Трясучка разжал пальцы — избитые, исцарапанные, стертые до мозолей рукоятью топора, которым он так долго размахивал сегодня. На запястье у нее остались белые следы, медленно начинавшие розоветь. Он растянулся на кровати, чувствуя расслабленность во всем теле, в ноющих мышцах. Похоть была утолена, и с ней угасла злоба. На время.

Стукнули друг о друга красные камушки ожерелья — она повернулась к нему лицом. Перекатилась на спину, отчего выступили острые ключицы и острые бедренные косточки по бокам плоского живота. Поморщилась, растирая запястье.

— Не хотел сделать вам больно, — буркнул он. Что было наглой ложью, но нисколько его не беспокоило.

— О, я не такая уж неженка. И, кстати, можешь звать меня Карлоттой. — Она протянула руку, провела пальчиком по его губам. — Полагаю, для этого мы уже достаточно хорошо знакомы.

Монца поднялась с кровати, подошла, шлепая пятками по холодному мрамору, к письменному столу. Там, возле светильника, лежала хаска и поблескивали полированная трубка и нож. Она уселась рядом на стул. Вчера ее трясущиеся руки сами потянулись бы к ним. Сегодня же зов хаски, невзирая на боль от множества свежих ран и ушибов, не был и вполовину так мучителен. Монца подняла левую руку, костяшки на которой уже начали подсыхать, смерила ее хмурым взглядом. Рука была тверда.

— Не думала на самом деле, что мне это удастся, — пробормотала она.

— Что именно?

— Победить Орсо. Думала, до троих еще доберусь. Ну, до четверых, возможно, прежде чем меня убьют. Не думала, что проживу так долго. Не думала, что и впрямь смогу это сделать.

— А сейчас всякий скажет, что перевес на твоей стороне. Вот как быстро может возродиться надежда.

Герцог в царственной позе остановился перед зеркалом, высоким, в раме из разноцветных цветочков виссеринского стекла. Монце, глядя сейчас на Рогонта, почти не верилось, что и сама она была когда-то так же тщеславна. Сидела у зеркала, прихорашиваясь часами. Тратила вместе с Бенной на одежду целые состояния… Падение с горы, шрамы, изувеченная рука и шесть месяцев, которые она прожила, как идущий по следу охотничий пес, похоже, ее от этого исцелили. Может, предложить Рогонту то же средство?..

Он горделиво задрал подбородок, выпятил грудь. Потом нахмурился и провел пальцем по длинной царапине под ключицей.

— Проклятье.

— Поранился пилкой для ногтей?

— Для человека пониже ростом тот беспощадный удар мечом мог стать смертельным, скажу я тебе! Но я перенес его отважно, без жалоб, и продолжал сражаться как тигр! Хотя по доспехам струилась кровь… струилась, повторю! Боюсь даже, не останется ли шрама.

— Который, несомненно, станет предметом твоей великой гордости. Можно прорезать дырки во всех рубашках, чтобы им беспрепятственно любовалась публика.

— Не знай я тебя, мог бы подумать, что надо мной насмехаются. Но ты же понимаешь, что в скором времени, если все пойдет согласно моим планам — а пока так и идет, насколько я вижу, — свои насмешки ты будешь адресовать королю Стирии. Я на самом деле уже заказал себе корону, Зобену Касуму, знаменитому ювелиру из Коронтиза…

— Отлитую, конечно, из гуркского золота.

Рогонт немного помолчал, хмурясь.

— Мир не так прост, генерал Меркатто. Бушует великая война.

Она фыркнула.

— Думаешь, я не заметила? Кровавые Годы, как-никак.

Он тоже фыркнул.

— Кровавые Годы — всего лишь последние, мелкие стычки. Война эта началась задолго до того, как мы с тобой появились на свет. Борьба между гурками и Союзом. Или, во всяком случае, между силами, которые ими руководят, — церковью Гуркхула и банками Союза. Их поле битвы повсюду, и каждый человек должен выбрать какую-то сторону. На Срединной земле остаются только трупы. Орсо — на стороне Союза. Его поддерживают банки. Поэтому и мне нужна своя поддержка. Каждый преклоняет перед кем-то колени.

— Возможно, ты не заметил, но я… каждая.

Рогонт снова расцвел в улыбке.

— О, конечно, заметил. Это было вторым, что привлекло меня к тебе.

