— Начав раздоры с Югом.

— Это так. У каждой монеты две стороны. Но суть, я тебе скажу, одна: людям нравятся простые рассказы.

Зоб разглядывал ногти.

— Но сами люди не просты.

— Не то что ты, ухарь, — Брек хлопнул Дрофда по спине, едва не опрокинув.

— Зобатый! — резко окликнула Чудесница.

Все обернулись. Зоб подскочил, то есть распрямился с наибольшей для себя скоростью, и заспешил к подручной, морщась от прострелов в трескучем, как костер, колене.

— Куда смотреть?

Он попеременно прищурился на Старый мост, поля и огороженные пастбища, реку с оврагами и покатые пустоши, прикрывая от ветра слезящиеся глаза.

— Вон там, у брода.

Теперь он их видел; кровь отхлынула к ногам. Точки не крупнее мурашей, но это люди. Бредут по отмелям, выискивают, куда ступить, норовят к берегу, северному. Берегу Зоба.

— Так-так, — произнес он.

Для Союза число маловато, но идут с юга, значит, молодцы Ищейки. То есть, вероятнее всего…

— Черствый вернулся.

Тьфу, не хватало еще за спиной змеиного шепота Хлада.

— Да еще и дружками успел обзавестись.

— К оружию! — вскрикнула Чудесница.

— А? — растерянно переспросил Агрик с кухонным горшком в руках.

— К оружию, олух!

— Гадство!

Агрик с братом заметались, перекрикиваясь и роняя впопыхах на мятую траву то одно, то другое из ранцев.

— Сколько ты насчитала? — Зоб охлопывал себя в поисках запропастившегося куда-то окуляра. — Вот черт. Ну куда он мог…

Окуляр, оказывается, притискивал к глазу Брек.

— Двадцать два, — буркнул он.

— Ты уверен?

— Уверен.

Чудесница поскребла длинный шрам на макушке.

— Двадцать два. Двадцать два. Двадцать… два.

С каждым новым повтором число становилось все хуже. Каким-то особенно гадким. Слишком велико, чтобы схлестнуться без громадного для себя риска, и одновременно чересчур мелкое, чтобы… при выгодном расположении на местности и удачном сочетании рун… а что, может, и выгорит… Словом, слишком мелкое, чтобы просто удрать и не держать ответа перед Черным Доу, почему отступили. Сражаться меньшими силами проще, чем потом разъяснить Доу причину отхода.

— Вот черт.

Зоб покосился на Хлада и углядел, что тот целым глазом косится в ответ. Знает, собака, поскольку прикидывает то же самое и приходит к тому же выводу, только ему все равно, сколько людей у Зобатого поляжет за этот холм в грязь. А вот ему, Зобу, не все равно. А с каких-то пор, может, еще не равней. Черствый со своими молодцами выбрались из реки, их замыкающие втянулись под побуревшие яблони между отлогим берегом и подножием холма. Не иначе, идут к Деткам.

Меж Героями показался Йон, запыхавшийся на подъеме, с большущей охапкой хвороста.

— Побродить пришлось, но вот насобирал… Что?

— К оружию! — рявкнул Брек.

— Черствый вернулся! — в тон ему добавил Атрок.

— Да вы что!

Йон кучей бросил хворост, чуть на него не упав, и кинулся за снаряжением. «Ох уж этот клич, — подумалось Зобу, — всякий раз сердце екает». Но такова доля боевого вождя. Воителя. Хочешь жребий полегче — ступай в плотники: риску там от силы отсеченный по неосторожности палец, но уж никак не жизнь товарища. Всю свою бытность воином Зоб придерживался понятий о том, как надо поступать, даром что они устаревали. Принимаешь ту или иную сторону, находишь вождя, обзаводишься нужными людьми и тогда уже держишься за них, куда бы ни склонялась чаша весов. В свое время он стоял за Тридуба, пока того не сразил Девять Смертей. Потом Зоб стал служить Бетоду и был с ним до конца. Теперь вот сражался за Черного Доу, который велел во что бы то ни стало удержать этот холм. Такая уж у воина планида. Приходит время, когда надо бросить руны, и в бой. Это единственно верное, что остается.

— Единственно верное, — процедил он сам себе.

А может, это сделал тот, кто все еще жил в нем под наслоением тревог, брюзжания и пустых грез о всяких там закатах; тот яркоглазый, подвижный умом и поджарый телом волколак, что скорее истек бы за весь Север кровью, чем отступил хоть на шаг; тот самый, что без страха и упрека готов был впиться в горло кому угодно.

