой и сменил гнев на милость.

— Что ж, бывает и такое. А в целом… получилось весьма любопытное зрелище.

— О лорд Байяз, вы так мудры, доброта ваша не знает границ…

Горст прошел туда, где с минуту назад стоял на карауле гвардеец. Теперь он, раскинув руки, лежал на траве, а из шлема у него торчал щербатый кусок металла. Сквозь щель в погнутом забрале виднелся неподвижный глаз, уставленный в небо в бессмысленном изумлении. «Поистине, каждый из них — герой…»

Рядом валялся щит гвардейца, поблескивая золотым солнышком своему проглянувшему сквозь облака собрату. Горст поднял его, просунул левую руку в ремни и зашагал вверх по реке в сторону Старого моста. Байяз сидел на стульчике, как на троне, скрестив ноги, а рядом лежал его вроде как позабытый посох.

— Какое им, интересно, дать название? Это устройства, производящие огонь, так что… огневые устройства? Трубы смерти? Имена весьма важны, но я по этой части не силен. А у вас нет на этот счет мыслей?

— Трубы смерти, мне кажется, очень неплохо, — поспешил сказать Денка.

Байяз не слушал.

— Думается мне, что со временем подобающие имена им кто-нибудь обязательно придумает. Что-нибудь такое, простое и емкое. И еще есть ощущение, что эти устройства появятся во множестве.

Что касается Бека, по его разумению, дело шло из рук вон.

На южном берегу у Союза был двойной строй лучников. Сидя на корточках за забором, они дружно заряжали маленькие злые луки, затем по команде вскакивали и пускали град стрел на северную оконечность моста. Там за щетинистой от впившихся стрел стеной щитов сгибались карлы, а за ними жались подневольные, перепутавшись между собой копьями. Нескольких навесом успели подстрелить, стонущих окровавленных раненых отволокли через нестройные ряды назад, что не придало защитникам мужества. Равно как и Беку, уж какое там оно у него оставалось.

«Бежим», — это слово он произносил чуть ли не вслух при каждом вдохе. Бежим. Сколькие уже это сделали. Взрослые мужчины с именами-званиями бежали, спасая жизнь, от резни за реку. Так какого черта им, Беку и другим, здесь торчать? Какое им дело до того, что Коулу Ричи надобно удержать какой-то там городишко, а Черному Доу хочется сохранить на шее старую цепь Бетода?

К югу от реки сражение закончилось. Союз вломился в дома, перебив защитников, а остальные просто выжег вместе с ними; дым пожарищ стлался по воде. Теперь неприятель намеревался взять мост; уже сходился к нему с дальнего конца клин солдат. Бек никогда не видал такого тяжелого вооружения, брони с головы до ног; выглядит так, будто эти люди не рождены, а выкованы. А какое оружие у их голозадой ватаги — хлипкие ножики да гнутые копьишки? Да это все равно что останавливать быка булавкой.

Вот очередной рой стрел с шипеньем пролетел через воду. Какой-то здоровенный парняга из подневольных с безумным воплем подпрыгнул и, распихав с пути людей, сиганул с моста в воду. Там, где он пробежал, стена щитов как будто расшаталась, а задний ряд разошелся, как шов. Никому не хотелось вот так сидеть и ждать, когда тебя всего истыкает, а еще меньше хотелось лицезреть вблизи этих вот закованных в броню долболомов. Черному Доу, может, и нравится запах горящих трусов, но до Черного Доу отсюда далеко. А Союз неумолимо приближается. Бек видел, как люди начинают пятиться, щиты размыкаются, копья в нерешительности подрагивают.

Названный во главе, взмахнув топором, обернулся что-то крикнуть, но рухнул на колени, пытаясь дотянуться до чего-то у себя за спиной. И ткнулся лицом вперед, с торчащей из тонкой накидки стрелой. Вот что-то прокричали на том конце моста, и Союз двинулся. Весь этот надраенный металл пер вперед единым разъяренным зверем. Не дикарским броском орущего скопища карлов, но тяжелой, мерной, целеустремленной трусцой. И тут стена щитов без единого нанесенного удара начала распадаться, люди обратились в бегство. Следующий залп стрел повалил более дюжины бегущих, а остальных рассеял по площади, как Бек, бывало, рассеивал хлопком стаю скворцов. Вон по булыжникам ползет кто-то с тремя торчащими в спине стрелами. Хрипит, пучит глаза. Каково это, когда в тебя вонзается стрела, глубоко в плоть? В шею, в грудь, в орехи. А клинок? Наточенный металл, а тело такое мягкое. Каково оно, когда у тебя отрублена нога? Как сильно болит? Он все время мечтал о битве, но об этой ее стороне как-то не задумывался.

Бежим. Он обернулся к Рефту, чтобы это сказать, но тот как раз пустил стрелу, и, чертыхаясь, полез за другой. Беку полагалось делать то же самое, как наказал Фладд, но лук отчего-то сделался тяжелым, как мельничный жернов, а рука так ослабела, что едва его удерживала. Именем мертвых, ему плохо. Надо бежать, но он по трусости не мог этого даже вымолвить. Трус настолько, что не хватает духу показать свой усерный, визжащий, дрожащий страх ребятам внизу. Он мог только торчать здесь, с высунутым в оконце луком и ненатянутой тетивой, как какой-нибудь зассанец, который вынул письку, но не может пустить струю из-за того, что на него смотрят.