«Врагов своих не бойся, — писал Вертурио. — Бойся друзей».

По заброшенному складу гуляли сквозняки. Сквозь щели в ставнях внутрь пробивались тонкие лучи света, разрисовывая яркими полосками пыльные половицы, сваленные в углу пустые ящики, поверхность стола, стоявшего посреди комнаты. Трясучка рухнул на расшатанный стул рядом. В голень вдавилась рукоять ножа, который выдала ему Монца. Болезненно напомнив о том, для чего он нанят, о том, что жизнь становится еще опасней и страшней, чем дома, на Севере. И сам он не только не делается лучше, но, напротив, даже опускается. С каждым днем все ниже.

Так какого же дьявола он здесь торчит? Потому, что хочет Монцу?.. Это так, вынужден был признать Трясучка, и то, что после Вестпорта она держится с ним холодно, только усиливает его тягу. Потому, что ему нужны деньги? И это так. На деньги можно чертовски много всего купить. Потому, что ему нужна работа? Да. Потому, что он в этой работе силен? Да.

Потому, что работа его радует?..

Трясучка нахмурился. Некоторые люди не созданы для того, чтобы делать добро. Может, и он из таких?.. Уверенности в том, что бытие хорошим человеком стоит приложенных усилий, оставалось с каждым днем все меньше.

От этих мыслей его отвлекла хлопнувшая дверь. Из комнат наверху, где устроены были спальни, спустился по скрипучей деревянной лестнице Коска, почесывая красную сыпь на шее.

— Доброе утро.

Старый наемник зевнул.

— И вправду утро… Уж и не помню, когда видел его в последний раз. Красивая рубашка.

Трясучка поддернул рукава. Черный шелк, блестящие костяные пуговицы, богатая вышивка на манжетах. Сам он выбрал бы что попроще, конечно, но Монце понравилась именно эта рубашка.

— Не замечал.

— Когда-то и я любил красиво одеться. — Коска уселся на другой расшатанный стул, рядом с Трясучкой. — Брат Монцы тоже, между прочим… помнится, была у него рубашка, точь-в-точь такая.

На что пытается намекнуть старый ублюдок, Трясучка не понял. Но понял со всей уверенностью, что вряд ли ему доставит удовольствие это слышать.

— Да?

— Она, конечно, много рассказывала о брате? — Коска улыбнулся как-то странно, словно ему известно было что-то, чего Трясучка не знал.

— Говорила, он умер.

— Понятно.

— Еще говорила, что горюет по нему.

— Уж в этом не сомневайся.

— Мне следует знать больше?

— Побольше знать нам всем не мешало бы. Однако это ее дело, не мое.

— Где она? — рявкнул Трясучка, чье терпение подошло к концу.

— Монца?

— Кто ж еще?

— Она не хочет, чтобы ее видели раньше времени. Да ты не волнуйся. Я нанимал бойцов по всему Земному кругу. Лицедеи — тоже дело нехитрое. Или ты имеешь что-то против того, чтобы отбором занимался я?

Против Трясучка имел много чего, зная, что единственной заботой Коски очень долгое время была бутылка. Отец Трясучки, после того как Девять Смертей убил его старшего сына, отрезал ему голову и подвесил к штандарту, тоже начал пить. Пить, и буянить, и трястись с похмелья. Не в силах больше решать, что хорошо, что плохо, он потерял уважение своих людей, разрушил все, что построил, и умер, не оставив Трясучке ничего, кроме недоброй памяти.

— Не доверяю я пьющим людям, — брякнул он напрямик. — Человек начинает пить, потом становится слабым, потом теряет разум.

Коска скорбно покачал головой:

— Как раз наоборот. Сперва человек теряет разум, потом становится слабым, потом начинает пить. Бутылка — следствие, а не причина. Но, хотя я тронут твоей заботой до глубины души, прошу тебя обо мне не беспокоиться. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше! — Наемник вытянул перед собой руки. Они и вправду почти уже не тряслись. Так, слегка подрагивали. — Оглянуться не успеешь, как буду в полном порядке.

— Жду не дождусь увидеть это. — Из кухни появилась Витари.

— Все ждут не дождутся, Шайло! Но хватит обо мне… Сколько негодяев, ворья и прочего людского мусора удалось тебе отрыть в гнусных помойках старого Сипани? Много ли воинственных фигляров ты собираешься представить на наш суд? Музыкантов-преступников? Танцоров-головорезов? Певцов-разбойников? Жонглеров… э-э-э…

— Убийц, — подсказал Трясучка.

