Последнее он проорал, выпучив глаза. Ни с того ни с сего в нем полыхнула ярость; жилы на шее вздулись. Все настороженно притихли. А Доу, выпустив пар, опять сделался безмятежным, аки агнец.

— Понял меня?

Кальдер сглотнул, пытаясь не выдать страха.

— Суть уяснил.

— Ну вот и славно. — Доу зашнуровал гульфик и ощерился, как лиса при виде незакрытого курятника. — А то ужас как не хотелось бы трогать твою жену. Она ж такая красотуля. Хотя, понятно, и не такая, как ты.

Молчаливую ярость Кальдер скрыл за очередной усмешкой.

— Оно понятно, куда ей до меня.

Он прошел между скалящимися карлами и вышел под вечереющее небо, неотвязно думая, как бы вернее поквитаться с Черным Доу и вернуть похищенное у отца.

— Красиво, правда? — спросил Агрик с улыбкой во все веснушчатое лицо.

— Ничего, — рассеянно буркнул Зоб.

Он раздумывал, как использовать это место и как бы его мог использовать враг. Старая привычка — еще со времен Бетода, когда они вели кампании и рассуждали о земле. И о том, как превратить ее в оружие.

Ценность холма, на котором стояли Герои, дураку понятна. Он грибом вырастал над плоской долиной — одинокий и странно гладкий, будто рукотворный. От него шпорами ответвлялись два выступа — один на запад, с иглой из камня на конце, получившей название Палец Скарлинга, а другой на юго-восток, с кольцом более мелких камней на макушке, известных как Детки. По мелкому дну долины петляла река. На западе она огибала золото ячменных полей и терялась в зеркальных блюдцах болот, а далее текла под рассыпающимся мостом, за которым сейчас приглядывал Легкоступ — мостом, с редкостной неизобретательностью названным Старым. Вода, серебристо посверкивая на галечных отмелях, с журчанием омывала подножие холма. Где-то там, среди чахлой осоки и плавника, удил сейчас рыбу, а скорей всего клевал носом, Брек.

По другую сторону реки, к югу, поднималась Черная пустошь — мешанина желтой травы и бурого папоротника, с каменистыми осыпями и оврагами, по дну которых белой кипенью бежали родники. Восточнее над рекой стоял Осрунг — кучка домишек около моста и большая мельница, в окружении высокого частокола. Столбики дыма из труб уходили в синеву неба, а оттуда в никуда. Все как обычно, ничего примечательного, и никаких следов ни Союза, ни Черствого, ни кого-то от Ищейки. Трудно поверить, что идет война.

Хотя, исходя из опыта, которого у Зоба было хоть отбавляй, война почти полностью состоит из тоски и скуки — обычно в холоде и сырости, голоде и хвори. И из ужаса, да такого, что обосраться можно. А ведь надо еще таскать на себе доспехи и навешанный на них металл. И донимало немое изумление, как его угораздило врасти в это черное дело, да так из него, черт возьми, и не вырасти. Быть может, это талант, или же отсутствие таланта к чему-то другому. Или его подхватило и унесло ветром, который возьми да занеси его сюда. Зоб уставился вверх, где в глубокой синеве неба плыли клочковатые облака, а с ними воспоминания: одно, другое.

— Красота-то какая, — еще раз мечтательно вздохнул Агрик.

— Под солнышком все смотрится красивей, — сказал Зоб. — А был бы сейчас дождь, так ты бы назвал эту лощину самой поганой дырой на свете.

— Может быть, — Агрик, блаженно прикрыв глаза, подставил лицо солнцу, — но ведь дождя нет.

Это правда, причем необязательно радостная. У Зоба была давняя пагубная склонность сгорать на солнце, так что весь вчерашний день он как по часам смещался вместе с тенью вокруг самого рослого Героя. Сильнее жары Зоб недолюбливал только холод.

— Эх, не знаю, что отдал бы за крышу, — вздыхал он. — Чертовски доброе приспособление прятаться от погоды.

— А мне так и дождь, если в меру, нипочем, — сказал Агрик.

— Это ты еще молод. Вот поживешь с мое — тогда узнаешь, каково в таком возрасте сутками торчать под открытым небом, в погоду и непогоду.

Агрик пожал плечами.

— К той поре, воитель, я все же рассчитываю обзавестись крышей.

— Правильно мыслишь, — проворчал Зоб, — хотя соплив еще мне перечить.

