«Простой прием, но оттого не менее эффективный. Мне жутко не по себе».

Глокта хватил ртом воздух.

— Что вы… бргх-х-х-х!..

Снова в темноту, невольно выпустив весь воздух, что успел втянуть в легкие.

«Кто бы это ни был… они дают мне дышать. Не убивают. Хотят размягчить для допроса. Я бы даже посмеялся над иронией судьбы… только воздуха нет…»

Глокта принялся биться в стенки ванны и сучить ногами. Без толку. Рука, что держала его за загривок, казалось, было сделана из стали.

«Не дышать… не дышать… не дышать!»

Он уже начал втягивать в себя большой глоток грязной воды, когда его снова дернули назад и бросили на пол. Глокта кашлял, пытался дышать и блевал водой одновременно.

— Ты — Глокта? — отрывисто прозвучал женский голос с сильным кантийским акцентом.

Женщина присела перед ним на корточки, положив на колени длинные смуглые руки. Мужская рубашка мешком висела на плечах незнакомки, мокрые закатанные рукава липли к тощим запястьям. Коротко стриженные черные волосы торчали сальными пучками-локонами. Через жестокое лицо тянулся тонкий бледный шрам, на губах застыл угрюмый изгиб, однако по-настоящему настораживали глаза: они мерцали желтым огнем в слабом свете из коридора.

«Неудивительно, почему Секутор так неохотно отправился за ней шпионить. Следовало его послушать».

— Ты — Глокта?

Отпираться смысла не было, и потому он, утерев с подбородка слюну, тряхнул головой.

— Да, я — Глокта.

— Зачем ты следишь за мной?

Глокта через боль принял сидячее положение.

— С чего ты взяла, что я стану отвечать какой-то…

Ее кулак врезался прямо в кончик подбородка. Охнув, Глокта клацнул челюстями, и один зуб даже вонзился снизу в язык. Он бессильно привалился к стене; голова закружилась. Когда он более-менее пришел в себя, то сквозь слезы увидел, как женщина смотрит на него, прищурив желтые глаза.

— Буду бить, пока не заговоришь. Или убью.

— Премного благодарен.

— Благодарен?

— Думаю, ты могла бы чуть отпустить мою шею. — Глокта улыбнулся, показав окровавленный зуб. — Ради тех двух лет, что я провел в плену у гурков. Два года во мраке императорских тюрем. Два года меня резали, пилили, жгли. Думаешь, пара зуботычин меня пугают? — Он рассмеялся ей в лицо, брызжа кровью. — Да мне ссать и то больнее! По-твоему, меня страшит смерть? — Он подался вперед и поморщился от прострела в спине. — Каждое утро… что я просыпаюсь… для меня разочарование! Хочешь ответов — отвечай и ты. Баш на баш.

Она долго смотрела на него немигающим взглядом.

— Ты был в плену у гурков?

Глокта указал на свое изувеченное тело.

— Вот чем они меня наградили.

— Ха, значит, мы оба потеряли многое из-за них. — Кантийка села на пол, скрестив ноги. — Вопросы. Баш на баш. Попытаешься соврать мне…

— Вопросы… Я бы показался негостеприимным хозяином, если бы не позволил тебе спрашивать первой.

Женщина не улыбнулась.

«Да у нее беда с чувством юмора».

— Зачем ты следишь за мной?

«Можно солгать, но что толку? Точно так же можно умереть и сказав правду».

— Слежу я за Байязом, а вы с ним друзья. За Байязом нынче следить затруднительно, поэтому наблюдаю за тобой.

Незнакомка нахмурилась.

— Байяз мне не друг. Он обещал мне месть, вот и все. И слова он все еще не сдержал.

— Жизнь полна разочарований.

— Жизнь — сплошное разочарование. Твой черед спрашивать, калека.

«Искупает ли она меня снова, получив ответы? Станет ли этот день для меня последним?»

Взгляд желтых глаз не выдавал ничего. Они казались пустыми, как у животного.

«Разве есть выбор?»

Глокта облизнул вымазанные в крови губы и снова прислонился спиной к стене.

«У меня есть только шанс умереть немного поумневшим».

— Что такое Семя?

Она нахмурилась чуточку больше.

— Байяз говорил, что это оружие. Оружие такой силы, что с его помощью можно Шаффу обратить в пепел. Он думал, что Семя спрятано на краю мира, и ошибся. Не очень-то этому обрадовался. — Женщина немного помолчала. — Зачем тебе Байяз?

