— Но ведь я… ничего худого не сделал! — прорычал он на северном.

Седой сплюнул сквозь дырку для рта.

— Как и мой брат!

Дубина вновь взлетела и понеслась вниз с устрашающей скоростью. Трясучка метнулся в сторону, отбил удар, резко вздернув щит, и краем его изо всех сил саданул Седому под челюсть. Брызнула кровь, тот отшатнулся.

У Трясучки все еще была гордость. Единственное, что он сумел сохранить. И ярость вскипела в груди волной, как это бывало дома, на Севере, когда он оказывался в гуще схватки. Будь он проклят, если позволит отправить себя в грязь какому-то здоровенному ублюдку, который не может отличить хорошего человека от плохого.

— Месть, говоришь? — взревел Трясучка. — Будет тебе месть, погоди!

Коска вздрогнул, когда Трясучка, приняв удар на щит, отскочил в сторону. Потом молодой северянин что-то прорычал на северном, весьма злобно, и полоснул мечом воздух, лишь на палец не достав Седого, зато в замахе едва не зацепив зрителей, которые поспешно отпрянули.

— Потрясающе, — залепетал кто-то, — дерутся почти по-настоящему! Я непременно найму их на свадьбу дочери…

Он был прав — северяне устроили славное представление. Пожалуй, даже слишком. Сейчас они кружили настороженно, не сводя друг с друга глаз, пытаясь время от времени достать противника ногой или оружием, с той напряженной сосредоточенностью, которая свойственна людям, знающим, что малейший промах будет означать смерть. У Трясучки были в крови волосы, падавшие на лоб. У Седого — горло, от пореза, нанесенного краем щита. Еще на кожаной куртке его, на груди, виднелась длинная царапина, оставленная мечом.

Зрители перестали выкрикивать непристойности, разинули рты, приковавшись взглядом к бойцам, то подаваясь вперед, чтобы лучше видеть, то назад при каждом взмахе оружия. Почуяли нечто, сгустившееся в воздухе, как гнетущее затишье перед грозой. Истинную, смертоубийственную ярость.

У Коски уже не было сомнений, что они и впрямь пытаются убить друг друга, и как их остановить, он не имел ни малейшего понятия. Снова вздрогнул, когда очередной удар дубины по щиту едва не свалил Трясучку с ног. Метнул встревоженный взгляд на разноцветные окна верхнего этажа.

Что-то говорило ему, что этой ночью здесь будет больше, чем два трупа.

За дверью Монца обнаружила трупы двух стражников. Один сидел, привалясь к стене и глядя в потолок. Второй лежал на полу ничком. И казались они не мертвыми, а попросту спящими.

Она похлопала себя по щекам, пытаясь выбить из головы дурман. Навстречу качнулась другая дверь, за ручку ухватилась чья-то рука в черной перчатке. Проклятье. Ей ведь нужно войти. Монца постояла немного, пошатываясь, в ожидании, когда рука уберется и пропустит ее.

— Ох.

Рука, оказывается, была ее собственная. Монца повернула ручку, дверь внезапно открылась, и она чуть не упала внутрь комнаты, стены которой поплыли вокруг, плавясь на глазах и струясь водопадами. В камине потрескивало пламя — искрящийся кристалл. В открытое окно лилась музыка. Звуки ее, как и звуки воплей во дворе, были видимыми — вились веселыми искорками у окна, ныряли в него, устремлялись к Монце и щекотали ей уши.

На кровати, широко раскинув руки и ноги, лежал принц Арио, совершенно голый. Тело его на фоне смятого покрывала казалось белым. Он лениво повернул голову, и на светящейся стене за кроватью заиграли длинные тени от перьев, украшавших маску.

— Еще одна? — пробормотал принц и сделал глоток вина из бокала, зажатого в руке.

— Надеюсь… мы вас… не окончательно утомили. — Голос Монцы прозвучал гулко, словно в пустом ведре.

Она двинулась к кровати, чувствуя себя беспомощным кораблем в разбушевавшемся красном море мягкого ковра.

— Смею думать, я еще могу быть на высоте, — сказал Арио, нашаривая свой член. — Но ты, похоже, имеешь передо мной преимущество. — Он погрозил ей пальцем. — Слишком много одежды.

— Да. — Она повела плечами, и меховая накидка соскользнула на пол.

— Перчатки сними. — Он похлопал себя по руке. — Ни к чему они мне.

— Мне тоже.

