Она щелкнула пальцем по кирасе полковника Бринта, тот смущенно хохотнул.

— Я заверил маршала Кроя, что к ночи мы будем на позиции под Осрунгом. Останавливаться мы не можем.

— Это можно было бы сделать…

Мид едва удостоил ее взгляда.

— Ох уж эти мне женщины с их благотворительными прожектами, а? — бросил он.

Офицеры угодливо заржали. Финри прорезала ржание пронзительно-насмешливым голосом:

— Ох уж эти мне мужчины с их играми в войну, а? — И, звучно шлепнув перчатками по плечу капитана Хардрика, сказала: — Сколь глупый, чисто женский вздор — пытаться спасти одну или две жизни. Теперь я это вижу. Нет уж, пускай падают и мрут как мухи в придорожной пыли. А мы лучше повергнем их страну в пожарище и мор, где это только возможно, и оставим здесь выжженную пустыню. Уж это, я уверена, научит их должному уважению к Союзу и его методам! Вот это действительно мужество и героизм!

Она оглядела офицеров. Они хотя бы перестали смеяться. В частности Мид — он выглядел на редкость серьезно, а это кое-что.

— Полковник Брок, — процедил он. — Думаю, вашей жене уместнее ехать с другими дамами.

— Я только что хотел это предложить, — засуетился Гарод.

Ухватил поводья ее коня и остановился, остальные проехали дальше.

— Да что ты, черт возьми, творишь? — прошипел он сдавленно.

— Этот твой Мид — черствый мужлан, форменный идиот! Деревенщина, возомнивший себя военачальником!

— Фин, приходится работать с теми, кто есть. Прошу тебя, не цапайся с ним. Ради меня! У меня нервы, черт возьми, в конце концов не выдержат!

— Прости.

Нетерпение у нее вновь переплавилось в чувство вины. Не из-за Мида, само собой, а из-за Гара, который в сравнении с другими вынужден был выказывать вдвое большую храбрость и исполнительность, чтобы не подпадать под давящую тень своего отца.

— Только я терпеть не могу глупости, что творятся в угоду напыщенной гордыне одного старого дуралея, когда все это с таким же успехом можно делать по-умному.

— Думаешь, легко прислуживаться обалдую-генералу, когда из-за этого над тобой еще втихомолку и подсмеиваются? Может, с какой-никакой поддержкой он будет действовать хоть немного правильнее.

— Может быть, — сказала она с сомнением.

— Ну так можешь ты держаться с остальными женами? — стал подольщаться он. — Ну прошу тебя. По крайней мере, до поры.

— В этом змеюшнике? — Она скорчила гримаску. — Где только и разговоров, что о том, кто кому изменил, у кого бесплодие и что носят при дворе? Дуры набитые, все как одна.

— Ты обращаешь внимание, что у тебя дуры набитые все, кроме тебя?

Она распахнула глаза.

— Ты это тоже замечаешь?

Гарод глубоко вздохнул.

— Я люблю тебя. Ты это знаешь. Но задумайся, кому ты помогаешь. Ты бы могла накормить тех людей, если бы действовала обходительней, — он потер переносицу. — Я переговорю с квартирмейстером, попробую что-нибудь устроить.

— Ну не герой ли ты!

— Пытаюсь им быть, но ты, черт подери, несказанно это осложняешь. В следующий раз, прошу тебя, ради меня, подумай, прежде чем говорить что-то в лоб. Или уж лучше говори о погоде!

И он поскакал к голове колонны.

— Срать я хотела на погоду, — буркнула Финри вслед, — и на Мида этого тоже.

Хотя в словах Гара определенно был смысл. От того, что она досаждает лорд-губернатору Миду, нет пользы ни ей самой, ни мужу, ни Союзу, ни даже беженцам. Его надо извести.

— Вставай давай, старый.

Зоб пребывал в полудреме. Ему казалось, что он дома, молодой человек, или, наоборот, уже на покое. Это кто там, Кольвен улыбается из угла? Он строгает чурочку на верстаке; кудрявится стружка, похрустывает под ногами. Зоб хрюкнул, перевернулся, в боку полыхнула боль, обожгла страхом. Он попытался натянуть одеяло.

— Какого…

— Такого, такого, — на плече лежала рука Чудесницы. — Поначалу хотела дать тебе поспать.

На голове у нее была длинная корка, короткие волосы в запекшейся крови.

