— Хорошим человеком?

— Ну да.

— А ты сам-то видел мертвых людей?

— Навидался.

— Сразу много видел? — спросила она. — Когда они кучами лежат, умершие от чумы, которая следует за войной?

— Случалось.

— Ты замечал, чтобы некоторые трупы светились? Или благоухали, как розы весенним утром?

Он нахмурился.

— Нет.

— Значит, хорошие и плохие люди не отличаются друг от друга? Для меня, признаюсь, никогда не отличались. — На этот раз промолчать пришлось Трясучке. — Допустим, ты хороший человек, всегда стараешься поступать правильно, строишь то, чем можно гордиться. И вот однажды приходят выродки, в единый миг все уничтожают, и ты смотришь и говоришь «спасибо», когда из тебя вырывают душу… Думаешь, после этого, когда ты сдохнешь и тебя закопают, ты станешь золотом?

— Чем?

— Или вонючим дерьмом, как все остальные?

Он медленно кивнул.

— Дерьмом, это верно. Но, может, после меня останется что-то хорошее.

Она холодно рассмеялась.

— Что остается после нас, кроме того, что мы так и не сделали, не сказали, не закончили? Кроме пустых костюмов, пустых домов, пустоты в душах тех, кто нас знал? Кроме неисправленных ошибок и истлевших надежд?

— Может, подаренные надежды. Добрые слова. Счастливые воспоминания, думается.

— И что, улыбки мертвецов, которые ты бережешь в своем сердце, согревали тебя, когда мы встретились? Кормили, когда ты был голоден? Утешали, когда отчаивался?

Трясучка надул щеки.

— Черт, только вы мне и блеснули, как солнце. Но, может, от них было что-то хорошее.

— Лучше, чем карман, полный серебра?

Он отвел взгляд.

— Может, и нет. Но я все равно буду стараться думать по-своему, как и раньше.

— Ха. Удачи, хороший человек. — Монца покачала головой, словно ничего глупее не слышала.

«В друзья мне подавайте только дурных людей, — писал Вертурио. — Их я понимаю».

Ножницы щелкнули в последний раз, и цирюльник, вытирая потный лоб рукавом, отступил на шаг.

— Вот и все.

Трясучка уставился в зеркало.

— Я выгляжу, как другой человек.

— Господин выглядит, как стирийский аристократ.

Монца фыркнула.

— Не как бродяга-северянин, во всяком случае.

— Может быть. — Счастливым Трясучка не казался. — Этот другой с виду вроде бы покрасивее. И поумней. — Хмуро глядя на свое отражение, он провел рукой по коротким темным волосам. — Но что-то я этому ублюдку не верю.

— И в завершение… — Цирюльник наклонился над креслом с хрустальной бутылочкой в руках, и голову Трясучки окутало душистое облачко.

Северянин подпрыгнул, как кошка на раскаленных углях.

— Это что за дрянь? — взревел он, сжав кулаки и наступая на цирюльника. Тот, взвизгнув, попятился.

Монца захохотала.

— Вид, может, как у стирийского дворянина… — Достала еще пару четвертаков и сунула их мастеру в оттопыренный карман фартука. — Но манеры, боюсь, появятся нескоро.

Темнело, когда они вернулись в разваливающийся особняк: Монца — прячась под капюшоном, Трясучка — вышагивая гордо в новенькой куртке. Внутренний двор мок под холодным дождем, в окне на первом этаже светился один-единственный фонарь. Монца, хмуро глянув на него, а потом на Трясучку, взялась левой рукой за рукоять ножа, висевшего сзади на поясе. Поскольку лучше быть готовым к любой неожиданности. Дверь на верху скрипучей лестницы оказалась чуть приоткрытой, за нею тоже виднелся свет. И Монца, шедшая первой, распахнула ее пинком ноги.

Комнату по ту сторону двери безуспешно силилась прогреть пара поленьев, пылавших в черном от копоти камине. У окна стоял Балагур, разглядывая сквозь щель меж ставнями здание банка. За старым расшатанным столом сидел Морвир, разложив перед собою несколько листов бумаги, и что-то чиркал на них вымазанной в чернилах рукой. Дэй, восседая на краешке стола, чистила ножом апельсин.

