«Никогда не вступай в бой сам, — писал Вертурио, — если есть желающие вступить в него за тебя». Монца потихоньку отступила обратно к двери.

Пробка влажно чмокнула, выходя, — звук, который Коска любил более всего на свете. Потянувшись через стол, он плеснул немного тягучей жидкости из бутылки в бокал Виктуса.

— Спасибо, — буркнул тот. — Сейчас, сейчас… я думаю.

Гуркский виноградный спирт был, мягко говоря, не каждому по вкусу. Сам Коска если не пристрастился, то уж, по крайней мере, притерпелся к нему, когда принимал участие в защите Дагоски. На самом деле он с великой терпимостью относился ко всему, что обладало крепостью, а в гуркском виноградном спирте ее имелось с избытком, и по весьма приемлемой цене. При одной мысли о восхитительно-омерзительном, жгуче-блевотном вкусе этого напитка рот наполнился слюной. Выпить, выпить, выпить…

Он откупорил флягу, опустился в капитан-генеральское кресло и любовно погладил истертый подлокотник.

— Ну?

Худое лицо Виктуса излучало столько подозрительности, что Коска поневоле задумался — встречал ли он когда-нибудь человека, у которого глаза бегали бы больше?.. Они метались непрерывно между его собственными картами, картами Коски, деньгами на столе и самим Коской.

— Ладно. Удваиваю. — Виктус бросил на стол еще несколько монет, раскатившихся с тем приятным звоном, какой способна издавать почему-то только устойчивая валюта. — Что у тебя, старик?

— «Земля»! — Коска с самодовольным видом открыл карты.

Виктус бросил свои.

— Чертова «земля»! Ты удачлив, как дьявол!

— А ты так же верен. — Коска, сгребая деньги, показал зубы. — Что печалиться, нам скоро принесут куда больше серебра. Правило четвертей, и все такое…

— Да я еще до этого успею проиграть тебе свою долю!

— Будем надеяться. — Коска сделал глоток из фляги и скривился. По неведомой причине вкус был еще гаже обычного. Поводив во рту языком, он сделал через силу второй глоток и закрутил крышку. — Ох!.. Живот схватило. — Стукнул по столу рукой, поднялся на ноги. — Не трогай без меня колоду, слышишь?

— Я? — Виктус изобразил оскорбленную невинность. — Уж мне-то вы можете доверять, генерал.

— Могу, могу. — Коска двинулся к уборной, приковавшись взглядом к двери, мысленно представляя себе, где сидит Виктус, и выверяя расстояние. Шевельнул рукой, ощутил в ладони выпавший из рукава нож. — Точно как при Афьери… — Он резко развернулся и застыл. — Ох.

Невесть откуда Виктус успел извлечь маленький арбалет, взвел его и целился теперь уверенной рукой Коске в сердце.

— Эндиш заслонил тебя собой? — спросил он язвительно. — Сезария принес себя в жертву? Ты забыл, что я знал этих двух ублюдков? За долбаного дурака меня держишь?

Шенкт прыгнул в разбитое окно и беззвучно приземлился на ноги в обеденном зале, который час назад наверняка блистал великолепием, но успел при помощи Тысячи Мечей лишиться всего, за что можно выручить хотя бы грош. Остались лишь осколки посуды, разрубленные полотна в сломанных рамах да разоренные шкафы, слишком большие, чтобы сдвинуть их с места. Над выметенным начисто столом выписывали в воздухе геометрические фигуры три мухи. Рядом ругались два наемника, на которых нервно поглядывал мальчик лет четырнадцати.

— Говорю тебе, я нашел ложки! — кричал рябой солдат другому, в запыленной кирасе. — Но эта сука сбила меня с ног, и я их растерял! А ты почему ничего не раздобыл?

— Потому что за дверью смотрел, пока ты, чертов…

Мальчик молча ткнул пальцем в сторону Шенкта. Наемники перестали ругаться и тоже уставились на него.

— Это еще кто такой? — спросил рябой.

— Женщина, из-за которой ты потерял ложки, была Меркатто? — ответил вопросом Шенкт.

— Ты кто такой, я спрашиваю?

— Никто. Просто иду мимо.

— Вот как? — Рябой с ухмылкой глянул на своих дружков и обнажил меч. — Так знай, что эта комната наша, и за проход здесь платят пошлину.

— Пошлину, — прошипел второй наемник в кирасе, с угрожающим, как ему наверняка думалось, видом.

Оба шагнули навстречу Шенкту. Мальчик неохотно двинулся следом.

