Монца подошла к этому столу, морщась от боли в бедре, и ее министры встали вокруг него, как стояли прежде министры Орсо. История, говорят, движется по кругу.

— Какие новости?

— Хорошие, — сказала Витари, — если вам по вкусу плохие. Я слышала, десятитысячное войско баолийцев перешло реку и вторглось на осприанскую территорию. Мурис объявил себя независимым и пошел войной на Сипани, пользуясь тем, что сыновья Соториуса дерутся друг с другом на городских улицах. — Палец ее завис над картой, небрежно очерчивая размах хаоса на континенте. — Виссерин остается без правителя, цепляясь за тень былой славы. Ходят слухи о чуме в Аффойе и большом пожаре в Никанте. В Пуранти — волнения. В Масселии — беспорядки.

Рубин с несчастным видом дернул себя за бороду.

— Горе Стирии! Рогонт, говорят, был прав. Кровавые Годы кончились. Начинаются Огненные. Святые люди в Вестпорте провозглашают конец света.

Монца фыркнула.

— Эти паршивцы провозглашают конец свет, стоит птичке какнуть. Хоть где-нибудь спокойно?

— Может, в Талине? — Витари окинула взглядом зал. — Правда, я слышала, что дворец Фонтезармо недавно малость разграбили. А еще — в Борлетте.

— В Борлетте? — удивилась Монца. Всего-то год прошел с тех пор, как она в этом самом зале рассказывала герцогу Орсо о том, как разграбила начисто этот самый город. И выставила голову его правителя над воротами.

— Племянница герцога Кантейна сумела расстроить заговор городской знати, задумавшей ее свергнуть. Наверное, речь, которую произнесла сия юная правительница, оказалась в высшей степени убедительна, потому как все тут же побросали мечи, пали на колени и принесли ей клятву верности. Так, во всяком случае, рассказывают.

— Как бы там ни было, а убедить вооруженных людей клясться на коленях может не каждый. — Монца вспомнила, как Рогонт одержал свою великую победу. «Клинки могут убивать людей, но управлять ими способны только слова, и добрые соседи — надежнейшее убежище в бурю». — Имеется у нас что-то вроде посла?

Рубин обвел глазами стол.

— Смею думать, найти можно.

— Найдите и пошлите в Борлетту… с подарком, достойным сей убедительной герцогини и… с предложением нашей сестринской любви.

— Сестринской… любви? — Вид у Витари был такой, словно она нашла в своей постели коровью лепешку. — Не думала, что вы не брезгуете подобными вещами.

— Я не брезгую ничем, была бы польза. Насколько мне известно, добрые соседи — надежнейшее убежище в бурю.

— Да, добрые соседи и хорошие мечи.

— Мечи само собой.

Вид у Рубина сделался виноватый.

— Ваше сиятельство, но ваша репутация… она несколько…

— Всегда такой была.

— Но вас обвиняют в смерти короля Рогонта, канцлера Соториуса и всех их соратников по Лиге Девяти. То, что выжили только вы…

Витари ухмыльнулась.

— Чертовски подозрительно.

— Конечно, в Талине вас за это любят еще больше. Но за его пределами… Если бы Стирия не увязла в своих распрях, она наверняка бы объединилась против вас.

Груло хмуро посмотрел через стол на Скавьер.

— Нам нужен кто-то, кого можно обвинить.

— Давайте на этот раз расставим все на свои места, — сказала Монца. — Кастор Морвир отравил короля по наущению герцога Орсо, без всякого сомнения. Пусть об этом станет известно. И как можно шире.

— Но, ваша светлость… — Лицо Рубина из виноватого стало несчастным. — Его никто не знает. Люди винят за великие преступления великих людей.

Монца закатила глаза. Герцог Орсо победно ухмыльнулся ей с картины битвы, в которой не участвовал. Она ухмыльнулась в ответ. Прекрасная ложь всегда побеждает скучную правду.

— Так сделайте, чтобы знали, в таком случае. Кастор Морвир — смерть без лица, величайший из отравителей. Самый непревзойденный Величайший и самый искусный убийца в истории. Отравитель-поэт. Человек, который оказался способен проскользнуть в самое охраняемое здание Стирии, убить монарха и четверых его сподвижников и уйти незамеченным, как ночной ветерок. Кто может чувствовать себя в безопасности, покуда жив сам король ядов? Да мне просто повезло, что я не погибла вместе с ними.

