Подошва металлического башмака врезалась Логену в грудь. Упав, он выронил меч, горло обожгло желчью. И тут же его накрыло исполинской тенью, а запястье оказалось в тисках закованного в броню кулака. Ноги ему раздвинули, лицом прижали к земле, и в рот набилась грязь. Что-то металлическое опустилось Логену на щеку. Сначала он ощутил холод, затем боль. Фенрис втаптывал его в землю, попутно выворачивая руку, стремясь ее вырвать. Череп Логена все глубже уходил в грязь, короткая трава щекотала ноздри.

Сначала боль в плече была просто ужасной, потом сделалась невыносимой. Он чувствовал себя как кролик, растянутый на пяльцах. Толпа умолкла. В тишине трещала под стальной пятой его щека да свистел воздух у него в разбитом носу. Логен закричал бы, но он едва мог вздохнуть, так глубоко его вдавили в землю. Хочешь сказать про Логена Девятипалого — скажи, что пришел ему конец. Он вернется в грязь, и поделом. Подходящая смерть для Девяти Смертей — быть порванным в кругу.

Великан вдруг замер, и краем глаза Логен увидел, как Бетод медленно рисует в воздухе круг за кругом. Логен вспомнил, что это значит.

Не спеши. Убивай медленно. Преподай всем незабываемый урок.

Ужасающий убрал ногу с головы Логена, поднял его как марионетку на обрезанных нитях. Татуированная ладонь на мгновение закрыла солнце и тут же врезалась ему в лицо. Ударил Фенрис от души, как отец — непослушного сына. Его будто треснули сковородкой. В глазах ослепительно полыхнуло, рот наполнился кровью. Взгляд прояснился как раз в тот момент, когда Фенрис нанес удар наотмашь — как ревнивый муж беззащитной супруге.

— Угх… — выдохнул он и полетел. Перед глазами пронеслись размазанные лица людей, синее небо и яркое солнце. Он упал на щиты и, теряя сознание, сполз по ним. Где-то вдали толпа кричала, вопила, шипела, но слов Девятипалый разобрать не мог… и не особо тревожился. Все, о чем он мог думать, — это холод в кишках, как будто в брюхе у него множились кристаллики льда.

Он посмотрел на бледную, измазанную в крови руку: там, где лопнула кожа, виднелись белые сухожилия. Это была его собственная рука, левая, на ней не хватало среднего пальца. Он попытался разжать кулак, но пальцы только плотнее впились в бурую землю.

— Да, — шепнул он, и с его онемелых губ потянулась кровавая нить слюны. Холод разошелся по телу, до самых кончиков пальцев. Вот и хорошо, вот и славно. Вовремя.

— Да, — произнес он, не чувствуя боли. Поднялся на колено, скаля зубы, на ощупь ища в траве меч Делателя. Пальцы сомкнулись на рукояти.

— Да! — прошипел он.

Логен рассмеялся, и Девять Смертей рассмеялся вместе с ним.

Вест и не надеялся, что Девятипалый сможет встать. Но тот встал… и засмеялся. Сперва его хохот походил на плач и нытье, потом на хихиканье — визгливое и нечеловеческое. Затем обрел силу и холод льда. Словно его веселила жестокая шутка, которую никто не понял. Шутка смерти. Багрово-синий, ощерившись, он, будто висельник, уронил голову набок.

От крови его зубы порозовели, — кровь сочилась из порезов на лице, из порванных губ. Смех будто кипел у него в глотке, раздаваясь все громче; он резал слух как полотно ножовки. Безумнее любого вопля, свирепее иного боевого клича. Ужасный и отвратительный смех. Ликование резни. Хохот бойни.

Неверной походкой пьяного, сжимая в окровавленных пальцах меч, Девятипалый побрел на противника. Его глаза — мокрые и выпученные — блестели; зрачки расширились как два черных колодца. Неистовый смех терзал душу, и Вест сам не заметил, как попятился; у него пересохло во рту. Попятились все, державшие щиты. Люди уже не знали, кто их пугает больше: Фенрис Ужасающий или Девять Смертей.

Мир полыхал.

Кожа горела, дыхание вырывалось обжигающим паром. Меч ощущался в руке, словно брус раскаленной стали.

