— Я бы на его месте смотрел.

Кальдер поглядел на небо, где сквозь бурлящую муть облаков сочился серый свет. Рассветом это назвал бы лишь самый неисправимый оптимист. Кальдер к их числу не принадлежал.

— Тогда, наверное, время.

Он еще раз отхлебнул из фляжки, почесал ноющий низ живота, передал фляжку Бледноснегу и полез на груду коробов. В свете фонарей он оказался столь же незаметен, как метеор в ночном небе. Кальдер оглянулся через плечо на ряды людей, темные силуэты перед длинной стеной. Он так и не научился ни понимать, ни любить их, как и они его, но их объединяло одно — все они купались в славе его отца; были великими людьми из-за того, кому служили. Именно они сидели за большим столом в замке Скарлинга, кое-кто на почетных местах. Со смертью отца Кальдера все, включая принца, покатились в тартарары; впечатление такое, что падать ниже попросту некуда. И это в каком-то смысле принесло облегчение, поскольку вождь без солдат — неимоверно одинокий человек в большом кровавом поле.

Расшнуровывая гульфик, Кальдер отчетливо улавливал на себе их взгляды. Взгляды пары тысяч его удальцов, что стояли сзади, и головорезов Тенвейза. Хорошо бы, если б на него сейчас смотрели еще и несколько тысяч кавалеристов Союза. А заодно с ними и генерал Миттерик, и чтобы башка у него готова была лопнуть от злости.

Ничего. Что лучше, расслабиться или напрячься? Как, черт возьми, всегда: такие старания, и насмарку. А что еще хуже, пронзительный ветер ощутимо подмораживал конец. Седой карл, что стоял с вражеским флагом слева, поглядывал на усилия принца с некоторой озадаченностью.

— Ты можешь не пялиться? — процедил Кальдер.

— Прости, воитель, — карл кашлянул и прямо-таки деликатно отвел глаза.

Может, как раз обращение «воитель» подействовало так, что камень преткновения он преодолел. В мочевом пузыре заныло, и Кальдер, откинув голову, радовался этому сладостному томлению.

— Ах-х.

Вырвалась на волю струя, и в сиянии брызг в свете фонаря оросила ближний флаг, как дождик, брызжущий на маргаритки. По рядам воинства прокатился раскат смеха. Как они податливы на забаву — а впрочем, могучие бойцы не приспособлены для тонких шуток. Им бы что-нибудь понаглядней: ссаки с дерьмом, башка с плеч.

— А вот и тебе немножко.

С этими словами он послал дугу на другой флаг, повернувшись в сторону Союза с самой что ни на есть глумливой ухмылкой. Народ подпрыгивал, приплясывал, ликующе вопил на все поле. Что ж, воин или вождь из него, Кальдера, не ахти, но зато он знает, как развеселить людей и как их разгневать. Свободной рукой он указал на небо, а сам, вихляя бедрами, стал брызгать во все стороны.

— Я бы и посрал на них, — заорал он через плечо, — да только от жарко́го Белоглазого у меня запор!

— Он бы на них посрал! — под разноголосые смешки разнес кто-то шутку.

— Ничего, прибереги для Союза! Посрешь на них, когда они сюда сунутся!

И они хохотали и улюлюкали, потрясали оружием и хлопали по щитам. Пара человек даже влезла на стенку и стала с нее мочиться на расположение Союза. Это им казалось куда веселей, чем сидеть в ожидании того, что неминуемо нагрянет с той стороны ячменного поля. Видеть эту браваду Кальдеру было отрадно. Он проявил себя и совершил поступок, достойный песен. Заставил смеяться людей отца. Людей брата. Своих людей. Пока их всех не перебьют к чертям собачьим.

Беку показалось, что ветер донес до слуха что-то, похожее на смех, хотя кому — и главное, над чем — тут смеяться. Развиднелось настолько, что стала просматриваться долина. А вместе с тем и численность Союза. Поначалу Бек не поверил, что темные квадраты по ту сторону отмелей — скопления людей. Он пытался себя убедить, что такого не бывает. И наконец понял, что это бесполезно.

— Их там, кажется, несметные тыщи, — выдохнул он.

— Ну а как же! — Жужело чуть не подпрыгивал от восторга. — И чем их там больше, тем сильнее наша слава! Разве не так, воитель?

Зоб ненадолго отвлекся от выгрызания ногтей.

— А? Понятное дело. Жаль только, что их там не вдвое больше.