— И что у тебя есть для нас? — спросил рябой.

Шенкт встретился с ним глазами и дал ему шанс.

— Ничего такого, что вам понравится.

— Это уж нам судить. — Взгляд наемника остановился на рубиновом перстне на руке Шенкта. — Как насчет колечка?

— Не мое, не могу отдать.

— Значит, наше, и мы можем взять. — Они приблизились, и рябой наставил на Шенкта меч. — Руки за голову, ублюдок, и на колени.

Шенкт нахмурился.

— Я не встаю на колени.

Три мухи, жужжа, замедлили полет и зависли в воздухе почти неподвижно.

Медленно-медленно плотоядная ухмылка рябого сменилась оскалом.

Медленно-медленно его рука отвела меч для выпада.

Шенкт, обойдя клинок, глубоко вонзил наемнику в грудь ребро ладони. Отдернул руку, вырвав при этом кусок плоти с ребрами, который отлетел кверху и шлепнулся в потолок.

Затем отвел меч в сторону, схватил второго за кирасу и швырнул в стену. Голова того при ударе смялась, кровь брызнула с такой силой, что капли ее усеяли золоченые обои от пола до потолка. Вызванное полетом тела движение воздуха захватило мух, те закружились по спирали. Треск раздробленной кости слился с шипением крови, что била струей из разорванной груди первого наемника прямо в мальчика, стоявшего с разинутым ртом. И время возобновило свой обычный ход.

— Женщина, из-за которой твой друг потерял ложки… — Шенкт стряхнул с руки несколько капель крови, — …Меркатто?

Мальчик молча кивнул.

— Куда она пошла?

Тот перевел вытаращенные глаза на дальнюю дверь.

— Хорошо. — Шенкту и хотелось бы проявить доброту. Но мальчишка мог убежать и вернуться с подмогой, а это означало лишние затруднения. Иногда необходимо отнять одну жизнь, чтобы спасти несколько других, и в такие моменты сентиментальность только вредит делу. То был один из уроков бывшего учителя, который Шенкт никогда не забывал. — Прости меня.

Указательный палец с треском вошел по самую костяшку в лоб мальчика.

Они с боем продвигались по кухне, всеми силами стараясь убить друг друга. В планы Трясучки это не входило, но теперь в нем вскипела кровь. Балагур встал на пути и должен был убраться на хрен, только и всего. Этого требовала гордость. Трясучка был лучше вооружен, имел щит, и руки у него были подлиннее. Балагур же оказался верток, как угорь, и хладнокровен, как сама стужа. Отступал, уклонялся, сам не атаковал, но и подойти не давал. Из оружия у него имелся только тесак, но Трясучка знал, что им одним Балагур положил людей изрядно, и не собирался добавлять к списку свое имя.

В очередной раз увернувшись от топора, бывший арестант метнулся вперед и рубанул тесаком. Трясучка, отбив удар щитом, им же толкнул Балагура так, что тот отлетел и наткнулся спиной на стол. Раздалось металлическое бряцанье. Трясучка ухмыльнулся и увидел, что стол завален ножами. Ухмылка пропала. В следующий миг Балагур схватил один из ножей и замахнулся. Трясучка нырнул за щит, услышал стук вонзившегося в дерево острия. Выглянул из-за края и увидел другой нож уже в полете. Тот задел железный обод щита, отскочил и лишь слегка царапнул Трясучке щеку. Балагур метнул третий.

Служить для него тренировочной мишенью Трясучка не собирался. Он с ревом ринулся в атаку, выставив перед собой щит. Балагур отскочил с дороги и перекатился через стол. Топор цели не достиг, ударил в столешницу, отчего подпрыгнули все ножи. Трясучка, не дожидаясь, пока противник восстановит равновесие, вновь атаковал, свирепо тыча вперед щитом, размахивая топором, тараща единственный глаз и рыча. Кругом звенели, разбиваясь, блюда и бутылки, сыпались с полок котелки. Грохнувшись на пол, разлетелся кувшин с мукой, и в воздухе повисло белое слепящее облако.

Тропой опустошения, которую оставлял за собой Трясучка на этой кухне, мог бы гордиться сам Девять Смертей. Но враг уклонялся и отскакивал, отмахиваясь ножом и тесаком, и никак его было не достать. К тому времени, когда они прошли всю кухню, результатами страшного боевого танца были лишь кровоточащий порез на плече Трясучки да красное пятно на лице Балагура, куда угодил разок край щита.