— Но ты же ненавидишь Орсо!

— Да, я презираю его всей душой и не скрываю этого, но ничего не имею против его денег. Они не хуже, чем деньги всякого другого. Уж ты-то должна знать. Получила от него достаточно.

— Шлюха ты старая, — сказала она.

— Негоже тебе так со мной разговаривать. — Коска обиженно надул губы. — Со стариком сорока восьми лет. Который к тому же отдал за тебя жизнь.

— Ты не умер, мать твою! — прорычала она.

— Ну да. Слухи о моей смерти вечно преувеличены. Со стороны многочисленных врагов…

— Я начинаю их понимать.

— Эй, эй, что ты себе вообразила? Что я благородно пал в бою? Это я-то? Совершенно не в моем духе. Умереть я собираюсь, скинув сапоги, с бутылкой в руке и женщиной под боком. — Коска поднял брови. — Но ты же не это зашла мне предложить, верно?

Монца скрипнула зубами.

— Если дело в деньгах…

— У Орсо за спиной банкирский дом Валинта и Балка. Глубже карманов ни у кого не сыщешь. Он платит хорошо, больше даже, чем хорошо. Но дело не в деньгах. Я подписал контракт. Торжественно дал слово.

Она вытаращила глаза.

— Когда подобное дерьмо тебя волновало?

— Я изменился. — Коска вытащил из заднего кармана флягу, откупорил и сделал большой глоток, не сводя с Монцы смеющихся глаз. — Благодаря тебе, должен признаться. Простился с прошлым. Приобрел принципы. — Он ухмыльнулся капитанам, те ответили такими же ухмылками. — Слегка замшелые, правда, но ничего, пооботрутся. Ты выстроила хорошие отношения с Орсо. Верность. Честность. Надежность. Жаль отправлять плоды твоего тяжкого труда в отхожее место. Кроме того, не следует забывать первое правило солдата, верно, парни?

Виктус и Эндиш сказали хором, точь-в-точь как в те времена, когда она еще не заняла кресло:

— Никогда не воевать за проигрывающую сторону!

Ухмылка Коски сделалась шире.

— Орсо нынче на коне. Найдешь кого-то сильней — прошу, уши у меня всегда открыты. Но пока мы будем держаться его.

— Как скажете, генерал, — поддакнул Эндиш.

— Как скажете, — подхватил Виктус. — Хорошо, что вы вернулись.

Сезария, нагнувшись, шепнул что-то Коске на ухо. Новый капитан-генерал подскочил как ужаленный.

— Отдать их герцогу Орсо? Ни за что! Сегодня у нас праздник! Все счастливы, все ликуют! Никаких убийств. — Он замахал на Монцу рукой, словно выгоняя кошку из кухни. — Можете идти. И завтра к нам лучше не заглядывайте. Возможно, настроение у нас будет уже не такое праздничное.

Монца шагнула к нему, готовая разразиться проклятьями. Раздалось бряцанье металла — капитаны схватились за оружие. Балагур, расцепив скрещенные на груди руки, без всякого выражения на лице преградил ей дорогу. Она остановилась и скрипнула зубами.

— Мне нужно убить Орсо!

— И если тебе это удастся, брат твой оживет? Да? — Коска склонил голову набок. — Рука у тебя станет здоровой? Нет?

Монцу пробил озноб, кожа покрылась мурашками.

— Он этого заслуживает!

— Многие из нас этого заслуживают. И все расплатятся, так или иначе. Но сколько народу втянешь ты тем временем в свой водоворот убийств?

— Ради Бенны…

— Нет. Ради себя самой. Я понимаю тебя, не забывай. Побывал на твоем нынешнем месте — побежденный, преданный, опозоренный — и мне открылось то, чего не знают другие. Пока у тебя есть цель убить кого-то, ты прежняя Монцкарро Меркатто, грозная и беспощадная. Но кто ты без цели? — Коска скривил губы. — Одинокая калека с кровавым прошлым.

Горло у Монцы сжалось.

— Пожалуйста, Коска, ты должен…

— Ничего я не должен. Мы квиты, помнишь? Даже более чем квиты, сказал бы я. Проваливай с глаз моих, змея, пока я не отправил тебя в сердцах к герцогу Орсо. — Он глянул на Трясучку: — Тебе нужна работа, северянин?