Коска широко улыбнулся.

— Без экивоков и, как всегда, в точку.

— Экивоков?..

— Немало. — Витари уселась на последний свободный стул и развернула на столе лист бумаги. — Для начала уличный оркестрик, который я нашла близ гавани. Сдается мне, музыканты эти зарабатывают больше грабежом, чем исполнением серенад.

— Играют не по правилам, да? Самое то, что надо. — Коска вытянул тощую шею, как петух, собравшийся кукарекнуть. — Входите!

Дверь скрипнула, вошли пятеро. Такого вида, какой сочли бы сомнительным даже там, откуда прибыл Трясучка. Волосы сальные. Лица в оспинах. Глаза сощуренные, рыскающие с подозрением по сторонам. Вместо одежды лохмотья.

Сжимая в грязных руках обшарпанные инструменты, шаркая ногами по полу, все пятеро гуськом приблизились к столу. Один принялся почесывать пах. Другой — ковырять в носу барабанной палочкой.

— И кто вы такие? — вопросил Коска.

— Мы? Оркестр, — ответил тот, что стоял первым.

— И как ваш оркестр называется?

Они переглянулись.

— Никак. На кой это?

— Тогда — ваши собственные имена, если нетрудно. А еще — инструменты, которыми вы владеете, как музыканты и бойцы.

— Я — Солтер, — сказал первый. — С барабаном управляюсь и с булавой. — Откинул полу куртки, предъявил тусклый блеск железа. — С булавой — лучше, коли честно.

— Я — Морк, — представился следующий. — Труба и сабля.

— Олопин. Рожок и молот, — объявил третий.

— Тоже Олопин. Брат вот этому. — Четвертый ткнул большим пальцем в сторону третьего. — Скрипка и ножички. — Выметнул из рукавов пару длинных ножей, поиграл ими.

Последний, с перебитым носом, страшней которого Трясучка еще не видал, хотя ему случалось видеть сломанные носы, — сказал:

— Гурпи. Лютня и лютня.

— Ты бьешься лютней? — удивился Коска.

— Да запросто. — Тот изобразил, как наносит удар по голове, и, ухмыльнувшись, показал два ряда зубов цвета дерьма. — У меня топор в ней запрятан.

— А! Ну что ж, теперь сыграйте, ребятки. Хорошо бы что-нибудь веселенькое.

Трясучка не шибко разбирался в музыке, но даже он мог сказать, что оркестру этому далеко до совершенства. Барабан не попадал в ритм. Труба отчаянно хрипела. Лютня фальшивила — должно быть, из-за куска железа внутри. Коска, однако, закрыв глаза, кивал, словно никогда не слышал музыки слаще.

Через пару тактов он крикнул:

— Чудо, какие многоталанные ребятки! — Музыкальный тарарам начал заикаться и заглох. — Всех берем, платим за ночь сорок скелов каждому.

— Сорок… каждому? — разинул рот барабанщик.

— Плата по окончании. Но работа будет нелегкая. Драться придется наверняка, а, может быть, даже и играть. Ваша музыка станет последним, что услышат наши враги. Готовы на такой подвиг?

— За сорок скелов каждому? — Все пятеро разухмылялись. — А то. Конечно, господин. За этакие деньги на все готовы.

— Молодцы. Мы знаем, где вас искать.

Оркестр вышел вон.

— Жуткие уроды, — сказала Витари.

— Тем и хороша маскарадная пирушка, — ответил Коска. — Напялить шутовские костюмы, и кто там разглядит их рожи?

У Трясучки мысль доверить свою жизнь этой компании восторга не вызвала.

— Но игру-то услышат?

Коска фыркнул.

— В Дом Кардотти приходят не за музыкой.

— Может, надо было проверить, как они дерутся?

— Если так же, как играют, беспокоиться не о чем.

— Но играют они, как дерьмо!

— Как сумасшедшие. При удаче и дерутся так же.

— Но нам не…

— Вот уж каким тебя не считал, так это нервным. — Коска подмигнул Трясучке. — Не мешало бы тебе поучиться жизни, друг мой. Главное в достижении победы — натиск и кураж.

— Кураж?

— Безрассудство, — сказала Витари.