— Именем мертвых, а уж мне-то как жаль! — Жужело втянул воздух и выдохнул с блаженной улыбкой. — Ну да не будем предаваться унынию: может, они тут еще не все!

— Остается лишь уповать, — угрюмо хмыкнул Йон.

— Эх, как я люблю войну, разрази меня гром! — Жужело взвизгнул от восторга. — Ну просто обожаю! А ты?

Бек промолчал.

— Ее дух. Ее ощущение. — Он нежно провел по зазубренным ножнам меча. — Война честна. В ней нет лжи. Не нужно ни перед кем кланяться. Не нужно прятаться. Да и некуда. Скажем, ты погибнешь — ну так что с того? Ты примешь смерть среди друзей. Среди достойных врагов. Умрешь, честно глядя Великому Уравнителю прямо в глаза. А может, и выживешь — в жизни всякое бывает, верно, парень? Человек не чувствует себя доподлинно живым до тех пор, пока не заглянет в лицо смерти.

Жужело топнул.

— Люблю войну! Как досадно, что Железноголовый сейчас внизу, на Детках. Ты как думаешь, они в самом деле доберутся досюда? А, воитель?

— Да кто его знает.

— Я думаю, да. Надеюсь на это. Эх, лучше, если б это случилось до дождя. Гляньте-ка, небо — словно ведьмино варево.

А ведь и в самом деле: с первым проблеском рассвета оно окрасилось в какой-то небывалый цвет. Небо тяжелело взбухающими громадами мутно-лиловых туч, безмолвно и торжественно плывущими откуда-то из-за гряды северных холмов. Жужело пружинисто подпрыгнул.

— Эх-х, черт его дери! Просто дождаться не могу!

— А там что, разве не люди? — Бек задумчиво кивнул на ту сторону; ему припомнилось безжизненное лицо того солдата в лачуге. — Разве они не такие же, как мы?

— Вполне возможно, — покосился Жужело. — Но если начать так думать, то… так никого и не угрохаешь.

Бек открыл было рот, да так и закрыл. А и в самом деле, что на это скажешь. Смысла не больше, чем в том, что творилось в истекшие дни.

— Хорошо тебе, — фыркнул Зобатый. — Твоя Шоглиг назвала время и место твоей смерти, да еще и сказала, что оно не здесь.

Жужело разулыбался еще шире.

— Оно-то так, и мою отвагу это, признаться, подпитывает, но даже если б она сказала, что я сложу голову здесь и сейчас, думаешь, это бы что-то изменило?

— Может, ты б тогда хоть не тявкал так громко, — брякнула Чудесница.

Жужело ее не слушал:

— О, гляньте! Гляньте, они уже двинулись! Хотя и рановато.

Он ткнул Мечом Мечей на запад, в сторону Старого моста, другой рукой обняв Бека за плечи — силища такая, что его чуть не оторвало от земли.

— Посмотри, какие красивые лошадки.

Бек ничего особо не разглядел, кроме темной земли, блеска реки и роения дальних огней.

— А ведь правда, экие они нетерпеливые. Дерзко, ничего не скажешь. Выходить в такую рань, когда еще толком и не рассвело.

— Для конницы и впрямь темновато, — покачал головой Зоб.

— Им, видимо, так же чертовски неймется, как и мне. Хотят сегодня как следует попластаться, да, Зобатый? Эх, именем мертвых!

Жужело погрозил долине мечом, мотая Бека взад-вперед чуть ли не в воздухе.

— Сдается мне, о сегодняшнем дне будут сложены песни!

— Кому-то что малина, что говно, лишь бы песни горланить, — процедила сквозь зубы Чудесница.

— Вон они, идут.

Голос у Бледноснега был бесстрастным, будто речь шла о бредущей навстречу отаре овец. Приближение вражеской конницы было хорошо слышно в полутьме. Долгий зов трубы, шуршанье колосьев по конским бокам — все ближе и ближе, — отрывистое перекликание людей, всхрапы и ржание коней, позвякивание сбруи и доспехов. Невнятно, приглушенно, но с грозной неминуемостью. У Кальдера от этих звуков зачесалась разом взмокшая кожа. Вон они, близятся, и непонятно, что лучше, — храбриться или ужасаться. Наверно, лучше и того и другого помаленьку.

— Представить невозможно, что они клюнули.

Все было так вздорно, что хотелось смеяться. До тошноты, до рвоты.