— Я всегда веду себя хорошо! — заявила Изерн, кинув хмурый взгляд на эту парочку и крепче сжимая темное древко своего копья. Насколько можно было судить о выражении лиц плоскоголовых, помимо множества зубов, они, кажется, тоже хмурились. — Ну что, пошли?

Скенн покачал головой:

— Я дальше не пойду.

— Я многое о тебе знаю, Скенн, и в основном ничего хорошего, но я никогда не считала тебя трусом.

— Считай меня чем хочешь, сестра, но я знаю, где мое место. Сейчас оно — по эту сторону камней. Моя задача была привести тебя сюда, и она выполнена. Я не прикидываюсь…

— Ну и катись на хрен, гора сала!

Изерн локтем отпихнула его в сторону и двинулась дальше.

— Мы остались втроем, — буркнул Трясучка, поудобнее устраивая Рикке у себя на плечах.

Ей казалось, будто она снова стала ребенком, когда Трясучка нес ее вот так, придерживая руками за лодыжки. Вперед, между камней и вниз по крутой тропе, вьющейся между деревьев. Старые-старые деревья, перешептывающиеся листвой в высоких-высоких ветвях, с цепкими, вгрызшимися глубоко-глубоко корнями, узловатыми, словно пальцы скряги.

Они вышли за поворот, и Рикке увидела берег. Серый галечный пляж расстилался до серой воды, размытые отражения высоких деревьев покалывали крапинки дождя. Еще несколько шагов — и все затерялось в тумане, и помимо него Рикке уже не видела ничего. Лишь ухала где-то одинокая сова, провожая закат.

— Запретное озеро, — сказала Изерн. — Теперь уже недалеко.

— Здесь всегда должен быть туман, так, что ли? — буркнул Трясучка.

Изерн снова зашагала, хрустя ботинками по гальке.

— Понимаешь ли, ничто не кажется таким волшебным, как то, чего ты не можешь увидеть.

— Нет, — прошептала Рикке, закрывая глаза. — Это еще не произошло.

Ночь, отблески костра пляшут на лицах собравшихся. Увядших старых лицах и свежих молодых лицах. Лицах, истыканных вьющимися татуировками горцев. Лицах, которых здесь еще, возможно, не было или которые были здесь давным-давно. Рикке больше почти не могла отличить сегодняшний день от вчерашнего или завтрашнего. Мясо шипело и плевалось соком. Холодный, бодрящий воздух гор на затылке и тепло костра на лице. Рикке расплылась в улыбке от чистого удовольствия этих ощущений и поуютнее завернулась в пахучий старый мех.

— Мне это не нравится, — сказал Скенн, качая своей огромной жирной головой.

— Ты спутал меня с кем-то, кому не насрать на то, что тебе нравится, а что нет, — отозвалась Изерн.

Едва ли можно было найти брата с сестрой, менее похожих друг на друга. Изерн — жесткая, как древко копья, с лицом, как лезвие кинжала, черные как уголь волосы свисают длинными спутанными прядями. Скенн — огромный, как дом, с руками, как два окорока, и лицом, как пудинг, голова обрита наголо, лишь рыжеватый пушок пробивается на мягком сморщенном скальпе.

— Мне не нравится мысль о том, чтобы подниматься туда, — сказал он, хмуро поглядывая на север, между освещенных костром хижин, в сторону арки из кривых сучьев. — Это место не зря называют запретным.

— Мне нужно, чтобы ты нас довел, а не высказывал свои мнения. Они такие же раздутые от вонючих ветров, как и ты сам.

— Совсем необязательно грубить, — отозвался Скенн с несколько обиженным видом, мня руками свой живот. Он взглянул на Трясучку: — У этой женщины не язык, а кнут!

Тот поднял брови — точнее, единственную бровь, что у него осталась:

— Ты так говоришь, будто это что-то плохое.

— Ей надо туда подняться, и не о чем больше спорить, — отрезала Изерн. — Эта девочка важна, Скенн. Луна благоволит к ней. Я всегда это знала.

— Ты спутала меня с кем-то, кому не насрать на то, что ты знаешь, а что нет, — ответил Скенн. — Я не собираюсь вести ее туда только потому, что ты так сказала.

— Вот именно. Ты поведешь ее, потому что ей надо туда попасть.

— Потому что у нее Долгий Взгляд?

— Потому что ее Долгий Взгляд настолько силен, что это ее убивает.

