— К черту! — рявкнул он с такой яростью, что она отпрянула. Испугалась, как бы не стукнул головой о стену.

Что ему и хотелось сделать. Или треснуться собственной. Но лицо Карлотты тут же разгладилось, и она улыбнулась, словно необузданная ярость нравилась ей в мужчинах больше всего.

— Змея Талина и Червяк Осприи. Они подходят друг другу, эта вероломная парочка. Величайший лжец Стирии и величайший убийца. — Она нежно провела пальцем по шраму у него на груди. — Что будет, когда она доведет свою месть до конца? Когда Рогонт ее возвысит и сделает своей марионеткой в Талине? Найдется ли место для тебя, когда кончатся Кровавые Годы? Кончится война?

— Для меня нигде нет места без войны. В этом я уже убедился.

— Тогда мне страшно за тебя.

Трясучка фыркнул.

— Счастлив, что ты прикроешь мне спину.

— Хотелось бы мне сделать больше. Но тебе известно, как решает свои проблемы Палач Каприле. И герцог Рогонт не питает большого уважения к честным людям…

— Я не питаю ничего, кроме глубочайшего уважения, к честным людям, но сражаться голым до пояса? Это так… — Рогонт скорчил гримасу, словно вместо вина хлебнул молока, — …банально. Уж этого ты от меня не дождешься.

— Чего — сражения?

— Как смеешь ты, женщина… я — возродившийся Столикус! Ты знаешь, кого я имею в виду. Твоего северного приятеля с… — он провел рукой по левой половине лица, — …глазом. Верней, с отсутствием оного.

— Ревность, уже? — пробормотала она, ощутив тошноту при одном напоминании.

— Отчасти. Но что меня беспокоит, так это его ревность. Он — человек, склонный к насилию.

— Потому-то я его и наняла.

— Возможно, настало время уволить. Бешеные псы чаще кусают своих хозяев, чем их врагов.

— А еще чаще — их возлюбленных.

Рогонт нервно прочистил горло.

— Нам это ни к чему, конечно. Он основательно к тебе прилепился. А когда ракушки облепляют корпус корабля, их приходится отдирать, решительно и… безжалостно.

— Нет! — выпалила она куда резче, чем намеревалась. — Нет. Он спас мне жизнь. Не один раз. И рисковал при этом собственной жизнью. Вчера только… и сегодня его убить? Нет. Я перед ним в долгу. — Ей вспомнился запах, заполнивший камеру, когда Лангриер прижала раскаленный прут к его лицу, и Монца содрогнулась. «А должны были — тебе»… — Нет! Я не позволю его тронуть.

— Подумай. — Рогонт медленно двинулся к ней. — Мне понятно твое нежелание, но ты ведь и сама знаешь, что так будет безопасней.

— Благоразумней?.. — усмехнулась она. — Я тебя предупредила. Оставь его в покое.

— Монцкарро, пойми, пожалуйста, твоя безопасность — это все, что меня… ох!

Вскочив со стула, она подсекла его под ноги, схватила за руку, когда он рухнул на колени, завернула ее за спину и, вынудив Рогонта уткнуться лицом в холодный мрамор, уселась на него верхом.

— Ты не слышал, что я сказала «нет»? Если мне понадобится решительно и безжалостно отодрать что-то… — завела его руку еще дальше, и он, не в силах вырваться, вскрикнул, — … я справлюсь сама.

— Да! Ох… Да! Теперь вижу!

— Вот и хорошо. Не заводи больше этот разговор.

Она отпустила его руку. Он перевел дыхание. Затем перевернулся на спину и принялся растирать запястье, укоризненно глядя на Монцу, которая села ему на живот.

— Зачем ты так?..

— Может, мне это удовольствие доставляет. — Она оглянулась через плечо. Член его окреп, уперся ей в ляжку. — Да и тебе тоже, кажется.

— Ну, раз уж ты об этом заговорила… признаюсь, что мне скорей доставляет удовольствие, когда на меня смотрит сверху вниз сильная женщина. — Он огладил ее колени, медленно провел руками по бедрам, покрытым шрамами. — Я вот думаю… не удастся ли тебя уговорить… на меня пописать?

Монца нахмурилась.

— Что-то пока не хочется.

— Может, воды попьешь? А потом…

— Лучше уж на горшок схожу.

— Расточительство. Горшок этого не оценит.

