— Ха! — Рикке ловко выхватила катышек чагги, который Изерн уже поднесла ко рту, и засунула его к себе за губу. — Тоже мне решение!

— Мне казалось, ты теперь его ненавидишь?

— Ну да.

— Но не хочешь, чтобы он куда-то уезжал? — спросила Изерн, катая себе новую порцию.

Рикке поставила локти на стол, положила подбородок на руки и безрадостно поникла.

— Вот именно.

Ее отец выхватил второй катышек у Изерн из пальцев и тоже сунул его за губу.

— В таком случае хорошо, что ты едешь вместе с ним.

Рикке подняла голову.

— Куда это я еду?

— В Адую.

— Я же должна возвращаться вместе с тобой в Уфрис? Ухаживать за садом и все такое прочее.

Впрочем, у нее никогда не хватало на это терпения, тем более в последние дни.

— Изерн и Трясучка поедут с тобой, проследят, чтобы ты там не слишком шалила.

— Или чтобы ты здесь мог пошалить вволю, — пробормотала Изерн, делая себе третий катышек и с опаской поглядывая на них.

— Прольешь там чарку на могилу моего старого друга Молчуна. — Ищейка скупо улыбнулся. — Слов говорить не надо, он их никогда не любил… В Адуе будут приниматься решения, и мы должны иметь своих представителей. После битвы при Осрунге нам обещали шесть мест в Открытом совете. Пока что мы этих мест в глаза не видели.

— Обещания как цветы, — проговорила Изерн, раскидывая руки в стороны. — Их часто дают, но редко хранят.

— Ну, может быть, если нам удастся удержать при себе Лео, их все же выполнят.

Рикке с кислой миной передвинула катышек с одной стороны рта на другую.

— Лео не особо-то удержишь. По крайней мере, у меня пока не получается.

— Не опускай руки. Может быть, на второй раз выйдет лучше. К тому же, тебе не повредит поглядеть на мир. Можешь мне не верить, но в нем есть еще много всякого разного, кроме лесов.

— Адуя, — пробормотала Рикке. — Город белых башен…

Она много слышала об Адуе, но никогда не думала поехать туда сама. Даже год, проведенный в Остенгорме, был для нее достаточно тяжелым испытанием.

— Только пообещай мне одну вещь.

— Все что угодно!

— Оставь все это.

— Что оставить?

— Раздоры, — ответил ее отец, и внезапно у него сделалася ужасно усталый вид. — Недовольство. Вражду. Поверь человеку с большим и горьким опытом: мщение — это просто пустой сундук, который ты зачем-то решил тащить на себе. Под тяжестью которого тебе придется гнуться все дни твоей жизни. Каждый раз, сводя счеты с противником, ты только наживаешь себе двух новых.

— То есть ты хочешь сказать, что я должна просто забыть то, что они говорили? То, что они сделали?

— Ничего забывать не надо. У меня полным-полно воспоминаний. — Ищейка похлопал вокруг себя по воздуху, словно в тени притаилась невидимая толпа. — Они меня осаждают, эти ублюдки. Старая боль, старые сожаления. Друзья и враги, и те, что были серединка наполовинку. Их так много, что на всех жизни не хватит… Ты не можешь выбирать, что тебе вспоминается. Но ты можешь выбирать, что тебе с этим делать.

Он печально улыбнулся, глядя в стол.

— Придет время… и все это нужно будет отпустить. Чтобы вернуться в грязь без лишнего багажа.

— Не надо так говорить, — прервала его Рикке, накрывая руку Ищейки своей ладонью. Ей внезапно показалось, будто она плывет по штормовому морю и отец — единственная звезда, чтобы держать курс. — До грязи тебе еще далеко.

— Мы все от нее на расстоянии волоса, девочка моя, причем постоянно. В моем возрасте нужно быть готовым.

И тут Рикке поняла, что позволила своей горечи завести себя слишком далеко. Она наклонилась вперед и крепко обняла отца, положив подбородок на его лысеющую голову.

— Я отпущу все это. Обещаю.

Впрочем, ей начинало казаться, что у нее не так уж хорошо получается отпускать.

За спиной Ищейки Изерн постучала кулаком в свою грудь напротив сердца, беззвучно выговорив одно слово:

«Камень».

— Дом, — проговорила Савин, когда экипаж дернулся и остановился.