Наконец Скенн взглянул на Рикке. Глаза у него были маленькими и темными, но взгляд был цепким. «Остерегайся умных людей, — сказал ей как-то отец, — но больше всего остерегайся умных, которые выглядят дураками».

— А ты что скажешь, девочка? — Он сплюнул в огонь кусок хряща и указал на нее обгрызенной костью. — Если ты вправду можешь видеть будущее, может, скажешь мне, что меня ждет?

Рикке подалась вперед, так что шкура соскользнула с ее плеч, повернула к нему свой пылающий левый глаз и распахнула его на всю ширину. Скенн отшатнулся, когда она подняла левую руку, указывая пальцем на мерцающие звезды, и звенящим голосом огласила свое пророчество:

— Я вижу… что ты… станешь еще жирнее!

Люди вокруг костра засмеялись. Одна старуха с единственным зубом хохотала так, что чуть не упала в огонь, и ее молодой соседке пришлось хлопать ее по спине, пока она не выкашляла кусочек мяса, которым подавилась. Они с Трясучкой чокнулись кружками с элем, и Рикке, отхлебнув, снова завернулась в свой мех. Немного было вещей, ради которых стоило тащиться в Слорфу, но эль у горцев был отличный. У нее уже слегка кружилась голова — впрочем, возможно, это была слабость от Долгого Взгляда. Трудно отличить одно от другого.

Скенн, насупившись, опустил свою тушу на землю и скрестил ноги.

— То есть у нее есть чувство юмора. Оно ей понадобится там, в Высокогорье. Возле запретного озера смешного мало. — Он перевел хмурый взгляд на Изерн: — Ты действительно думаешь, что этот вот хрящик, эта вот сопля с кольцом в носу — возлюбленная луны?

Изерн сплюнула глоток эля в огонь, и раздалось шипение.

— Что ты можешь знать об этом, Скенн-и-Фейл, носящий молот нашего отца?

Скенн выставил бороду в ее сторону:

— Я знаю не меньше твоего, Изерн-и-Фейл, носящая копье нашего отца! Не думай, что только потому, что он любил тебя больше всех, ты больше всех от него научилась!

— Ты шутишь, овечий прихвостень? Наш отец меня терпеть не мог!

— Вот именно. Он ненавидел твой нрав, и твое лицо, и всю тебя, от жопы до ушей. — Скенн сделал паузу. — А ведь ты была его любимицей!

И оба разразились хохотом. Может быть, они были не очень похожи друг на друга, но смех у них был одинаковый: безумный, кудахчущий, с подвизгиванием, чем-то смахивающий на волчий вой. Над их головами висела огромная круглая луна, и они с треском сдвинули кружки, выплеснув фонтаны эля, и выпили то, что осталось, продолжая гоготать.

Трясучка, чье лицо было в тени, наблюдал за ними.

— Похоже, месяц будет долгим.

— Нет, — сказала Рикке, закутываясь в свой пахучий мех и закрывая глаза. — Это еще не произошло.

— Все вверх и вверх, — хватая ртом воздух, вымолвила Рикке и прикрыла глаза рукой от солнца, чтобы взглянуть вперед.

— Так всегда бывает, когда поднимаешься в горы, — отозвалась Изерн.

Она даже не запыхалась. Ее невозможно было утомить.

— А куда мы, собственно, идем? — поинтересовался Трясучка, похрустывая сапогами по грунтовой дороге.

— К запретному озеру.

— Это я знаю. Я спрашиваю, где оно находится?

— Если бы всем рассказывали, где оно находится, оно не было бы таким уж запретным, верно?

Трясучка закатил глаза — по крайней мере, один глаз:

— Ты хоть иногда даешь прямые ответы, женщина?

— Какой прок в прямых ответах в этом кривом мире?

Трясучка бросил взгляд на Рикке, но та слишком выбилась из сил и могла только пожать плечами.

— И как… мы тогда… дотуда… доберемся? — спросила она между судорожными вздохами.

— Мой брат Скенн знает дорогу. Он, конечно, какашка в образе мужчины, но он нам поможет. Сперва нам надо добраться до его селения — а точнее, какашки в образе селения. Слорфа, так оно называется. Оно находится в начале долины в четырех долинах отсюда.

— Похоже… довольно далеко, — пробурчала Рикке.

— Если переставлять ноги, со временем дойдешь.

— Сколько у тебя вообще братьев? — спросил Трясучка.