— Ну что, время измерить глубину преданности Гламы Золотого, — довольным голосом объявил Кальдер. — Или хотя бы его корыстолюбия.

Они шли вниз по склону в густеющей тьме, на чернильных небесах проглядывали звезды. Кальдер с ухмылкой представлял, как заставит Гламу юлить и извиваться. Как этот напыщенный мерзавец прикусит язык и станет подлизываться. А он будет медленно, с наслаждением вкручивать ему болт. Они достигли развилки, и Глубокий повернул налево, вокруг подножия Героев.

— Вообще-то стан Золотого направо, — заметил Кальдер.

— Точно, — не переставая шагать, отозвался Глубокий. — Ты хорошо различаешь, что слева, а что справа. Что ставит тебя на лестнице познания на голову выше моего брата.

— А я бы сказал, мы на одной ступени, — бросил из-за спины Мелкий.

Кальдер почувствовал, как что-то кольнуло в затылок — холодное и на удивление твердое. Не сказать чтобы больно, но неприятно до ужаса. Прошла секунда, прежде чем он понял, что это, а когда до него дошло, все ухарство как волной смыло, будто острие уже проделало дыру. Как мимолетна спесь: требуется лишь кусок заостренного металла, чтобы вмиг свести ее на нет.

— Мы идем налево, — сказал Мелкий.

Острие ткнуло снова, и Кальдер пошел с поднятыми руками; никчемная в сумраке ухмылка сошла с лица.

Вокруг было людно. В свете костров играли в кости, самозабвенно врали о своих подвигах в битве; еще кто-то сыпал спьяну угольки на плащ кому-то еще более пьяному. Стая нетрезвой черни вразвалку прошла вблизи, но даже не обернулась. На спасение Кальдеру никто не спешил. Лезть из-за кого-то там на рожон они не обязаны, а если и обязаны, то гори оно синим пламенем.

— Куда мы идем?

Хотя правильный вопрос — выкопали они ему могилу или начнут собачиться насчет этого позже, когда дело будет сделано.

— Увидишь.

— В каком смысле?

— Потому что мы туда идем. — Оба прыснули со смеху, как будто в этом вся соль шутки. — Или ты думаешь, мы случайно за тобой следили тогда, у стана Коула Ричи?

— Нет, нет, — нараспев сказал Мелкий, — и еще раз нет.

Они отдалялись от Героев. Меньше людей, меньше огней. Считай что никакого света, только факел Глубокого выхватывает из темноты круг колосьев. Всякая надежда на помощь таяла позади, вместе с песнями и невнятной похвальбой. Если он рассчитывает спастись, то придется это делать самому. Они даже не позаботились отнять у него меч. Хотя кого он думает надуть? Даже если бы была цела правая рука, Мелкий десяток раз успел бы перерезать ему глотку, пока он тот меч вытаскивает. Вдалеке к северу за темными полями угадывалась линия деревьев. Может, бежать…

— Нет. — Нож Мелкого кольнул Кальдера в бок. — И думать не моги.

— В самом деле, не надо, — согласился с братом Глубокий.

— Послушайте. Может, как-то договоримся? У меня есть деньги…

— Нет таких карманов, чтобы вместить весь куш за нашего кормильца. Так что лучше ступай себе прямо, как хороший мальчик.

Кальдер насчет этого сомневался, но, несмотря на то, что он считал себя умным, более подходящих мыслей не приходило.

— Мы, сам понимаешь, сожалеем. Мы тебя уважаем, как и твоего отца.

— Что мне толку от вашего сожаления?

Глубокий пожал плечами.

— Толку, возможно, и нет, но мы всегда так говорим.

— Он думает, что это добавляет ему галантности, — пояснил Мелкий.

— Благородства.

— А, ну еще бы, — съязвил Кальдер. — Два сапога пара, герои драные.

— Жалок тот, — изрек Глубокий, — кто ни для кого не является героем. Хотя бы для самого себя.

— Или для своей мамочки, — вставил Мелкий.

— Или для своего брата, — ухмыльнулся Глубокий. — Что, например, твой брат чувствовал по отношению к тебе, мой маленький повелитель?

Кальдеру подумалось о Скейле, о его неравном бое на мосту в ожидании помощи, которая так и не пришла.

— Думаю, он в конце на меня обиделся.

— Ты об этом слезы не роняй. Так или иначе, редок тот молодец, кто ни для кого не является негодяем. Хотя бы для самого себя.

— Или для своего брата, — сказал шепотом Мелкий.

— Ну вот и пришли.

