И когда Беллит наклонилась к ней и прошипела на ухо: «Это твой!» — она подпрыгнула.

Онна взглянула на дверь и почувствовала нутром, что дело совсем плохо. Он походил на сжатый кулак, этот ублюдок. Широченные бычьи плечи, никакой, вообще, шеи, склоненная вперед голова с коротко остриженными волосами похожа на пень, вздутые вены и сухожилия на тыльных сторонах толстых ручищ. Ручищ, которые, по их виду, предназначались для того, чтобы избивать людей. Большинство гостей должны были сдать оружие у входа, но этот носил меч у бедра и ходил в полированной кирасе, и это говорило о том, что он охраняет какого-то богача, а значит, привык совершать насилие, зная, что это ему ничем не грозит. Его маска была сделана из простого твердого металла, а ниже ее, на щеках, гуляли желваки, будто он скрипел зубами.

— Мне не нравится его вид, — пробормотала она, совсем уже готовая шмыгнуть в сторону.

— Тебе ничей вид не нравится! — яростно прошипела Беллит, сохраняя на лице неподвижную улыбку, и, схватив Онну за локоть, почти поволокла к пришельцу. — Думаешь, пекарь в восторге от того, как выглядит тесто, которое он месит? Выдои его и возвращайся за следующим!

Онна понятия не имела, почему Беллит так ненавидит ее. Она ведь старалась быть хорошей. Вот Мирайли была стервознейшей из стирийских стерв, а каждый раз выходило по ее. Все было так, как мать говорила: лучшие будут худшими. Но что поделать, если в Онне никогда не было ни капли стервозности?

— Ладно, — пробормотала она, — ладно. — И снова поддернула корсаж. — Я ведь только сказала. — И она прикрыла улыбкой свои самые дурные предчувствия и неуверенно шагнула к своей цели. К своему гостю.

Ведь нынче положено называть их гостями.

— Как вас зовут? — спросила она, неохотно повернув ключ в замке и неохотно повернувшись от двери в комнату.

— Бремер. — Удивительно, но у этого могучего рослого мужчины оказался слабенький, писклявый, совершенно девичий голос. Произнеся свое имя, он поморщился, как будто звук собственного голоса причинил ему боль. — А тебя?

Она улыбнулась, села около него на кровати и погладила его кончиком пальца по подбородку. Ей не очень-то хотелось делать это и к тому же ей казалось, что и он не очень-то хочет ее, но она чувствовала, что если будет нежной, то, возможно, он тоже не будет груб. Должно же хорошее поведение хоть как-то вознаграждаться, не так ли? Она попыталась говорить так, чтобы голос звучал мягко и в нем не угадывался страх.

— Вы можете называть меня, как вам будет угодно.

После этих слов он посмотрел на нее. Глаза под маской чуть увлажнились, возможно, от эмоций, возможно, всего лишь от выпитого. И то и другое могло оказаться опасным.

— В таком случае я буду звать тебя Фин.

Онна сглотнула. Снова развилка. Нужно что-то изображать из себя, пытаться прикинуться этой самой Фин, а то и успокаивать его. Может быть, он удовлетворится, если она хорошо вздрочит его? Или хотя бы согласится, чтобы она была сверху? При мысли о том, что эта гора мускулов навалится на нее, Онну мурашки пробирали. Все равно что оказаться заживо похороненной.

Но что если эта Фин была бросившей его любовницей, или бывшей женой, которую он застал с лучшим другом, или ненавистной единокровной сестрой, которой досталась вся любовь их матери, или кто-то еще, кому он мечтает сделать больно? Это была игра вслепую, а Онна никогда не была сильна в азартных играх. Но ведь проституция вся строится на притворстве, разве нет? Притворяешься, будто тебе нравится очередной мужик, притворяешься, будто тебе с ним хорошо, притворяешься, будто ты не здесь, а где-то в другом месте. Притворяться кем-то другим совсем не великое дело.

— Как вам будет угодно, — повторила она.

Он был пьян. Она отчетливо обоняла запах спиртного в его дыхании. И жалела, что она трезвая. Возможно, единственная трезвая во всем заведении. В коридоре прозвучал булькающий женский смешок. За окном, во внутреннем дворе, волнами взметался истерический хохот. Кошмарная музыка умолкла, что явилось определенно актом милосердия, но скрипка продолжала пилить на одной ноте, отчего нервы Онны напряглись сильнее, чем когда-либо прежде.