— Святая невинность. — Витари медленно покачала головой. — Не хочется возвеличивать этого слизняка.

— Позволю себе думать, вы возвеличивали кое-кого и похуже.

— Из мертвеца трудно сделать козла отпущения.

— Так вдохните в него немного жизни, вам это под силу. Развесьте на каждом углу объявления с рассказом о его гнусном преступлении, а также с предложением выдать за его голову, скажем, сто тысяч скелов.

Вольфьер встревожился.

— Но ведь он… мертв, не так ли?

— Похоронен с прочими погибшими при осаде. Что означает — нам за его голову платить не придется. Черт возьми, предложите двести тысяч, тогда все будут думать, что мы еще и богаты.

— А казаться богатым почти так же полезно, как быть богатым, — сказала Скавьер, хмуро глядя на Груло.

— Когда люди узнают эту историю, имя Морвира долго еще будут произносить с ужасом, даже когда нас не станет. — Витари улыбнулась. — Матери будут пугать им своих детей.

— Наверняка при этой мысли он улыбнулся в гробу, — сказала Монца. — Между прочим, вы, говорят, подавили небольшой мятеж.

— Называть это мятежом слишком большая честь для таких дилетантов. Дурачки развесили объявления о своих собраниях! Мы и так о них уже знали, но чтобы объявления? У всех на виду? На мой взгляд, они заслуживают смертной казни за одну только глупость.

— Или ссылки, — сказал Рубин. — Чуточка милосердия, и в глазах всех вы станете справедливой, добродетельной и могущественной правительницей.

— И в какой-то мере все три свойства во мне есть, не так ли? — Она задумалась на мгновение. — Допросить их с пристрастием, обнародовать имена, провести голышом перед Сенатским домом, а потом… отпустить.

— Отпустить? — поднял густые белые брови Рубин.

— Отпустить? — подняла рыжие брови Витари.

— Насколько справедливой, добродетельной и могущественной я стану благодаря этому?.. Наказав их сурово, мы дадим их друзьям повод для мести. Освободив, превратим сопротивление в абсурд. Следите за ними. Сами сказали, что они дураки. Если снова задумают измену, сами же себя и выдадут. И тогда мы их повесим.

Рубин откашлялся.

— Как прикажете, ваша светлость. Я распоряжусь напечатать объявления, где будет подробно рассказано о вашем милосердии. Змея Талина не желает показывать зубы.

— Пока. Как рынки?

На мягком лице Скавьер появилась жесткая улыбка.

— Трудимся, трудимся, с утра до ночи. Прибыли торговцы, бежавшие от того хаоса, что творится в Сипани, в Осприи, в Аффойе, и все готовы привезти груз и заплатить налог за сохранность.

— Зернохранилища?

— Надеюсь, урожай сняли достаточный, чтобы мы прожили зиму без беспорядков. — Груло прищелкнул языком. — Но большая часть земли в сторону Масселии так и осталась не вспаханной. Солдаты Рогонта разграбили фермеров, и они ушли с тех земель. Тысяча Мечей опустошила все на своем пути к берегам Этриса. А фермеры в трудные времена всегда страдают первыми.

То был урок, в котором Монца не нуждалась.

— В городе много нищих?

— И нищих, и беженцев. — Рубин снова дернул себя за бороду, рискуя остаться вовсе без нее к концу совещания. — Знак нашего времени…

— Что же, отдавайте землю любому, кто в состоянии ее возделывать и платить налоги. Земля без фермеров — просто грязь.

Груло наклонил голову.

— Я займусь этим.

— Вольфьер, а вы что молчите?

Тот свирепо глядел на карту и скрипел зубами.

— Чертов Этризани! — рявкнул он, хлопнув по рукояти меча. — Я хотел сказать… извините, ваша светлость, но… эти ублюдки!

Монца усмехнулась.

— Снова неприятности на границе?

— Три фермы сожжены. — Ее усмешка исчезла. — Фермеры исчезли. Патруль, отправленный на поиски, обстреляли из леса — один убит, двое ранены. За ними погнались, но, помня ваши приказания, на границе остановились.