Зоб не сказать чтобы пришел от этого в восторг, неважно, насколько выгоден рельеф местности.

— На западе рвется с поводка Миттерик, которому неймется пустить в ход красавиц-лошадок. Есть у него люди и за той речушкой, в лесу сбоку от вас.

— Ха, гляди-ка. Кальдер-то, оказывается, был прав.

— Он всю ночь провел в ратных трудах.

— Будь я проклят, если это у него, засранца, не самые первые труды за все время.

— Он в темноте похитил у Союза два знамени, и сейчас над ними потешается.

Черный Доу хмыкнул.

— Лучшего потешника и представить сложно. Мне этот парень всегда нравился.

— Вот как? — удивился Зоб.

— Ну а разве я бы давал ему столько возможностей? У меня достаточно жлобов, которые пинком вышибают двери. Не мешает иногда иметь парочку таких, которые пользуются дверной ручкой.

— Справедливо.

Интересно, что бы сказал Доу, узнав, что Кальдер пробовал подобраться к ручке его убийства. Хотя узнать — для него всего лишь вопрос времени. Посмотрим, как быстро он справится.

— То их новое оружие, — Доу сузил глаза в убийственные щели, — что оно собой представляет?

— Байяз.

Ишри тоже убийственно сузила глаза, видимо, по своим причинам. Любопытно, сыщется ли в целом свете две пары глаз более жестких, чем у этого дуэта.

— Первый из магов. Он с ними. И у него есть кое-что новое.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Байяз не единственный, кто горазд на сюрпризы, — сказала Ишри. — У меня для него тоже кое-что припасено.

— Я знал, — торжествующе воскликнул Доу, — что у меня есть причина хранить тебя под крылышком.

— Твое крыло хранит весь Север, о великий протектор. — Глаза Ишри медленно закатились к потолку. — Пророка бережет крыло Бога. Меня бережет крыло Пророка. Разве не оно мешает дождю капать на голову?

Колдунья подняла руку, пальцы извивались, как черви в банке.

— И великим и малым — всем нужно прибежище.

Факел Доу щелкнул снопом искр; свет дрогнул, Ишри исчезла.

— Подумай об этом, — прозвучал ее голос в самом ухе у Зоба.

Бек понуро уставился в огонь. Вернее, на кучку почерневших головней с еще живыми розоватыми проблесками, да язычки огня, беспокойно и беспомощно мятущиеся на ветру. Выгорел костер-то. Совсем как он, Бек. Все мечтал заделаться героем и так долго хватался за свою мечту, что теперь, когда она прогорела до серого пепла, он даже не знал, чего хочет. Сидел под гаснущими звездами, названными в честь великих людей, битв и деяний, и не знал, а кто же он такой.

— Что, не спится? — В свет костра, шаркая, забрел Дрофд с одеялом на плечах.

Бек едва слышно хмыкнул; меньше всего хотелось говорить.

— Есть хочешь? — Дрофд протянул лоснящийся жиром кусок вчерашнего мяса.

Бек качнул головой. Когда последний раз ел, он и не помнил. Скорее всего перед тем, когда последний раз спал. Воротило от одного запаха съестного.

— Ну, тогда оставлю на потом.

Дрофд костью вверх сунул мясо в карман, потер руки — черные, будто он ворошил уголья, — и протянул к еле живому костру. Он, похоже, примерно одного возраста с Беком, помельче и потемнее, на скулах пучками торчит щетина. В эту минуту, да еще почти в темноте, он чем-то напоминал Рефта. Бек, сглотнув, отвернулся.

— Так ты имя сегодня, говорят, получил?

В ответ неохотный кивок.

— Красный Бек, — Дрофд хмыкнул. — А что, славное. Боевитое такое. Небось доволен.

— Доволен?

Так и захотелось сказать: «Доволен тем, что просидел в шкафу и убил своего?» Но вместо этого он произнес:

— Да так.

— Эх, мне бы вот имя. Ну да как-нибудь, наверно, заслужу.

Бек таращился в огонь, надеясь, что болтовня на этом стихнет. Но, видимо, Дрофд из разговорчивых.

— А семья у тебя есть?

Такие обычные, досужие вопросы. А ответ почему-то дался не сразу, с неимоверным трудом.

— Мать. Двое братишек. Один в долине, подмастерьем у кузнеца.

Стоило начать говорить, как остановиться оказалось невозможно.

