— Я знаю свое дело, Рогонт. Книги в том числе.

— Всей душой благодарю вас и вашего друга Столикуса за то, что объяснили мне причину моих неудач. Может, кто-нибудь из вас подскажет, как на сей раз преуспеть?

Монца обвела долину взглядом, измеряя углы склонов, расстояние от Мензийского холма до верхнего брода, от верхнего брода до нижнего, от защитных стен города до реки. Позиция была на самом деле хуже, чем выглядела. Слишком велики расстояния, которые надо покрыть, слишком мало для этого у Рогонта людей.

— Что вы можете сейчас сделать, напрашивается само собой. Пустить в ход всех лучников, едва талинцы войдут в реку, затем ударить всей пехотой, как только первые ряды их выберутся на берег. Кавалерию оставить здесь, чтобы придержать Тысячу Мечей, когда появится. Если удастся быстро разгромить Фоскара, пока его пехота в реке, можно будет двинуться на наемников. Они, поняв, что проигрывают, упорствовать не станут. Но разгромить Фоскара… — Монца взглянула на огромное войско по другую сторону реки, к которому с имперской дороги подходили все новые и новые колонны, на первые ряды, выстраивавшиеся на ширину брода. — Если бы Орсо считал, что у вас есть на это шанс, он назначил бы командира более опытного и менее ценного. Силы Фоскара превосходят ваши чуть ли не втрое. И все, что от него требуется, — это не сдаваться. — Она оглянулась на склон, ведущий к городской стене. Там, неподалеку от знатных стирийских дам, устроились понаблюдать за битвой темнокожие гуркские жрецы в ослепительно-белых одеяниях, с мрачными лицами. — Если пророк намерен послать вам чудо, сейчас самое время.

— Увы, он посылает только деньги. И добрые напутствия.

Монца фыркнула.

— Чтобы победить сегодня, вам нужно кое-что побольше, чем добрые напутствия.

— Нам нужно, — поправил он. — Поскольку вы сражаетесь вместе со мной. А почему вместе со мной, между прочим?

Потому что слишком устала и слишком больна, чтобы продолжать сражаться в одиночку, могла бы она ответить.

— Похоже, питаю слабость к красавчикам, попавшим в беду. Пока вы были на коне, я сражалась за Орсо. А сейчас… поглядите на меня.

— На нас обоих. — Он глубоко вздохнул и со счастливым видом выдохнул.

— Чему вы радуетесь, черт побери?

— Вы предпочли бы видеть меня в отчаянии? — Рогонт улыбнулся ей. Красивый и обреченный. Возможно, красота с обреченностью ходят рука об руку?.. — Открою правду — мне легче от того, что ожидание кончилось, с чем бы ни предстояло столкнуться. Те из нас, на ком лежит большая ответственность, должны учиться терпению. Но мне его всегда не хватало.

— У вас другая репутация.

— Люди сложнее собственной репутации, генерал Меркатто. Уж вам-то следовало бы знать. Все решится сегодня, здесь. Больше никаких проволочек.

Он развернул коня и, подъехав к одному из своих помощников, заговорил с ним. Монца же, оставшись одна, устало сложила руки на луке седла, понурила плечи, уставилась хмуро на Мензийский холм.

Думала о Никомо Коске — там ли он сейчас, не смотрит ли на нее, щурясь, в подзорную трубу?..

Коска, щурясь, смотрел в подзорную трубу на полчища солдат за рекою — вражеских, пусть никакой личной вражды он к ним и не питал. Вражде нет места на поле боя. Среди трепетавших на ветру голубых флагов с белой башней Осприи выделялся один, побольше размерами и окаймленный золотом. Знамя самого герцога проволочек. Вокруг толпились верховые, чуть в стороне держались дамы, выехавшие, судя по всему, посмотреть на сражение и разрядившиеся в пух и прах. Кажется, еще и гуркские жрецы присутствовали. Хотя, что им здесь понадобилось, Коска и представить себе не мог. Подумал вдруг, нет ли там случайно Монцкарро Меркатто. И, представив ее мысленно сидящей в дамском седле, разодетой в пышные шелка, как для коронации, даже развеселился. Для чего есть место на поле боя, так это для веселья. Потом опустил трубу, сделал большой глоток из фляги и блаженно прикрыл глаза, нежась в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь крону старой оливы.

— Ну что там? — раздался грубый голос Эндиша.

— Что? Да все то же. Строятся.

