Выглядел он как поле после нашествия саранчи. Половина картин исчезла, остальные были изрублены мечами. Две большие вазы, стоявшие возле камина, оказались слишком тяжелыми, чтобы их унести, поэтому их просто разбили и забрали золоченые рукоятки. Наемники сорвали все занавеси, утащили всю столовую утварь — кроме той, чьи осколки тоже валялись на полу. Странно, но в подобных случаях уничтожение вещей доставляет людям почти такое же удовольствие, как их кража. Несколько наемников еще шарили здесь — выдергивали ящики из буфетов, сбивали канделябры со стен, прибирали все, что хоть чего-то стоило. Один дурак, водрузив на столешницу стул, силился дотянуться до люстры. Другой отковыривал ножом хрустальную дверную ручку.

Третий, с рябым лицом и руками, полными золоченых ложек, радостно ухмыльнулся Монце.

— Ложки нашел! — крикнул он.

Монца оттолкнула его с пути, он зашатался, выронил свою добычу, и все остальные бросились на нее, как голодные утки на корм. Вместе с Трясучкой она выбралась из зала в полутемный мраморный коридор, куда доносились звуки сражения словно сразу со всех сторон. Рев, крики, лязганье металла, треск дерева. Монца прищурилась, пытаясь сориентироваться.

— Сюда.

Они миновали просторную гостиную, где солдаты рьяно вспарывали обивку старинных кресел, словно Орсо мог хранить там свое золото. Толпа наемников ломилась и в следующую дверь, и, едва та распахнулась, один сразу получил стрелу в шею. Остальные, не обращая на него внимания, с радостными криками ринулись внутрь. Послышался лязг клинков.

Монца, стиснув зубы, сосредоточила все мысли на Орсо и смотрела только вперед. Коридор завершился лестницей, и она взлетела по ней, почти не чувствуя боли в ногах.

Очутилась в зале со сводчатым потолком, украшенным золочеными листьями, на сумрачном балконе, протянувшемся вдоль стены, которая являла собой огромный орган. Всю ее покрывали сверкающие трубы, высившиеся над резным деревянным основанием с клавишами. Музыкальный зал. Внизу, за перилами искусной работы бесчинствовали наемники, встречая хохотом нестройные звуки, которые издавали разбиваемые на куски инструменты.

— Мы близко, — тихо сказала Монца.

— Хорошо. Пора кончать с этим, думаю, — ответил Трясучка.

Она думала то же самое. И осторожно двинулась к высокой двери в конце балкона.

— Там личные апартаменты Орсо.

— Нет, нет.

Монца оглянулась через плечо. Трясучка ухмыльнулся ей, блеснув в полумраке стальным глазом, и остановился.

— Не с ним.

По спине у нее пробежал холодок.

— О чем ты?

— Ты знаешь, о чем.

Ухмылка его сделалась шире. Рука метнулась к оружию.

Застигнутая врасплох, она едва успела занять боевую стойку, как он ринулся на нее, рыча и замахиваясь топором. Монца наткнулась на табурет для музыканта, опрокинула его, сама чуть не упала. Лезвие топора врезалось в органные трубы, исторгнув гулкий, жалобный вой. Трясучка выдернул его, оставив пробоину в тонком металле, и снова кинулся к ней. Но потрясение уже прошло, сменившись холодным гневом.

— Засранец одноглазый! — Не слишком умно, конечно, зато от сердца.

Она сделала выпад, он принял Кальвец на щит и снова замахнулся топором. Монца отскочила, удар пришелся в деревянное основание органа, брызнули щепки. Все, что ей оставалось, пытаться держать дистанцию. Парировать мечом удары топора… С тем же успехом она могла бы попытаться извлечь из этого органа ласкающую слух мелодию.

— За что? — выкрикнула Монца, описывая кончиком Кальвеца круги.

Хотя причины ее на самом деле не волновали. Спросила, чтобы выиграть время, в поисках спасения.

— Может, насмешки твои осточертели. — Он двинулся вперед, прикрываясь щитом. Она попятилась. — А может, Эйдер предложила мне больше, чем ты.

— Эйдер? — Она презрительно фыркнула. — Знаешь, в чем твоя беда? Ты тупой кретин! — Сделала выпад на последнем слове, надеясь застать его врасплох, но он был начеку и спокойно отвел удар щитом.

— Я кретин? Сколько раз я тебя спасал? Глаз потерял! Чтобы ты высмеивала меня вместе с этим болваном Рогонтом?.. Обращаешься со мной как с последним недоумком и по-прежнему ждешь от меня верности… и я же — идиот?