Броуду никогда прежде не доводилось ездить в карете, и он обнаружил, что это дело тряское и выматывающее. Похоже, что, как и большинство предметов роскоши, экипажи были нужны больше для виду, чем для удобства.

Дом Савин выглядел бы внушительно, даже если бы назывался крепостью, а не просто домом. Могучий четырехугольник из бледного камня; уходящие вдаль ряды темных окон, хмуро взирающих на аллею Королей поверх садов, пламенеющих осенними красками. Огромный портик окаймляли величественные колонны, словно перед каким-нибудь храмом в Старой Империи. На одном углу имелась башня с узкими окнами-щелями и зубчатой стеной наверху. Пара стражников с церемониальными алебардами, неподвижные как статуи, стояли по обе стороны широкой мраморной лестницы.

Броуд посмотрел на Лидди и сглотнул. Она глянула в ответ глазами, круглыми как плошки. Ни у него, ни у нее не находилось, что сказать.

Лакеи помогли им выбраться из кареты — лакеи в изумрудно-зеленых камзолах и отполированных до зеркального блеска сапогах, с широчайшими развевающимися кружевными манжетами. Один из них предложил Май руку, и она уставилась на его ослепительно белую перчатку так, словно боялась запачкать ее своими пальцами.

— Даже чертовы лакеи выглядят лордами, — пробормотал Броуд.

— Один из них на самом деле лорд, — бросила Савин через плечо.

— Что?!

— Шучу, шучу. Расслабься. Теперь это ваш дом.

Ей было легко говорить: она-то переступала родной порог, а Броуду казалось, будто он сует голову в пасть дракона. Причем не каждый дракон мог бы похвастаться пастью, хотя бы вполовину такой огромной, как эти уходящие в небеса парадные двери.

— Что-то я не чувствую себя особенно расслабленным, — буркнул он Лидди, взбираясь по широким ступеням.

— Может быть, господин предпочел бы камеру в Допросном доме? — процедила она сквозь неубедительную улыбку, обращенную к одному из стражников. — Или виселицу на Вальбекской дороге?

Броуд кашлянул.

— Мда… пожалуй, ты права.

— Тогда заткни свой рот и скажи спасибо.

— Умеешь ты дать добрый совет…

В холле могла бы поместиться целая улица Вальбекских трущоб. Необозримые сияющие поверхности ценных пород дерева и цветных мраморов, доставленных из мест, названий которых Броуд, скорее всего, не смог бы даже произнести… Он обдернул потрепанные обшлага, поддернул потрепанный воротник — жалкая попытка придать себе более презентабельный вид.

Их поджидала очень красивая дама, смуглокожая, высокая и элегантная. Ее руки сжимали одна другую, черные как смоль волосы были завязаны в тугой узел.

— Леди Савин…

Савин шагнула вперед и заключила ее в объятия.

— Как же я рада снова видеть тебя, Зури! Не могу даже рассказать, как я рада!

Темнокожая женщина еще мгновение постояла, словно в удивлении, потом подняла руки и тоже обняла Савин.

— Мне так жаль, что я вас подвела! Я все время думаю… Если бы я была с вами…

— Я очень рада, что тебя там не было. Ты все равно ничем не смогла бы помочь; никто бы не смог. Давай не будем больше об этом говорить. Пускай все будет… как было раньше.

И Савин улыбнулась вымученной бледной улыбкой, словно это было легче сказать, чем сделать. Броуд отлично знал это чувство.

— Тебе удалось помочь своим братьям?

— Да, благодаря вам. Они приехали вместе со мной.

Зури сделала знак рукой, и к ним подошли двое — оба смуглокожие, как и она, но во всех остальных отношениях они едва ли могли бы отличаться друг от друга больше.

— Это Гарун.

Гарун был широкий, как дверь, лысый и бородатый. Он поднес два пальца к своему выпуклому лбу, торжественный, как похоронных дел мастер, и проговорил таким густым и низким басом, какого Броуд, пожалуй, еще не слышал:

— Мы благодарим Господа за ваше благополучное возвращение, леди Савин.

— А это Рабик, — продолжала Зури.

Рабику, наверное, было не больше лет, чем Май. Это был гибкий, ясноглазый юноша с блестящими черными волосами, спускающимися до воротника. Он отвесил быстрый полупоклон, сверкнув белозубой улыбкой: