— Именем мертвых, твоего брата иной раз, когда разгорается огнем, погасить сложно. Может, ты сможешь послужить для него голосом разума?

Кальдер пожал плечами.

— Была нужда. Кстати, вот твой щит.

Он кинул щит Бледноснегу так, что тот, едва успев поймать его перед животом, чуть не упал с камня.

— Ой-е-о-о! — Кальдер пошел на брата щегольской походкой, руки в боки, — наш дурашка! Дурашка Скейл! Храбрый, как бык, сильный, как бык, толстый, как бычий хер.

Скейл таращился выпученными глазами. Все, кто исподтишка, кто в открытую, следили за Кальдером, а ему лишь того и надо было. Ничто он не любил так, как возможность покрасоваться на виду.

— Добрый старый Скейл, и, по обыкновению, безмозглый. Великий боец, спору нет, да только вот в голове мякина.

Кальдер постучал себя по макушке, медленно простер руку и указал на Героев.

— Именно таким они там тебя и считают.

Свирепости у Скейла слегка убавилось, а осмысленности чуть прибавилось, хотя и самую малость.

— Вон там, у Черного Доу, куда они все вместе собираются вздрочнуть на короткой ноге — Тенвейз, Золотой, Железноголовый и иже с ними. Они там думают, что ты дуролом долбаный.

Частица истины в этом, несомненно, была. Кальдер подался к Скейлу, осмотрительно держась за пределами досягаемости его кулаков — жизнь научила.

— Ну так что ж ты не рвешься за мост, чтобы доказать их правоту?

— Да пошли они! — рявкнул Скейл. — Можно было перейти через этот мост и двинуть на Адвейн! Встать по обе стороны Уфрисской дороги! Рубануть этих ублюдков из Союза под самый корень! Зайти им со спины!

Брат потряс щитом, снова пытаясь скопить в себе гнев, но едва он начал рассуждать вместо того, чтобы действовать, он проиграл. А Кальдер выиграл. Кальдер это знал, и вынужденно скрыл презрение. Что было, в общем-то, привычным делом. Презрение к брату он прятал вот уже сколько лет.

— По обе стороны, говоришь? Уфрисской дороги? Это по которой, не зайдет еще солнце, будет маршировать добрая половина армии Союза?

Кальдер взглянул на верховых Скейла — всего около двух сотен, порядком измочаленных, на уставших лошадях, некоторые все еще подходят с дальних полей или же остановились у длинной стены, что тянется до самого Пальца Скарлинга.

— Ни в коем случае не уязвляю доблести славных названных отца, присутствующих здесь, но неужели их хватит на то, чтобы сойтись с несметными тысячами врага этим вот скромным числом?

Скейл тоже их оглядел, играя желваками и скрежеща зубами. Ганзул Белый Глаз, с устало-отрешенным видом отряхивающий измятый панцирь, молча пожал плечами. Скейл в сердцах швырнул наземь палицу.

— Тьфу!

Кальдер рискнул положить ему на плечо успокаивающую руку.

— Нам приказали взять мост. Мы его взяли. Если Союз захочет его отнять, пусть вначале по нему пройдет и скрестит с нами мечи. На нашей земле. А мы их будем ждать. Готовые, отдохнувшие, в отстроенных укреплениях и вблизи обозов. Честное слово, брат: если Черный Доу не порешил нас пока по одной своей подлости, то ты так и норовишь сделать это по запальчивости.

Скейл протяжно вздохнул и высморкался. Вид у него был отнюдь не благодушный. Но и головы сносить его, судя по всему, уже не тянуло.

— Ладно, черт вас возьми.

Он, нахмурясь, глянул на реку, на Кальдера, тряхнул головой.

— Клянусь, иногда говорить с тобой — все равно как с отцом.

— Спасибо, — сказал Кальдер.

Толком не понять, комплимент это или нет, но принц решил считать, что да. Одному из сыновей отца надо иметь голову на плечах.

Капрал Танни попробовал скакнуть с одной желтоватой кочки на другую, левой рукой высоко держа над трясиной штандарт полка, а правой, безнадежно испачканной по самое плечо всякой гадостью, страхуясь от оскальзывания и падения в эту самую гадость. Болото было именно таким, каким представлял Танни. И ничего хорошего не сулило.