— К оружию! — прорычал он. — Шевелись! К бою!

Едва ли стоит напоминать, что вождю надо брать не только руками, но еще и горлом. Йон рылся по вьюкам, спешно доставая себе кольчугу, а Бреку панцирь. По другую сторону готовил к бою копье Легкоступ: напевая под нос, он стаскивал чехол из пропитанной мешковины с блестящего острия. Чудесница споро натягивала на лук тетиву, напевно тенькающую под сильными пальцами. Жужело все так же недвижно, сведя перед собой ладони, склонялся с закрытыми глазами над Мечом Мечей.

— Воитель, — Легкоступ кинул вождю меч на обшарпанном поясе.

— Благодарю, — сказал Зоб.

Хотя на деле благодарности особо не чувствовал. Застегивал пояс, а в памяти вереницей проносились иные времена — яркие, лихие. А еще иной отряд, давно канувший в грязь, развеявшийся в прах. Именем мертвых, что это, как не близкая старость.

Дрофд с минуту растерянно озирался, то смыкая, то размыкая руки, пока не получил тумака от проходящей мимо Чудесницы; тогда он взялся неверными пальцами перебирать в колчане дротики.

— А ну, воитель, — Чудесница подала Зобу щит.

Рука скользнула в лямку, кулак сжал ручку — все это привычно, как разношенный башмак на ноге.

— Спасибо.

Зоб поглядел на Хлада, который, скрестив руки на груди, наблюдал, как дюжина изготавливается к бою.

— Ну а ты, парень? В передний ряд?

Хлад усмехнулся. Улыбка вышла кривой из-за шрама.

— Хоть передний, хоть какой, — сказал он и отошел к кострищу.

— Можно его прикончить, — жарким шепотом сказала Чудесница Зобу на ухо. — Ну и что, что он весь из себя спесивый. Стрелу в шею, и готово.

— Он же здесь всего лишь с посланием.

— Ну так пристрелить этого посланника к чертям, не хороша разве мысль? — только наполовину в шутку сказала подручная. — Зато обратно везти послание некому будет.

— Здесь он или нет, у нас одна забота: удерживать Героев. Воинство мы или кто? Подумаешь, драчка — ничего, не обделаемся.

На этих словах Зоб чуть не поперхнулся: сам-то он обделывался постоянно, особенно в запале боя.

— Драчка, говоришь? — зло переспросила Чудесница, вынув и затолкнув обратно в ножны тесак. — Это трое-то к одному? Да и так ли он нам нужен, этот бугор?

— И не трое к одному, а скорее два с половиной, — заметил Зоб.

Как будто это меняло дело.

— Если подступит Союз, холм этот — ключ ко всей долине, — добавил он, убеждая больше себя, чем Чудесницу. — Так что лучше постоять за него сейчас, пока мы наверху, чем сдать, а потом пытаться отвоевать обратно. Так что решение это единственно верное.

Видя, что остроязыкая спутница открыла рот, Зоб вскинул руку, пресекая возражения:

— Единственно! Верное!

— Ну, как знаешь, — строптиво выдохнула Чудесница, до боли стискивая ему руку. — Биться так биться.

И отошла, зубами натягивая на предплечье щиток.

— А ну готовьтесь, лежебоки! К бою!

Атрок с Агриком — оба в шлемах, — с рычанием лупились щитами, нагнетая друг в друге боевой дух. Легкоступ, копье используя как подпорку, откалывал ножом ломтики громовухи и отправлял в рот. Наконец-то встал с земли Жужело и, по-прежнему не открывая глаз, улыбался голубому небу и ласковому солнышку. Подготовка к бою ограничилась у него скидыванием плаща.

— Без доспеха, — укорил его Йон, который помогал Бреку влезть в панцирь. — Тоже мне, черт тебя дери, герой выискался. Хоть бы нагрудник, дурак, одел.

— Доспех, нагрудник, — вслух медитировал Жужело, пальцем бережно оттирая с рукояти меча пятнышко, — все это часть состояния ума, в котором человек принимает возможность… быть пораженным.

— Какого х-хера! — выдохнул Йон, рывком затягивая на Бреке ремни — тот аж крякнул, — что ты несешь?

Чудесница похлопала Жужело по плечу и прислонилась к нему, картинно согнув и поставив на носок ногу.