Она пыталась непринужденно дышать и улыбаться. Мирайли всегда повторяла: веди себя так, будто ты здесь главная, и считай, полдела сделано. И никогда не позволяй им заметить, что тебе страшно.

— Как вам будет угодно, — в третий раз мягко сказала она и погладила холодный металл кирасы тыльной стороной пальцев, продвинула руку ниже, к…

Он схватил ее за запястье; на мгновение она ощутила ужасающую силу и подумала, что прямо сейчас ее нутро вполне могло бы вывалиться наружу. Впрочем, он тут же разжал пальцы и уставился в пол.

— Ты не будешь возражать, если… если мы просто… посидим?

Он наклонился к ней, но больше не прикасался к ней руками. Только стиснул кулаки и приложил их к груди кирасы, так что металл негромко грохнул, и сжался в комок, и спиной, всей тяжестью своего могучего тела, навалился ей на колени, так что меч, торчавший у него сбоку, прижимался к ее бедру.

— Не могла бы ты обнять меня? — пропищал он тем же слабым высоким голоском.

Онна моргнула. Работа проститутки открывала адский простор для неожиданностей, но, к сожалению, приятные среди них попадались весьма редко. Она обхватила мужчину руками.

— Все, что вы пожелаете.

Они сидели молча, а за окном раздавались мужские крики, скрежетал и лязгал металл. Актеры изображают какую-то битву, думала она. Мужчины любят смотреть на бои. Совершенная глупость, но, думала она, может быть и хуже. Они ведь могли бы схватиться по-настоящему. Потом раздался звук, будто где-то били стекла. За окном скакали тени.

Она вдруг поняла, что могучие плечи ее подопечного чуть заметно дрожат. Вскинула брови. И наклонилась к нему, прижалась к нему, принялась мягко покачивать его. Точно так же, как давным-давно укачивала свою младшую сестру, когда та не могла уснуть.

— Ш-ш-ш-ш… — чуть слышно прошептала она ему на ухо. И он схватил ее за руки и засопел, всхлипывая. Все это, без сомнения, выглядело несколько диковато, но, честно говоря, Онне куда больше нравилась роль матери, нежели та, на которую она настроилась изначально. — Ш-ш-ш-ш…

Тревожно нахмурившись, она повернула голову к окну. Похоже, там началась настоящая драка. Там уже звучали не здравицы, а крики, пугающе смахивавшие на вопли гнева, боли и самого настоящего ужаса. Отдельные вспышки и переливы огня сменило постоянное мерцающее зарево, казавшееся благодаря неровному стеклу все ярче и ярче.

Клиент вскинул голову.

— Что там происходит? — буркнул он и, отодвинув женщину расслабленной рукой, поднялся и шагнул к окну. Пока он возился со шпингалетом и распахивал створку, Онну охватили самые дурные в ее жизни предчувствия. Когда же окно открылось, из него в комнату ворвались дикие, страшные звуки. Как будто прямо здесь, в доме Кардотти, происходило сражение.

— Король! — воскликнул Бремер, резко повернулся и спрыгнул с высокого подоконника, чуть не упав на Онну. В следующий миг он выхватил из ножен меч, и женщина подалась назад. — Король!

Он ринулся вперед, ткнулся в запертую дверь, выругался, поднял ногу в тяжелом сапоге, одним ударом вышиб замок и, закашлявшись, выскочил в коридор. А навстречу ему под притолоку ввалился клуб дыма, и не гнилостного дыма хаска, и не сладкого дыма чагги, а резкий, удушающий дым горящего дерева.

Что случилось? Онна медленно встала с кровати, добрела на подгибавшихся ногах к окну и выглянула наружу.

Внизу, во дворе, метались людские фигуры, в безумных сполохах пожара сверкал металл. Сухой плющ, густо увивавший стену, пылал до самой крыши. Люди кричали, дрались друг с другом, с воплями давили друг друга у запертых ворот, бились в прочную решетку. Онна видела, как мелькали клинки. Видела изуродованные, растоптанные тела.

Онна отскочила, скуля от страха, с хрипом глотая обдиравший горло воздух. Побежала к двери, подвернула щиколотку, что немудрено было сделать на ее-то высоких каблуках, и больно ударилась о косяк. И вывалилась в коридор, где и в лучшие-то времена всегда было полутемно, а сейчас и вовсе ничего не было видно из-за дыма.