— Мать скорей всего готовится к жатве. Урожай перед моим уходом уже созревал. Сейчас она, наверно, серп точит. А Фестен следом за ней колоски подбирать будет…

Именем мертвых, как он хотел быть с ними. Хотелось разом и улыбаться, и плакать — так, что боязно дальше говорить, а то голос ненароком дрогнет и выдаст.

— А у меня семеро сестер, — сказал Дрофд, — я самый младший. Как все равно восемь мамок суетятся вокруг, день-деньской поучают, и у каждой язык острее предыдущей. А мужика в доме нет, и о делах мужских ни слова. Это, я тебе скажу, еще та чертовщина. Особая.

Теплое жилище с восемью женщинами и без единого меча — так ли уж оно, если вдуматься, ужасно? Когда-то и Беку дом казался чуть ли не преисподней. Теперь же ад в его понимании выглядел иначе. А Дрофда все несло:

— Зато теперь у меня другая семья. Зобатый, Чудесница, Весельчак Йон, остальные. Славные бойцы. Славные имена. Держатся вместе, никто ни к кому не суется. За последние несколько дней потеряли троих. Хороших людей, да вот…

Он запнулся, как будто не находясь, что сказать.

— Зобатый был вторым у самого Тридуба — из старых, ты небось знаешь. Нет такой битвы, в которой бы он не побывал. Поступает всегда по-правильному, как в старину. Прямой, как резак, сказал-отрезал. Так что тебе, пожалуй, повезло сюда к нам свалиться.

— Ага.

Хотя радости, что ему «повезло свалиться» Бек отчего-то не чувствовал. Казалось, будто он все еще валится, а рано или поздно, причем скорее первое, чем второе, неминуемо вышибет себе оземь мозги.

— А откуда у тебя такой меч?

Бек растерянно моргнул, глядя на рукоять едва ли не с удивлением от того, что она по-прежнему на месте.

— От отца.

— Ух ты. Он был воином?

— Названным. Знаменитым, я бы сказал.

А ведь как ему, помнится, нравилось этим именем козырять. Теперь же без оскомины его сложно и произнести.

— Шама Бессердечный.

— Да ты что! Тот, который дрался на поединке с Девятью Смертями? Который тогда…

Проиграл.

— Ага. Девять Смертей вышел на поединок с топором, а мой отец с этим вот мечом. Щиты они перед схваткой откинули. Девятипалый одержал верх и отобрал меч.

Бек выдвинул лезвие из ножен, опасаясь, как бы им невзначай кого не пырнуть. В нем появилось уважение к заостренному металлу, какого не было еще накануне.

— Ну и вот, а когда выиграл, Девять Смертей вспорол моему отцу живот.

Казалось сущим безумием, что он сам взял и метнулся по следам этого человека; человека, которого он отродясь и не знал, но по стопам которого тем не менее пошел. Уж не затем ли, чтобы ему потом и самому выпустили кишки?

— Ты хочешь сказать, что… Девять Смертей держал этот самый меч?

— Должно быть.

— А… можно мне?

Раньше Бек, наверное, послал бы такого, как Дрофд, куда подальше. Однако держаться одиночкой ни для кого еще добром не кончалось, так что не мешало бы обзавестись хоть одним-двумя знакомцами. И он подал клинок рукоятью вперед.

— Именем мертвых, чертовски добрый меч, — выдохнул Дрофд, разглядывая рукоять. — На ней до сих пор еще кровь.

— Ага, — сказал Бек и закашлялся.

— Ну-ну. — Это подошла Чудесница — вразвалочку, руки в боки. — Два паренька ласкают друг у дружки оружие при свете костра? Не волнуйтесь, я понимаю, как такое может происходить. Вы думаете, никто не смотрит, а завтра в бой, и может, уже никогда не удастся попробовать. А ведь самая, казалось бы, естественная штука на свете.

Дрофд кашлянул, поспешно отдавая меч обратно.

— Да мы так… просто разговаривали, ну ты знаешь. Имена. А тебе твое как досталось?

— Мне? — ухмыльнулась Чудесница, с прищуром поглядев на юношей.

Бек не мог толком представить, каково это, быть женщиной и лезть в бой, да еще возглавлять дюжину. К тому же если она, эта женщина, твой вождь. Воитель. То есть воительница. Признаться, Чудесница его немного пугала своим жестким взглядом и бритой наголо головой со старым шрамом на одной стороне и свежим на другой. Побаиваться женщины — раньше бы он, пожалуй, стыдился; теперь же, когда его и так пугало все подряд, странным это не казалось.