— Он украл корону и возложил ее на голову бесхребетному слизню.

Женщина фыркнула.

— Тут я с тобой согласна.

— В правительстве некоторые люди обеспокоены тем, куда нас заведет его правление. Сильно обеспокоены. — Глокта облизнул окровавленный зуб. — Что задумал Байяз?

— Он ничего не говорит. Я не доверяю ему, он не доверяет мне.

— И тут я с тобой солидарен.

— Он думал обратить Семя против врагов. Видно, отыскал другое оружие и хочет втянуть вас в войну. В войну против Кхалюля и едоков.

По левой половине лица Глокты прошлась судорога, глаз задергался.

«Чертово мясо, выдает меня!»

Женщина склонила голову набок.

— Ты про них знаешь?

— Шапочное знакомство. — «Эх, была не была». — Я поймал одного едока в Дагоске, допросил его.

— Что он сказал?

— Говорил о правосудии и справедливости. — «Которых я в жизни не встречал». — О войне и жертвоприношении. — «Зато вот этого я навидался вдоволь». — Говорил, что твой друг Байяз убил собственного наставника. — Женщина даже глазом не моргнула. — Что его отец, пророк Кхалюль, до сих пор ищет мести.

— Мести, — прошипела она, сжав кулаки. — Я покажу им месть!

— Что они тебе сделали?

— Истребили мой народ. — Женщина поднялась. — Увели меня в рабство. — Она нависла над Глоктой. — Украли у меня жизнь.

Уголок рта Глокты пополз вверх.

— У нас и тут много общего.

«Но я чувствую, что мое время на исходе».

Женщина схватила его за грудки и яростным рывком поставила на ноги.

«Тело обнаружат в ванне?..»

Глокта часто задышал, свистя разбитым носом; сердце бешено колотилось.

«Уверен, даже мое изувеченное тело станет отчаянно бороться — за глоточек воздуха, понукаемое инстинктом дышать, от которого не избавишься. Я буду брыкаться и извиваться, точно как Тулкис, гуркхульский посол, в петле, когда ему выпустили кишки».

Глокта изо всех своих увечных сил постарался стоять прямо.

«В конце концов, однажды я был гордым мужчиной, пусть и в далеком прошлом. Не такого конца ожидал полковник Глокта — быть утопленным в ванне женщиной в грязной рубашке. И найдут меня перекинутым через край ванны, задом кверху. Хотя какая разница? Важно не как ты умер, а как жил».

Женщина отпустила Глокту и резкими движениями разгладила одежду у него на груди.

«К чему свелась моя жизнь в последние годы? О чем мне грустить? О лестницах? супе? боли? О бессонных ночах, когда не дают покоя воспоминания о прошлом? О пробуждениях по утрам в постели, полной моего же дерьма? Резонный вопрос: что же я сам не удавился, еще раньше?»

Глокта заглянул в глаза убийцы, холодные и яркие, как желтое стекло. И улыбнулся. Улыбнулся с облегчением.

— Я готов.

— К чему? — Она вложила ему в руку… трость. — Если у тебя будут еще дела с Байязом, меня в это не впутывай. В следующий раз я не буду такой вежливой.

Она попятилась к выходу — светлому прямоугольнику на черном фоне. Когда в коридоре стихли шаги, в комнате стало совершенно тихо. Лишь капала вода с плаща Глокты.

«Итак, я остался жив. Опять».

Глокта выгнул брови.

«Секрет, похоже, в том, чтобы этого не хотеть».

Дикарь с востока был настоящим уродом: жлоб в вонючей шкуре и кольчужных нашлепках; мокрые от дождя черные патлы схвачены неровными серебряными кольцами, на щеке и на лбу — по длинному шраму, тут и там — рубцы поменьше и юношеские прыщи. Сплюснутый рябой нос смотрит в сторону. Он пыхтел и щурился от усилия, скалил желтые зубы и в прорехе на месте резцов торчал серый язык. Лицо человека, жившего войной. Лицо человека, жившего мечом, секирой, копьем и считающего, что прожить еще день — уже счастье.

Логен видел в нем, как в отражении, самого себя.

Они крепко вцепились друг в друга, словно пара неумелых любовников, позабыв обо всем. Качались то вперед, то назад, как озлобленные пьянчуги в корчме. Дергали и тянули друг друга на себя, кусаясь и царапаясь, объятые злобой, выдыхая облачка зловонного пара. Усталый, уродливый, смертельный танец под непрекращающимся дождем.