От света в глазах мелькали белые пятна. Люди вокруг и гигант из синих слов и черной стали — все превратились в серые тени. Серой тенью стал Карлеон. От гиганта расходились волны противного, липкого страха, но Девять Смертей лишь улыбался. Страх и боль подпитывали пламя, что взвивалось выше и выше.

Мир горел, а в центре его ярче яркого пылал Девять Смертей. Он поманил великана пальцем.

— Я тебя жду.

Огромные кулаки полетели ему в голову, пальцы попытались схватить его, но ничего не поймали. Разве что эхо от хохота. Легче поймать пляшущий огонь, змеящийся хвост дыма.

Круг превратился в домну. Остриженные стебли травы стали языками пламени. Пот, кровь и слюна падали на них, как жир — из туши на вертеле.

Девять Смертей зашипел — вода на углях. Шипение перешло в рев, с которым железо пузырится в тигле, а после в рокот, с каким горит сухой лес. Девять Смертей дал волю клинку.

Серая сталь, жужжа, рассекла воздух, ударила о покрытую рисунком плоть гиганта. Великан увернулся, и меч раскроил голову щитнику — мозг и кровь забрызгали рядом стоящего. В кругу образовалась брешь. Остальные щитники попятились, объятые страхом. Его они боялись даже сильней Ужасающего и правильно делали. Когда Девять Смертей изрубит на куски демоново отродье, он примется за остальных. Все, кто еще жив, — ему теперь враги.

Круг превратился в котел. Стены и люди на них рябили, шли волнами как густой пар. Земля вздымалась и кипящим маслом ходила ходуном под ногами Девяти Смертей.

Он завизжал и опустил клинок на покрытую шипами броню. Сталь зазвенела о сталь, как молот о наковальню. Гигант прикрыл бледную часть головы синей ладонью; его лицо пузырилось клубком могильных червей. Меч не рассек череп, но отхватил кусок уха, и по могучей шее великана двумя ручейками потекла кровь.

Выпучив глаза, гигант взревел подобно грому и бросился вперед. Девять Смертей нырнул и прокатился под огромным кулаком. Заметил расстегнутую пряжку поножи. Меч змеей вошел в бледную плоть, что открылась в прорехе. Гигант зарычал, развернулся на месте и рухнул на колени.

Круг превратился в тигель. Лица людей плыли как дым, как расплавленный металл, смешиваясь с узорами на щитах.

Время пришло. Взошедшее солнце ярко светило, играя бликами на тяжелой нагрудной пластине, указывая слабое место. Время пришло, и мгновение было прекрасным.

Мир полыхал, и Девять Смертей пляшущим языком пламени взвился над землей, прогнулся, поднимая меч. Работа Канедиаса, мастера Делателя; клинок, острей которого не было на свете. Безжалостное лезвие врубилось в черную броню и распороло ее, оставив длинную борозду как в стали, так и в плоти. Сноп искр смешался с фонтаном крови, скрежет металла — с воем, что вырвался изо рта гиганта. Сталь глубоко вошла в бледную половину великанского тела…

Но недостаточно глубоко.

Ужасающий обхватил Девять Смертей и стал прижимать к себе. Зазубрины на поврежденной броне впивались в тело. Все плотней и плотней прижимал его к себе великан. Шип на пластине доспеха пронзил Девяти Смертям щеку, скрежетнул о зубы и проколол язык. Рот наполнился соленой кровью.

Девять Смертей будто придавило скалой. Как он ни злился, как ни горел гневом, как ни старался вырваться и ни вопил от ярости, ручищи великана держали его крепко, словно земля — покойника. Из порванной щеки, из ран на спине сочилась кровь; кровь, обжигая, хлестала из пробоины в броне Ужасающего.

Мир полыхал. Где-то над этой домной, над этим котлом, этим тиглем, кивнул Бетод, и холодные руки гиганта начали сжиматься сильнее.

Ищейка шел на запах. Нюх его редко подводил, и сейчас он надеялся — очень надеялся, — что взял верный след. Запах был отвратительный, словно кто-то забыл достать из печи сладкий пирог. Ищейка вел товарищей по пустому коридору, по утопающей в тенях лестнице; он крался по сырой и темной, запутанной утробе холма Скарлинга и наконец расслышал нечто столь же дурное, сколь и запах, на который шел. Женский голос, очень тихий, напевал песню на чужом языке.

— Кажется, нашли, — пробормотал Доу.