Он достал побитый окуляр, которым разжился у мертвого офицера Союза, найденного замерзшим среди зимы, и опять уставился в сторону Старого моста. Ничего. Проверил отмели — ничего. А вот на дороге в Олленсанд вроде как вспархивает какое-то пятнышко — оказалось, мошка по ту сторону стеклышка, так что оснований бить тревогу нет.

— Что ж, в хорошую погоду хоть местность просматривается лучше.

— А мы Союз высматриваем? Да эти негодяи и на дохлую лошадь не всползут. Напрасно беспокоишься, воитель.

— Кому-то ж надо.

Хотя в словах Агрика был определенный смысл. Беспокоиться чересчур или не беспокоиться вовсе — две стороны одной монеты, но Зоба почему-то всегда клонило именно к первому, то есть к чрезмерному волнению. Поэтому при всяком движении он дергался и норовил призвать к оружию: было ли то кружение птиц в небе; овцы, пасущиеся на пустынных склонах; крестьянские повозки, ползущие по проселочным дорогам. Недавно Весельчак Йон с Атроком затеяли упражняться на топорах — так от внезапного лязга металла Зоб чуть не опростался в штаны. Да, оно так: беспокойство избыточное. Стыд в том, что в сердце его никак не унять.

— Зачем мы здесь, Агрик?

— Мы, здесь? Ну как. Ты же знаешь. Сидеть на Героях, смотреть, не появится ли Союз, а если появится, сообщить Черному Доу. Дозор, разведка, как всегда.

— Это мне известно. Я же сам тебя в этом наставлял. А ты скажи, зачем мы здесь?

— Как бы смысл жизни и все такое?

— Да нет же, нет! — Зоб хватал руками воздух, как будто никак не мог уцепиться за истинный смысл слов. — Почему мы здесь?

Агрик, наморщив лоб, мучительно соображал.

— Ну это… Девять Смертей убил Бетода, и взял его цепь, и сделался как бы королем северян.

— Верно.

Тот день отчетливо помнился Зобу: труп Бетода, простертый в луже крови; толпа, ревущая имя Девятипалого… Несмотря на солнце, его пробрал озноб.

— И?

— Черный Доу пошел тогда на Девять Смертей и забрал цепь себе.

Агрик спохватился, что говорит крамолу, и завилял:

— Ну а как же иначе. Кто бы стерпел такого отъявленного сумасброда, как Девятипалый, над собой королем? Однако Ищейка назвал Доу изменником и клятвопреступником, а большинство кланов к югу от Уфриса склонились на его сторону. А короля Союза, видите ли, связывали с Девятипалым узы дружбы по каким-то там безумным походам. Вот и вышло, что Ищейка и Союз решили пойти на Черного Доу войной, и вот мы все здесь.

Агрик откинулся на локти, прикрыв глаза, довольный собой.

— Какое четкое понимание интриги текущего противостояния.

— Спасибо, воитель.

— А именно, как завязалась распря между Черным Доу и Ищейкой, и почему Союз встал на сторону Ищейки. Хотя дело скорее в том, кто чем владеет, нежели кто у кого ходит в друзьях.

— Ну да. Вот ты и здесь.

— Но почему здесь мы?

Агрик снова, насупившись, сел. Тюкнул по дереву металл: это брат сделал выпад на щит Йона и тут же поплатился за опрометчивость.

— Я ж сказал: бери вбок, дурачина! — сурово поучал Йон.

— Ну, это… — мучился Агрик. — Наверно, мы стоим за Доу, потому что Доу, каким бы лиходеем ни был, тоже стоит за Север.

— Да? А что такое, по-твоему, Север? — Зоб похлопал по земле. — Леса, холмы и реки — за них он, что ли, стоит? Зачем он тогда заманивает неприятеля, чтоб тот их сжигал, загаживал, вытаптывал?

— Ну, я в смысле, не только земля. Главное — здешний народ, я его имею в виду. Ты же понимаешь: Север.

— Народ, говоришь? А сколько племен и кланов, самых разных, здесь обитает? Многим из них на Черного Доу решительно наплевать, а уж ему на них — тем более. Народ как жил так и живет лицом к земле, лишь бы ему дали спокойно свои крохи с наделов собирать.

— Эйе. В смысле, ну да.

— Так как Черный Доу может стоять разом за всех?

— Ну, — Агрик поерзал, — не знаю. Наверно, оно…