Кернса пробрала дрожь, и он не сразу понял, что только что на его глазах были убиты два человека. Был потрясен, не поверил своим глазам и восхищался до полного изумления. Вот наконец-то долгожданная стычка! Он встанет бок о бок с полковником Горстом, с человеком, удостоенным чести возглавлять личную стражу короля! После боя Горст улыбнется ему, хлопнет его по плечу и назовет братом! Кернс не мечтал о большем с того дня, когда впервые надел военную форму. Навстречу Горсту вприпрыжку бежали через подлесок еще трое северян, и Кернс поспешил к своему кумиру, размахивая мечом.
— Полковник Горст!
Он увидел краем глаза какое-то движение, инстинктивно отдернул голову и…
Горст почувствовал, что на самом завершении пируэта, когда находившийся перед ним северянин падал назад с аккуратно рассеченным горлом, заливая посевы кровью, его длинный клинок зацепился за что-то и чуть не провернулся в кулаке. Но ему некогда было обращать внимание на мелочи. У него другие дела.
А именно низкорослый чрезмерно тучный человечек в нечищеной кольчуге, совершенно запыхавшийся после пробежки через поле, но все равно орущий насколько хватило духа, с багровыми венами, выступившими на раскрасневшихся щеках. Эти щеки… К изумлению Горста, они пробудили в нем воспоминания об отце, о его последних днях, когда тот лежал прикованный к постели, не мог говорить толком и сам удивлялся тем звериным звукам, которые вырывались из его перекошенного рта. Раздражавшийся из-за оборок на ночной рубашке, превратившийся в призрак прежнего себя. Жалкий призрак с щеками, окрашенными призрачным румянцем.
Сколько лет ему приходилось терпеть демонстративное разочарование старого дурня, его попреки и издевательские шутки насчет женского голоса и улыбаться, и кланяться в ответ, как подобает почтительному сыну? Горст скривил губы, как будто собирался зарычать по-звериному. Мимолетное сходство с отцом не могло остановить атаку Горста. Скорее оно сделало его натиск еще яростней. В конце концов, отец, у меня никогда в жизни не было шанса заткнуть тебе рот…
Когда Горст приблизился, северянин размахнулся мечом над головой и ударил сверху вниз — примитивное, легко предсказуемое движение. Можно подумать, будто эти болваны никогда в жизни не брали в руки мечей. Вообще-то показывать им, как обращаться с оружием, не мое дело, однако… Горст легко парировал удар длинным клинком — сталь громко лязгнула — и нанес колющий удар коротким, позволив противнику отразить атаку краем расписного щита. Но сила удара заставила краснорожего владельца щита развернуться. Горст еще раз нанес укол и почувствовал, как лезвие пробило кольчугу, глубоко вонзилось в плоть, и северянин разинул рот в крике. Заткнись-ка, отец. Горст ударил еще раз, и вопль перешел в гортанное бульканье. Толкнув северянина плечом, он сбил его с ног, разрубив одну из его багровых щек, пустив кровь на траву, и заставил еще одного противника замешкаться ровно настолько, чтобы успеть обратным движением меча обезглавить его, и северянин упал, не дав Горсту времени найти в нем сходство с кем-нибудь еще из покойных родственников.
Больше противников вблизи не оказалось, и он оглянулся по сторонам. Бой шел возле повозок. Он увидел бросившего копье солдата, за которым гнался северянин с буйной шевелюрой. Второй солдат стоял на коленях, и в его плече торчала стрела. Между фургонами метались темные силуэты. Кто-то швырнул факел в воз с сеном, и повозку вмиг охватило жаркое пламя, в небо поднялись клубы жирного черного дым, лошади заржали и принялись биться, запутывая упряжь и оттого пугаясь еще сильнее.
— Лошади! — завизжал Горст, забыв даже попытаться вложить в голос хоть немного басовитых нот. — Лошади! — Если честно, плевать бы я хотел на лошадей. Да и на все остальное. И он, перескочив через труп одного из убитых им врагов, помчался обратно к обозу, торопясь сделать хоть что-нибудь еще.