Спорить почти со сказанным было трудно, тем более сейчас. Нет, чтобы послушаться Рогонта в свое время, разрешить ему избавить ее от Трясучки… Но помешало чувство вины. Может, милосердие — это проявление храбрости, как сказал Коска, но не всегда проявление ума. Трясучка снова двинулся вперед, и она снова отступила, быстро истощая запас оставшегося за спиной пространства.

— Могла бы догадаться, чем все кончится, — сказал он тихо.

И был прав. Могла бы. Конец этот близился давно. С тех пор, как она переспала с Рогонтом. С тех пор, как отвернулась от Трясучки. С тех пор, как он лишился глаза в темницах Сальера. А может, с их первой встречи. И даже раньше. Всегда.

Некоторые концы неизбежны.

Топор снова клацнул по трубам. На кой черт они тут были, Трясучка понятия не имел, но шум издавали адский. Монца опять увернулась, держа меч наготове, не сводя с него прищуренных глаз. Наверное, надо было треснуть ее топором по затылку и разом покончить с делом. Но Трясучке хотелось, чтобы она знала, кто ее убивает и за что. Ему нужно было, чтобы знала.

— Ты мог бы и не делать этого, — прошипела она. — А просто уйти.

— Думал, простить может только мертвый, — сказал он, приближаясь и загоняя ее в угол.

— Предлагаю тебе шанс, Трясучка. На Севере никто не будет тебя преследовать.

— Да пусть попробуют… Только я, пожалуй, останусь тут еще ненадолго. Человек должен чего-то держаться, верно? У меня по-прежнему есть гордость.

— Срать на твою гордость! Ты торговал бы задницей в трущобах Талина, если бы не я! — Скорей всего, так оно и было бы. — Ты знал про риск. Но предпочел получить от меня деньги. — Это тоже правда. — Я не давала тебе обещаний и не нарушала их! — Вернее некуда. — Эта сука Эйдер не даст тебе ни гроша!

Спорить со всем сказанным было трудно, но отступать — поздно. К тому же удар топором по голове — последнее слово в каждом споре.

— Посмотрим. — Трясучка двинулся на нее, прикрывшись щитом. — Только дело не в деньгах. Дело… в мести. Думал, ты понимаешь.

— Срать на твою месть!

Она нашарила за спиной табурет и швырнула в него. Трясучка щитом отбросил его в сторону, через перила, но Монца вслед за этим атаковала. Он изловчился и подставил рукоять топора. Клинок скользнул по ней и зацепился о шляпку гвоздя. Острие закачалось в опасной близости от его целого глаза, когда Монца, чуть не уткнувшись в Трясучку, застыла на месте.

Она плюнула ему в лицо, заставив вздрогнуть, вывернула локоть и с силой ударила его в подбородок. Отвела меч для удара, но он успел рубануть первым. Она нырнула, топор треснул по перилам, отколов изрядный кусок. Трясучка подался в сторону, догадываясь, куда пойдет меч. Сталь вспорола рубаху и оставила жгучий порез на животе. Монца, потеряв равновесие, качнулась к нему. Трясучка с рычанием взмахнул щитом, вложив в удар всю свою ярость и силу. Щит угодил ей в лицо, она отлетела спиной к трубам, отозвавшимся глухим лязгом, и сползла по ним на пол. Меч выпал из руки.

Трясучка замер, уставившись на нее. Он слышал, как стучит кровь в ушах, чувствовал, как щекочут изуродованное лицо струйки пота. На горле Монцы дергалась жилка. На таком хрупком горле… Он мог бы шагнуть вперед и снести ей голову с той же легкостью, с какой раскалывают полено. Крепче стиснул рукоять топора при этой мысли. Монца застонала, сплюнула кровь, потрясла головой. Перекатилась на живот, начала подниматься на четвереньки. Перевела остекленевшие глаза на меч, потянулась к нему.

— Нет, нет. — Трясучка отпихнул его ногой в угол.

Она сморгнула, развернулась и медленно поползла за клинком, тяжело дыша, капая кровью из разбитого носа на пол. Трясучка двинулся следом и заговорил. Зачем — неизвестно. Девять Смертей сказал ему однажды: «Хочешь убить — убей, не болтай об этом». Совет был хорош, и он всегда старался ему следовать. Мог бы раздавить ее, как жука, но… Трясучка и сам не знал, для чего говорит. Чтобы продлить миг или оттянуть его. И все равно говорил.