— А что было первым?

— Ты можешь помочь мне объединить Стирию.

— С какой стати я должна это делать?

— Объединенная Стирия… могла бы стать не менее великой, чем Союз. Не менее великой, чем Гуркхул. И даже превзойти их величием! Она могла бы не зависеть больше от их борьбы и жить спокойно. Мы никогда не были ближе к этому! Никанте и Пуранти наперебой ищут моей благосклонности. Аффойя всегда ею пользовалась. Соториус — мой человек, при условии некоторых незначительных уступок Сипани, таких, как несколько островов и город Борлетта…

— А что об этом скажут жители Борлетты?

— То, что я велю им сказать. Они — изменчивая толпа, как ты сама убедилась, когда они спешили преподнести тебе голову своего возлюбленного герцога Кантейна. Мурис давно уже подчинен Сипани, а Сипани сейчас подчиняется мне, номинально, во всяком случае. Силы Виссерина сокрушены. Я уж не говорю о Масселии, Итрии и Каприле. Их независимый дух полностью подавлен, думается мне, еще тобой, когда ты работала на Орсо.

— А Вестпорт?

— Мелочи, мелочи. Часть то ли Союза, то ли Канты… смотря кого спросишь. Нет… главное, что нас сейчас беспокоит, — это Талин. Ключ к замку, ступица колеса, недостающая деталь в моей большой мозаике.

— Тебе, похоже, нравится слушать собственный голос.

— Я нахожу, что он говорит много дельного. Армия Орсо разбита, и с нею, словно дым на ветру, рассеялась его сила. Он имеет привычку хвататься первым делом за меч, как, впрочем, и некоторые другие… — Рогонт, подняв бровь, многозначительно глянул на Монцу, и та жестом попросила его продолжать. — Сейчас, когда меч сломан, он обнаружит, что у него нет друзей, которые его поддержали бы. Но уничтожить Орсо — это только часть дела. Мне нужен кто-то, кто его заменит и направит беспокойных горожан Талина в мой гостеприимный загон.

— Дай знать, когда найдешь подходящего пастуха.

— О, он уже найден. Человек опытный, умелый, невероятно живучий, имеющий устрашающую репутацию. Человек, которого в Талине любят гораздо больше, чем самого Орсо. Человек, которого он пытался убить на самом деле… за попытку украсть у него трон?

Монца сощурилась.

— Мне и тогда не нужен был его трон. Не нужен и сейчас.

— Но поскольку он будет свободен… Допустим, ты отомстила, и что потом? Ты достойна того, чтобы тебя помнили. Достойна своими руками формировать эпоху. — То же самое сказал бы Бенна, и Монца вынуждена была признаться себе самой, что ей приятна лесть. Приятна возможность снова находиться вблизи сильных мира сего. Она привыкла и к тому, и к другому, но так давно не ощущала вкус привычной славы… — И, кстати сказать, какая месть может быть лучше, чем претворение в жизнь величайшего страха Орсо? — Все существо ее откликнулось на эти слова, и Рогонт одарил ее лукавой улыбкой, показывая, что понял это. — Буду с тобой честен. Ты мне нужна.

— Буду с тобой честна. Ты мне нужен. — Гордость Трясучки воспряла от этих слов, и она одарила его лукавой улыбкой, показывая, что поняла это. — Вряд ли у меня во всем Земном круге остался хотя бы один друг.

— Сдается, ты умеешь заводить новых.

— Это тяжелей, чем ты думаешь. Всем и всюду оставаться чужой. — Могла бы и не говорить, уж он-то знал, сам прожил так последние несколько месяцев. Она не лгала, насколько мог судить Трясучка, просто ловко поворачивала правду в ту сторону, которая была ей выгодна. — Да и трудно порой бывает отличить друга от врага.

— Что правда, то правда. — И этого могла бы не говорить.

— Думаю, там, откуда ты приехал, верность считается благородным качеством. А здесь, в Стирии, человек вынужден подчиняться обстоятельствам. — Верилось с трудом, что человек, улыбающийся так сладко, может таить за душою что-то темное. Но ему сейчас все казалось темным. У всех и вся внутри припрятан был нож. — Например, твой друг и мой, генерал Меркатто и великий герцог Рогонт. — Взгляд обоих глаз Карлотты сосредоточился на его единственном глазе. — Интересно, где они сейчас, что поделывают?