— Вот наберется полный, и делай с ним что хочешь.

— Фу. Это совсем другое.

Монца покачала головой и слезла с него.

— Потенциальная великая герцогиня, писающая на будущего короля. Такого не придумаешь…

— Ну, хватит. — Все тело Трясучки было в ссадинах, синяках и царапинах. Самый мерзкий порез находился в том месте на спине, куда не дотянуться, чтобы почесать. От пота они не на шутку раззуделись, лишая его всякого терпения. И невмоготу стало от хождения вокруг да около того предмета, который лежал между ними в постели, незамысловатый, как гниющий труп. — Хочешь, чтобы Меркатто умерла, так и скажи.

Она немного помолчала с приоткрытым ртом.

— Ты удивительно прямолинеен.

— Нет, ровно настолько, сколько требуется от одноглазого убийцы. Почему?

— Что — почему?

— Почему ты так сильно желаешь ее смерти? Я идиот, конечно, но не полный. И не думаю, что тебя привлекло мое смазливое личико. Или чувство юмора. Может, отомстить хочешь, за то, как мы обошлись с тобой в Сипани. Всякий захотел бы. Но это только часть дела.

— Немалая часть… — Она медленно провела пальцем по его бедру. — Что меня привлекло… честные люди мне всегда нравились больше, чем смазливые. Но хотелось бы знать… могу ли я тебе довериться?

— Нет. Если бы могла, я бы не слишком подходил для такой работы, верно? — Он поймал ее за палец, выгнул его и притянул ее, скривившуюся от боли, поближе. — Так зачем это тебе?

— Ой! Есть один человек, в Союзе! Тот, на кого я работаю… кто послал меня в Стирию, шпионить за Орсо!

— Калека? — Трясучка вспомнил прозвище, упомянутое Витари. Человека, который стоял за королем Союза.

— Да! Ай!.. Ой!.. — Она взвизгнула, когда Трясучка выгнул ее палец сильнее и отпустил. Обиженно выпятив губу, прижала руку к груди. — Зачем ты так?..

— Может, мне это удовольствие доставляет. И что Калека?

— Когда Меркатто вынудила меня предать Орсо… она вынудила меня предать и его. Иметь своим врагом Орсо я еще могу, раз уж так вышло…

— Но не Калеку?

Она нервно кивнула.

— Только не его.

— Враг пострашней великого герцога Орсо?

— Гораздо страшней. И Меркатто — его цена. Она угрожает разрушить все его тщательно выстроенные планы присоединить Талин к Союзу. Поэтому должна умереть.

Маска безмятежности соскользнула с ее лица. Съежившись, широко открыв глаза, она уставилась куда-то в пространство взглядом тоскливым, измученным и полным страха. Что Трясучке понравилось, поскольку это был, пожалуй, первый честный взгляд, который он увидел с тех пор, как прибыл в Стирию.

— Если я найду способ ее убить, останусь жива, — прошептала Карлотта.

— И твой способ — это я.

Она посмотрела на него. Глаза стали жесткими.

— Ты сможешь это сделать?

— Сегодня мог. — Расколоть ей голову топором. Наступить на лицо и держать под водой, пока не захлебнется. Тогда она его, может, зауважала бы… Но вместо этого он ее спас. Потому что надеялся. До сих пор… Но надежда превращала его в дурака. А ему до смерти надоело выглядеть дураком.

Сколько людей он уже убил? Во всех схватках, мелких стычках и отчаянных сражениях на Севере? За те полгода хотя бы, которые провел в Стирии? У Кардотти, в дыму и безумии? В галереях дворца герцога Сальера? В битве, что кончилась всего несколько часов назад? Два десятка? Или больше? Среди них были и женщины… Он в крови с головы до ног, не хуже самого Девяти Смертей. Вряд ли то, что он добавит к счету еще одного человека, будет стоить ему места среди праведных.

Трясучка скривил губы.

— Мог. — Совершенно ясно, что для Монцы он ничего не значит. Почему же она должна для него что-то значить?.. — Легко.

— Так сделай это. — Карлотта опустилась на четвереньки, двинулась к нему, приоткрыв рот, глядя неотрывно в его единственный глаз. — Ради меня. — Тяжелые белые груди коснулись его груди, потерлись о нее сосками. — Ради тебя. — Красные камни ожерелья легонько стукнули его по подбородку. — Ради нас обоих.