Тот скосил на Монцу здоровый глаз, и на мгновение ей показалось, что он сейчас скажет «да». Но Трясучка медленно покачал головой.

— Останусь при той, что уже есть.

— Верность, да? — Коска фыркнул. — Осторожней с этим вздором, он способен убить. — По палатке прокатились смешки. — В Тысяче Мечей нет места для верности, правда, парни? Мы из этого ребячества уже выросли!

И снова смех и ухмылки, обращенные к Монце…

У нее закружилась голова. В палатке вдруг стало разом слишком светло и слишком темно. Пахнуло чем-то мерзким — то ли потом, то ли кислым вином, то ли подгорелой стряпней, то ли выгребной ямой, отчего свело желудок и рот наполнился слюной. Покурить бы… о, покурить… Она развернулась на каблуках, пошатнувшись при этом, протолкалась меж скалящими зубы капитанами и выскочила из палатки наружу, под ясные утренние небеса.

Там оказалось еще хуже. Солнечный свет полоснул по глазам ножом. Со всех сторон на нее уставились десятки, сотни лиц. Любопытствующее скопище подонков. Монца старалась смотреть вперед, только вперед, но не могла сдержать предательского трепетания век. Старалась идти как всегда, гордо вскинув голову, но колени тряслись так сильно, что все видели это, она не сомневалась. Ощущение было такое, словно она долгое время не позволяла себе чувствовать страх, слабость, боль, и те скопились где-то и теперь обрушились на нее, беспомощную, гигантской волной, погребая под собою. Холодный пот струился по всему телу. Рука болела до самой шеи. Все знали, что она проиграла. Все видели, что она такое на самом деле. Одинокая калека с кровавым прошлым, как сказал Коска. Желудок вновь свело спазмами, горло обожгло едкой горечью. Мир вокруг покачнулся.

Только ненависть позволяет человеку продержаться так долго.

— Не могу больше, — прошептала Монца. — Не могу…

Нога подвернулась, она начала падать, но Трясучка подхватил ее и помог выпрямиться.

— Идем, — прошипел в ухо.

— Не могу…

В бок ей жестко вонзился его кулак, и боль остановила на миг кружение мира.

— Идем, черт возьми, иначе нам конец.

Сил хватило, чтобы добраться с помощью Трясучки до лошадей. Хватило, чтобы вставить ногу в стремя, чтобы заползти с болезненным стоном в седло и развернуть коня в нужную сторону. Как они выезжали из лагеря, Монца уже не сознавала. Великий капитан-генерал, карающий меч небес, грозивший обрушиться на голову герцога Орсо, расползся в седле, как кусок тухлого мяса.

Будучи несгибаемо твердым, становишься в то же время слишком хрупким. Стоит образоваться трещине — и развалишься на куски.

Малая толика золота, казалось, способна сэкономить море крови.

Все знали, что Масселию без осады, которая может затянуться навеки, не возьмешь. Древние стены этой великой цитадели Новой империи являлись предметом великой гордости ее обитателей. Гордости, возможно, было с излишком, а вот золото в карманах защитников не водилось. И сумма, за которую для Бенны оставили незапертыми маленькие боковые ворота, вызывала чуть ли не разочарование.

Карпи Верный со своими людьми еще не овладел укреплениями, и Тысяче Мечей далеко еще было до разграбления города, когда Бенна повел Монцу по его темным улицам. И то, что это брат вел ее, а не наоборот, уже казалось необычным.

— Для чего тебе понадобилось войти первым?

— Узнаешь.

— Куда мы идем?

— Вернуть свои деньги. С процентами.

Монца, поспевая вслед за братом, хмурилась. Сюрпризы Бенны отличались тем, что в них всегда имелась какая-нибудь червоточина. На узкой улочке они нырнули в узкую арку. Оказались в вымощенном дворе, освещенном двумя факелами. Там, рядом с повозкой, накрытой холстом, в которую уже впряжена была лошадь, стоял кантиец в простом дорожном одеянии. Монце не знакомый, зато хорошо знавший Бенну, судя по тому, как он двинулся к нему с улыбкой, распростерши объятия.

— Бенна, Бенна… рад тебя видеть!

Они обнялись по-приятельски.