Хаотичный лабиринт каналов стоялой бурой воды, подернутой радужной маслянистой пленкой; с гнилыми листьями, пахучей грязной пеной и хилыми камышами. Если поставишь ногу, а она при этом лишь с чавканьем уйдет по лодыжку, то, можно сказать, повезло. Тут и там извивались кожистые корни чертова дерева; при желании можно дотянуться до редких ветвей с чахлыми листьями, в бородах мха и гирляндах ползучих растений. Из стволов прорастали причудливых форм грибы. Стояло неумолчное то ли кваканье, то ли жужжание, исходящее отовсюду и как бы ниоткуда. Какая-то треклятая порода не то птиц, не то лягушек, не то насекомых, причем невидимых глазу. А может, это само болото издевается над незадачливыми гостями.

— Лес проклятых, драть его лети, — прошептал он.

Вести через это гиблое место батальон — все равно что гнать стало овец по сточной трубе. И, как всегда, в авангарде почему-то тащился он с четырьмя самыми что ни на есть сырыми рекрутами Союза.

— Куда идти, капрал Танни? — допытывался Уорт.

— Куда-куда. Проводник говорил держаться травянистых клочков.

Хотя того, что честной народ именует травой, вокруг было очень уж немного. Как, собственно, и народа, который можно назвать честным.

— Веревка есть, горе мое? — спросил Танни Желтка, который пробирался по жиже рядом.

По веснушчатой щеке у него размазалась грязь.

— Так мы же их, капрал, оставили с лошадьми.

— Конечно, черт подери. Само собой, оставили.

Одной судьбе ведомо, что бы Танни отдал, только бы быть сейчас с лошадками. При очередном шаге холодная вода коварно хлынула в сапоги, вязким капканом сомкнувшись вокруг лодыжки. Капрал подыскивал подходящее ругательство, когда сзади донеслось пронзительное:

— Ау! Мой башмак!

— Тихо ты, чучело! — одернул Танни, обернувшись рывком и сам забыв о конспирации. — Северяне у себя в Карлеоне слышат!

Северяне, может, и да, но только Клайг его, похоже, не слышал. Он отдалился от камышей, и башмак у него засосало болото. Он побрел его выручать и разом соскользнул по самые бедра. Желток хихикнул, видя, как товарищ ворочается в жидкой грязи.

— Придурок, оставь его! — прикрикнул Танни, неуверенно шагая в сторону рекрута.

— Нашел!

С тяжелым чмоком Клайг высвободил обуток, облепленный словно черной кашей-размазней.

— Оп-ля! — он накренился в одну сторону, затем в другую. — Уау!

И ушел по пояс в трясину с выражением лица, мгновенно преобразившимся из победного в паническое. Желток снова хихикнул, но тут до него дошла истинная суть положения.

— У кого веревка? — выкрикнул Ледерлинген. — Кто-нибудь, дайте веревку!

Он пошлепал в сторону Клайга и ухватился за голую, без листьев ветку ближайшего дерева, нависающую над трясиной.

— Хватай меня за руку! За руку хватай!

Но Клайг бился в панике и уходил в вязкую хлябь еще глубже и с невиданной скоростью: из болота торчало уже одно лицо с разинутым ртом; большой черный лист прилип к щеке.

— Помогите! — сипел Клайг, в мучительном усилии вытягивая пальцы в доброй сажени от Ледерлингена.

Танни, шатаясь, сунул Клайгу флагшток.

— А ну держи!

— Помогирль-брль…

Исступленно вытаращенные глаза смотрели на Танни, но вот грязная вода залила и их, и растрепанные волосы, и все исчезло, вырвалось лишь несколько зловонных пузырей. И все. Танни почем зря тыкал древком в трясину, но Клайга уже не было. Не считая медленно отплывающего спасенного башмака, не осталось ни намека на то, что юноша когда-то существовал на свете.

Дальше продвигались в угрюмой тишине. У остальных рекрутов вид был ошеломленный и подавленный. Танни шел с сурово сомкнутыми губами; молодежь жалась к кочкам желтоватой травы, как жеребята к матерям. Скоро начался подъем, а изогнутые болотные чудища сменились обычными дубами и елями. Танни прислонил перепачканный штандарт к стволу и, уперев руки в боки, оглядел обувь. От щегольских сапог осталось одно название.

— Др-рань, — прорычал он, — дрань долбаная!

Желток безвольно осел в стекающей слякоти. Руки у него дрожали. Ледердинген, тяжело дыша, облизывал побелевшие губы. Уорта не было видно, из подлеска доносились натужные стоны. Опять прихватило. Даже утрата товарища не умерила буйствующее нутро. А то и, наоборот, послужила тому буйству причиной. Подошел Форест, по колено в черной грязи. Оба, и капрал, и сержант, были густо заляпаны, хотя на Танни корка была толще.