Изнанке никогда еще не доводилось убивать людей. Для трэля, уже шесть лет как втянутого в черные дела, пожалуй, не предмет для гордости, и он не хвалился этим, но втайне гордился. Не единожды он нацеливал на врага снаряженный лук со стрелой на тетиве или в бою видел перед собой незащищенную спину или бок противника, и всякий раз он представлял себе, каким было бы выражение лица его матери, если бы он убил того или иного из них и рассказал ей об этом. Ну и что из того, что она давно умерла, что ее дюжину лет назад унес мор? То выражение лица, с которым она узнавала о той или иной его нехорошей проделке, до сих пор жгло ему душу. Изнанка не хотел расстраивать мать. И поэтому гордился тем, что мог сказать, что ни разу никого не убил, пусть даже он говорил это лишь самому себе. Нынче Бледноснег велел ему убивать лошадей, а приказания вождя Изнанка всегда старался исполнять.
Поэтому он скорчил гримасу и вонзил копье в бок ближайшей лошади, старательно держась подальше от копыт. Несчастная скотина не могла ни отбиться, ни удрать, как и три остальных. Когда жертва начала падать, Изнанка выдернул копье и направился к следующей. Поганое дело — убивать лошадей. Но война сама по себе поганое дело, и подобные штуки там идут сплошняком, а Изнанке к тому же всегда не везло по части заданий. В точном соответствии с его прозвищем в любом деле все у него всегда оказывалось шиворот-навыворот. Вот и неделю назад он участвовал в другом набеге Бледноснега, а там все началось, когда зашло солнце, полил поганый дождь, и в результате, как всегда, получилась настоящая сумятица. В этой сумятице он, когда все остальные кинулись наутек, оказался не на том берегу ручья, и разведчики Союза землю рыли, пытаясь отыскать его.
Только вчера ему удалось отыскать остальных парней Скейла и не без труда убедить их в том, что он не нарочно сбежал из отряда и что ему пришлось долго блуждать, чтобы выйти к своим, так что в итоге его не убили и не сожгли, как по обычаю, введенному Черным Доу в последнее время, стали поступать с дезертирами. И на следующий день изволь отправляться в следующий набег. Что тут скажешь насчет везения? Гов…ное везение. Да еще и такое ощущение, будто только что выслушал болтовню Бледноснега насчет того, что будет, дескать, не набег, а прямо-таки персик, и вот он снова несет ту же самую чушь. Изнанка терпеть не мог сражаться. По его глубокому убеждению, необходимость сражаться была главным недостатком жизни воина. Не считая голода. И холода. И возможности быть повешенным, а потом сожженным. По правде сказать, у жизни воина было очень много недостатков, особенно если здраво рассудить. Но сейчас было неподходящее время для здравых рассуждений.
Он стиснул зубы и вонзил копье в брюхо очередной лошади; уши раздирали ржанье, визг, стоны умирающих животных. Словно дети стенали. Да. Это были не дети, но все равно, препоганое занятие. Ему никогда прежде не доводилось видеть таких крупных, сильных, красивых лошадей, как эти. У него сердце разрывалось от мыслей о том, сколько эти прекрасные лоснящиеся кони могли бы стоить на ярмарке в его родной деревне. Как отвисли бы челюсти у крестьян при виде этих лошадей в грубосколоченном загоне. Как переменилась бы жизнь его старых матери с отцом, будь у них одна из таких вот лошадей, чтобы таскать груз, возить телеги с сеном, а по праздникам и крашеную бричку. Как они гордились бы, имея в хозяйстве такую лошадь! А он уже добрую дюжину обратил в грязь. Действительно, сердце кровью обливается.
Но война такая штука, что хоть чем на ней ни занимайся, сердце все равно будет обливаться кровью.
Он вырвал измазанное кровью копье из бока качавшейся в оглоблях и выгибающей шею в агонии лошади. Повернулся к следующему фургону и увидел, не то чтобы прямо перед собой, но довольно близко, одного из воинов Союза. Тот выглядел довольно странно: был безоружен и одной рукой придерживал брюки; сломанная пряжка ремня болталась где-то на уровне его колен.
Изнанка с первого взгляда понял, что чужак любит воевать ничуть не больше, чем он сам. И они сразу договорились между собой, не сказав ни единого слова. Оба одновременно развернулись вполоборота, чтобы не приближаться друг к другу, и сделали шаг назад. Потом другой. А потом разошлись в добром здравии и наилучшем настроении, чтобы, по всей вероятности, никогда никому не рассказывать об этой встрече, от которой, правда, не пострадал ни один человек, что, по мнению Изнанки, было наилучшим исходом для встречи двух врагов на поле боя.