— Определенно лучше, — заметила она, взглянув на Трясучку.

— Не могу не согласиться, — ухмыльнулся Морвир. — Ушел от нас утром грязный, длинноволосый дурак. Вернулся дурак чистый и коротковолосый. Наверняка магия…

Трясучка что-то сердито пробурчал. Монца убрала руку с ножа.

— Поскольку вы не поете себе хвалу, работа, надо думать, не сделана.

— Мофис — человек крайне осторожный и основательно защищенный. Банк в течение дня охраняют весьма тщательно.

— Может, заняться им по дороге в банк?

— Он ездит в бронированном экипаже с дюжиной стражников. Попытка перехвата связана со слишком уж большим риском.

Трясучка подкинул в камин полено, протянул к огню руки.

— А дома у него?

Морвир насмешливо хмыкнул.

— Мы попытались проводить его до дому. Живет он на огороженном острове посреди бухты, где расположены поместья кое-кого из городской управы. Посторонние туда не допускаются. В дом не попасть, сумей мы даже выяснить, где именно он находится. И сколько там может оказаться слуг, стражников, домочадцев?.. Полная неизвестность. Исполнять столь сложную работу, основываясь на одних предположениях, я отказываюсь наотрез. На что я никогда не иду, Дэй?

— На риск.

— Правильно. Я действую только наверняка, Меркатто. Поэтому-то вы ко мне и пришли. Меня нанимают для того, чтобы определенный человек со всей несомненностью умер. Не для того, чтобы устраивать бойню и хаос, в котором цель может ускользнуть. Мы не в Каприле…

— Я знаю, где мы, мастер Морвир. Каков же в таком случае ваш план?

— Я собрал необходимую информацию и нашел средства для достижения необходимого результата. Все, что мне нужно, — это проникнуть в банк в течение ночи.

— И как вы собираетесь это сделать?

— Как я собираюсь это сделать, Дэй?

— Применив должным образом наблюдательность, логику и систему.

Морвир сверкнул самодовольной улыбочкой.

— Совершенно верно.

Монца покосилась на Бенну. То есть на Трясучку, занявшего его место, поскольку Бенна был мертв. Северянин поднял брови, вздохнул и снова уставился в огонь. «В друзья мне подавайте только дурных людей», — писал Вертурио. Но всему должен быть предел.

Кости выпали — две двойки. Дважды два будет четыре. Два плюс два будет четыре. Хоть умножай, хоть складывай — результат один. Мысль эта вызывала у Балагура ощущение беспомощности. И в то же время покоя. Люди вечно пытаются что-то сделать, но, что бы они ни делали, все заканчивается одинаково. Кости всегда чему-нибудь учат. Когда умеешь их читать.

Компания разделилась на две двойки. Одна пара — Морвир и Дэй. Мастер и ученица. Они изначально были вместе, оставались вместе и вместе смеялись над всеми прочими. Теперь еще, как заметил Балагур, парой стали Меркатто и Трясучка. Они стояли сейчас у парапета крыши — два темных силуэта на фоне темного ночного неба — и рассматривали банк напротив, огромный сгусток более плотной тьмы. Люди склонны образовывать пары, Балагур это часто замечал. Видно, такова их природа. Всех людей, кроме него. Он оставался один, в тени. Возможно, как сказали судьи, с ним и впрямь было что-то не так.

Саджам выбрал его себе в пару, там, в Схроне, однако Балагур иллюзий не питал. Саджам выбрал его, потому что он был полезен. И напуган. Как всякий будет напуган в темноте. Но Саджам и не притворялся, будто дело в чем-то другом. Он был единственным честным человеком, которого знал Балагур, поэтому и соглашение их было честным. И удачным — Саджам сделал столько денег в тюрьме, что сумел выкупить у судей свою свободу. Как честный человек, он не забыл потом Балагура. Вернулся и выкупил его свободу тоже.

Вне стен тюрьмы, где правил не существовало, все пошло по-другому. У Саджама имелись свои дела, и Балагур снова остался один. Против чего, правда, не возражал. Привык. К тому же компанию ему составляли кости. Вот и оказался теперь в Вестпорте, на темной крыше, в разгар зимы. С двумя парами нечестных людей, плохо сочетавшимися между собой.