Она стянула длинные, щекочущие кожу перчатки, и Арио уставился на ее правую руку. Монца поднесла ее к глазам и растерянно заморгала. От локтя до кисти тянулся длинный розовый шрам, сама кисть выглядела, как клешня. Ладонь расплющена, пальцы скрючены, мизинец упрямо торчит в сторону.

— Ох. — Она и забыла об этом.

— Изуродованная рука. — Арио встрепенулся, стал подползать к ней, извиваясь на кровати, раскачивая перьями на маске и членом. — Как это… экзотично.

— Правда? — Вспыхнуло воспоминание о сапоге Гоббы, топчущем руку, и Монцу на мгновенье обдало холодом. На губах ее появилась усмешка. — Это нам тоже не нужно. — Взявшись за султан из перьев, она сдернула с принца маску и бросила в угол.

Арио улыбнулся. Вокруг глаз его виднелись оставленные маской розовые круги. И, глядя принцу в лицо, Монца ощутила, что сияние хаски в голове затухает. Вспомнила, как он вонзал кинжал в шею ее брата. Как сбрасывал его с балкона. Как ныл, что поранился при этом.

Вот он, перед ней. Наследник Орсо.

— Ты груба. — Он сполз с кровати, встал на ноги. — Я должен преподать тебе урок.

— Может, лучше я вам преподам?

Он подошел так близко, что Монца учуяла запах его пота.

— Храбрая… дразнит меня. Очень храбрая. — Провел по ее руке пальцем. — Среди женщин мало настолько храбрых. — Придвинулся еще ближе, сунул руку в разрез юбки, огладил ляжку, сжал ягодицы. — У меня такое ощущение, будто я тебя знаю.

Монца, когда он притянул ее к себе, взялась искалеченной рукой за край своей маски.

— Знаешь? — Другую руку плавно завела за спину, нащупала рукоять одного из ножей. — Конечно, знаешь. — И сдернула маску.

Арио еще улыбался мгновение, шаря глазами по ее лицу. Потом в ужасе вытаращился.

— Эй, кто-нибудь!..

— Сто скелов на этот бросок! — рявкнул игрок в маске-полумесяце, высоко подняв руку с костями. Публика в зале повернулась к нему, притихла.

— Сто скелов.

Для Балагура ставка не имела значения. То были не его деньги, и названная сумма представляла интерес лишь в той степени, в какой касалась счета. Проигрыш и выигрыш ничем друг от друга не отличались.

«Полумесяц» погремел костями в кулаке.

— Давайте, дряни вы этакие! — Швырнул их на стол. Кости покувыркались, подскакивая, замерли.

— Пятерка и шестерка.

— Ха! — Приятели «полумесяца» возрадовались, зашумели, принялись хлопать его по спине, словно, выбросив одни цифры вместо других, он совершил нечто выдающееся.

Гость в маске-кораблике потряс кулаками в воздухе.

— Победа!

Другой, в маске лисы, сделал непристойный жест.

Свечи как будто разгорелись ярче. Так ярко, что счета не разглядеть. Слишком уж душно было в этой комнате, закрытой со всех сторон и битком набитой людьми. Рубашка Балагура прилипла к потному телу, когда он наклонился за костями.

Поднял их и снова бросил.

Несколько зевак у стола ахнули.

— Пятерка и шестерка. Дом выигрывает.

Люди вечно забывают, что вероятность выпадения любого счета столь же велика, как и всякого другого, даже уже выпавшего. Вот и «полумесяц» забыл, поэтому следующие его слова не слишком потрясли Балагура.

— Ты жульничаешь, мерзавец!

Бывший арестант лишь нахмурился. Услышь он такое в Схроне, зарезал бы… попросту обязан был бы это сделать, чтобы впредь никому не пришло в голову его оскорблять. И задумываться не стал бы, резать или не резать. Но сейчас он не в Схроне. На воле. И ему велено сдерживаться… Он заставил себя забыть о рукояти ножа, нагретого его телом. И только пожал плечами.

— Пятерка и шестерка. Кости не лгут.

Начал пододвигать к себе фишки, но «полумесяц» схватил его за руку. Подался вперед и пьяно ткнул пальцем ему в грудь.

— Да они у тебя наверняка со свинцом.

Челюсти у Балагура окаменели, горло сдавило так, что стало трудно дышать. По спине, с висков заструился, щекоча, пот. Холодный гнев поднялся неудержимо и завладел им без остатка.