— Думала, тебе это пойдет на пользу.

— Еще несколько часиков и впрямь бы не помешало.

При попытке сесть — вначале быстро, затем медленно-премедленно, — Зоб стиснул зубы от десятка болевых ощущений, все разного характера.

— Война все-таки, черт возьми, занятие для молодых.

— А что делать?

— Да ничего толком не поделаешь.

Она подала фляжку; он, глотнув, прополоскал несвежий рот и выплюнул воду.

— Черствого следов нет. Атрока мы похоронили.

Зоб, не донеся до рта фляжку, медленно опустил руку. У подножия камня на дальней стороне Героев виднелась куча свежевырытой земли. Возле нее стояли с заступами Брек и Легкоступ. Между ними уставился себе под ноги Агрик.

— Слова еще не сказали? — спросил Зоб, зная, что нет, но все же надеясь.

— Тебя ждем.

— Хорошо, — сказал он и грузно поднялся, схватив подручную за руку.

Утро было серое, с ветерком. Облака устилали скалистые вершины гор; туман накрывал болота на дне долины дымчатым одеялом.

Зоб вразвалку прихромал к могиле, пытаясь обмануть боль в суставах. Он бы лучше шел за чем-нибудь другим, однако есть дела, от которых не отвертишься. Все сбрелись, расположились полукругом — печальные, притихшие. Дрофд упихал в себя разом целый ломоть хлеба и спешно обтирал пальцы о рубаху. Жужело с откинутым капюшоном нянчил Меч Мечей бережно, как родитель — больного ребенка. У Йона лицо еще мрачнее обычного, а это надо постараться. Зоб нашел себе место у изножья могилы, между Агриком и Бреком. Лицо горца осунулось, утратило обычный румянец, а повязку на ноге обагряло большое свежее пятно.

— Нога как? — осведомился Зоб.

— Так, царапина.

— Хороша царапина, кровь хлещет без продыху.

Брек улыбнулся, отчего татуировки на лице шевельнулись.

— И это, по-твоему, хлещет?

— Да вообще-то не так чтобы.

Уж во всяком случае не сравнить с племянником Черствого, которого Жужело разрубил считай что напополам. Зоб глянул через плечо туда, где они в укромном месте под полуразрушенной стеной сложили трупы. Подальше от глаз, но не забытые. Мертвые. Всегда мертвые. Зоб посмотрел на черную землю, раздумывая, что сказать. На черную землю, как будто в ней были ответы на вопросы. Однако нет в земле ничего, кроме темноты.

— Странная штука, — голос вышел с хрипом, пришлось откашляться. — Совсем недавно Дрофд спрашивал, называются ли те камни Героями потому, что там погребены Герои. Я сказал, что нет. А вот теперь один здесь, может, нашел покой.

Зоб поморщился — не от печали, а просто чувствовал, что несет околесицу. Дурь несусветную, какой не проймешь и ребенка. Но вся дюжина торжественно кивнула, а Агрик так еще и с влажным следом слезы на щеке.

— Эйе, — сказал Йон.

На могиле из уст вырывается иной раз такое, что обсмеяли бы в любой таверне, а тебе внемлют как какому-нибудь заумному мудрецу. Каждое слово Зоб ощущал как вонзающийся нож, но прекратить было нельзя.

— Атрок пробыл с нами недолго. Но он оставил след. И не будет забыт.

Зоб думал о других, кого успел похоронить; имена и лица, истертые годами, не поддающиеся даже исчислению.

— Он стоял заодно с товарищами. Храбро сражался.

А умер скверно, изрубленный топором на земле, которая не значила ничего.

— И дело делал правое. Что, видно, только и можно спросить с человека. И если есть кто…

— Зобатый, — окликнул Хлад, стоящий шагах в тридцати к югу от кружка.

— Тихо ты, — шикнул Зоб.

— Какое там тихо, — раздраженно бросил Хлад, — сюда, живо.

Привлеченный серьезностью тона, Зоб поспешил туда, где меж двух камней открывался вид на серую долину.

— Куда смот… Ох-х.

За рекой, снизу у Черной пади, где стелется бурый отрезок Уфрисской дороги, виднелись всадники, скачущие во весь опор в сторону Осрунга. Сорок верховых, никак не меньше. А может, и больше. Несутся так, что аж грязь из-под копыт.

— И вон там.

— Черт.