Из темноты возник разоренный сельский дом. Большой и молчаливый — камень затянут плющом, ставни свисают с окон на петлях. Тот самый дом, в котором он, Кальдер, провел две ночи, только до неузнаваемости зловещий. Как и все, на что смотришь с ножом у спины.

— Сюда, если не сложно.

На терраске сбоку, где в козырьке недоставало черепицы, стоял гнилой стол и валялись стулья. На крюке облупленного столба болтался фонарь, свет разгуливал по двору, освещая спутанную траву, завалившийся забор.

Вдоль забора стояло множество инструментов — заступы, кирки, мотыги, все в корке грязи, как будто ими весь день, не покладая рук, работала целая артель и оставила на завтра. Орудия для копания. Страх, слегка отпустивший во время прогулки, вновь взмыл холодной волной. Через брешь в заборе свет от факела Глубокого выхватил вытоптанные колосья и упал на свежий холмик — высоты по колено, а общая площадь чуть ли не с основание дома. Кальдер приоткрыл рот, словно для какой-нибудь отчаянной мольбы, последней в жизни сделки, но слов больше не было: иссякли.

— Ничего не скажешь, усердствуют, — сказал Глубокий, когда из ночи постепенно проявился еще один курган.

— Стараются, — подтвердил Мелкий, разглядев в свете факела третий.

— Говорят, война — ужасное несчастье, но попробуй сыщи гробокопателя, который с этим согласится.

Последняя яма еще не была зарыта. У Кальдера зашевелились волосы, когда факел высветил ее края — в ширину шагов пять, не меньше, а длинная сторона терялась где-то далеко в изменчивых тенях. Глубокий дошел до угла и через край заглянул вниз.

— Фьюйть. — Факел он закрепил в земле, обернулся и поманил рукой. — Давай сюда. Рассусоливать нет смысла.

Мелкий подтолкнул, и Кальдер пошел. Дышать с каждым выдохом становилось все сложнее: горло сковывали спазмы. С каждым неверным шагом поле зрения все больше занимали края ямы. Земля, камни, корешки ячменя. Белая ладонь. Голая рука. Трупы. И еще, еще. Они заполняли яму в неприглядной путанице. Отходы битвы.

Большинство обнажено. Одежды содраны до нитки. Получается, его, Кальдера, накидка достанется какому-то гробокопателю? Грязь и кровь в свете факела выглядели одинаково. Черные мазки на мертвенно-бледной коже. Трудно сказать, какие руки и ноги принадлежали тому или иному телу. Неужели они пару дней назад были людьми? Людьми с устремлениями, надеждами, заботами? Масса жизнеописаний, прерванных посередине. Награда героя.

Он почувствовал стекающее по ноге тепло и понял, что обмочился.

— Не переживай, — успокоил Мелкий мягким голосом, как отец — напуганного ребенка. — Со всяким бывает. Не ты первый.

— Сколько уж мы этого добра перевидали.

— Конца-края нет.

— Становись сюда.

Мелкий взял его за плечи и повернул лицом к яме, неловкого и беспомощного. Человеку и в голову не приходит, что в смертный час он лишь смиренно будет выполнять то, что ему велят. А так оно и происходит.

— Чуть левее, — направляя его на шаг вправо, — это же лево, правильно?

— Право, балбес.

— Ч-черт!

Мелкий дернул, и Кальдер чуть не сорвался с края ямы, сапожками скинув на тела несколько комьев земли. Мелкий выправил его в вертикальное положение.

— Так, что ли?

— Ну хотя бы так, — нехотя махнул рукой Глубокий. — Пускай.

Кальдер стоял, глядя вниз, из глаз тихо катились слезы. Достоинство отошло на второй план. А скоро его совсем не останется. Интересно, глубока ли яма. Со сколькими ему предстоит в ней ютиться, когда поутру эти инструменты снова пойдут в ход и сверху начнет сыпаться земля. Сколько их здесь — сотня, две? Больше?

Взгляд упал на ближний труп, прямо под ним, с большущей черной раной в затылке. Трудно воспринимать этот труп как человека. Скорее, как вещь, лишенную личности. Лишенную всего, если только… Лицо Черного Доу. Открытый рот наполовину заполнен землей, но это именно он, протектор Севера. Несомненно. Он как будто улыбался, одну руку приветственно вскидывая навстречу Кальдеру, как старому другу — дескать, добро пожаловать в страну мертвых. Назад в грязь, в самом прямом смысле слова. Как это быстро происходит. О великий насмешник на небесах, предлагающий всем встретиться в яме с гнилым мясом.