— Риграт прислал весть — талинцы начинают атаку.

— О, начинают, значит.

Коска выпрямился и навел трубу на холм справа от себя. Первые ряды пехотинцев Фоскара и впрямь приближались к реке, маршируя стройными рядами по поросшему разноцветьем лугу. Под людской массой не видно было Имперской дороги. Теплый ветер доносил едва слышный топот множества ног, приглушенные голоса офицеров, отдававших команды, ритмичное буханье барабанов. И Коска помахал в такт свободной рукой.

— Война во всем своем великолепии!

Затем перевел круглый глаз трубы с дороги на тихие воды реки, искрящейся под ярким солнцем, и дальше, на дальний берег. Осприанские полки развернулись навстречу врагу примерно в ста больших шагах от воды. Выше по склону растянулись длинной вереницей лучники, встали на колени, готовя луки к бою.

— Знаешь, Эндиш… у меня такое чувство, что вскоре прольется кровь. Вели нашим выдвинуться вперед. Шагов на пятьдесят за гребень, пожалуй.

— Но… их увидят. Как же неожиданность?..

— Срать на неожиданность. Пусть смотрят на сражение, и пусть сражение стреляет им в глаза. Дадим им раззадориться.

— Но, генерал…

— Иди, командуй, парень. Не дергайся.

Эндиш, нахмурившись, отошел, поманил к себе одного из своих сержантов. Коска с довольным вздохом откинулся на спинку кресла, вытянул перед собой ноги, скрестил начищенные до блеска сапоги. Славная обувка. Давно у него не было таких хороших сапог… Первая шеренга талинцев уже вошла в реку. Шагали они с мрачной решимостью на лицах, по колено в холодной воде, глядя без всякого удовольствия на великое множество солдат, выстроившихся на другом берегу в справном боевом порядке, готовых осыпать их стрелами и начать атаку. Да уж, форсировать этот брод — дело незавидное. Коска лишний раз порадовался тому, что сумел отвертеться.

Он поднес к губам флягу Морвира, промочил горло — так, самую чуточку.

Трясучка услышал крики командиров, отдавших приказ, звон тетивы нескольких сотен луков, одновременно выпустивших стрелы. В воздух взмыло первое облако тонких черных лучинок и просыпалось градом на талинцев, переходивших отмели.

Он поерзал в седле, устраиваясь поудобней, осторожно почесал зудящий шрам, глядя, как ломаются ровные шеренги солдат, как появляются тут и там прорехи в строю и клонятся долу флаги. Кто-то замедлил шаг, готовый отступить, кто-то ускорил, стараясь побыстрей добраться до врага. Страх и злость. Две стороны одной монеты. Поганая работенка — прорываться по открытой и неудобной местности, когда в тебя мечут стрелы. Перешагивать через трупы, своих друзей, возможно. Знать, что участь твоя зависит от слабейшего порыва ветра, который может послать стрелу или в землю под ногами или тебе в лицо.

Сражений он, конечно, повидал немало. Всю жизнь, считай, провоевал — когда со стороны наблюдал за боем, когда ждал, прислушиваясь к каждому звуку, приказа самому ринуться в схватку, старательно скрывая страх от тех, кого вел и за кем шел сам. Он помнил Черный Колодец, бег сквозь туман. Помнил, как шарахался с колотящимся сердцем от каждой тени. Кумнур, спуск по длинному склону с пятью тысячами других бойцов, с боевым кличем на устах. Дунбрек, сражение под началом Рудды Тридубы с Наводящим Ужас. Битва в Высокогорье, орды шанка, рвущиеся из долины, бой спина к спине с Девятью Смертями. Выстоять или умереть. Воспоминания настолько острые, что порезаться можно, — звуки, запахи, жар и холод, отчаянная надежда, безумная ярость…

Глядя, как входят в реку все новые ряды талинцев, как обрушивается на них второй шквал стрел, Трясучка не ощущал ничего, кроме любопытства. Никакого сочувствия к любой из сторон. Ни жалости к мертвым. Ни страха за себя. Он смотрел, как падают сраженные стрелами солдаты, и вдруг рыгнул… И слабенькое жжение в горле причинило ему беспокойства больше, чем мог бы причинить внезапный разлив реки, которая унесла бы всех этих ублюдков в океан. И затопила бы дерьмовый мир. Дерьмо же вроде исхода сражения было ему до задницы. Не его война.