Савин ощутила мгновенный прилив тошнотворного страха, и тут же — укол досады на собственную слабость. Всего-то понадобилось упомянуть это место, чтобы ее сердце начало колотиться, во рту появился кислый привкус, а по спине вверх пополз знакомый щекочущий холодок.

— Что вы имеете в виду? — спросила она севшим голосом.

— Ну вы ведь жили там среди простого народа. — (Тесное жилище Броудов, постель из тряпья, крики, доносящиеся из-за вспученных стен.) — Делили с ними ежедневные тяготы. — (По колено в холодной реке, в глотке саднит от дыма, бесконечно наполняемые ведра, чтобы гасить пожары, которые не могут быть погашены.) — Голод. — (Очереди за овощными очистками, и хорошо, если их удастся добыть.) — Опасности. — (Группы бандитов, бродящие под окнами, пронзительные вопли в ночи.) — Нужду. — (Ее сиплое дыхание, когда она ползла под станками, оставляя кровавые пятна на полу…)

— Разумеется! — гаркнула она, стиснув край стола так, что побелели костяшки. — Момент искренности!

Если Суорбрек мог извлекать из дерьма алмазы — удачи ему. Куда, черт побери, она засунула свою жемчужную пыль?

— История личностного роста, — продолжал размышлять писатель. — Встреченных опасностей и выдержанных испытаний. Женщина, рожденная в привилегированном классе, прошедшая сквозь огонь борьбы к пониманию тяжелого положения простых людей…

Он испустил удовлетворенный вздох.

— Захватывающе!.. Вы слышали о Карми Грум? Она сделала несколько скетчей для моей «Жизни Даба Свита». Одна из лучших художников в Адуе, но не пользуется чрезмерно большой популярностью, поскольку…

— Поскольку она женщина.

— Вот именно. Несколько гравюр поистине могут вдохнуть в очерк жизнь! Слова очень могущественны, но изображение идет в обход разума и говорит с сердцем напрямую на его языке.

Савин прищелкнула пальцами:

— Решено. Мы можем посетить Три Фермы этим вечером. — После того как они с Зури вычислят самую минимальную цену, за которую может быть куплена репутация благотворительницы.

— В таком случае я сейчас же займусь необходимыми приготовлениями! — воскликнул Суорбрек, вскакивая со стула. — Ваша светлость! Ваша светлость! Прошу, подумайте все же насчет биографии.

И он нырнул обратно в комнаты.

— Итак… вот это был тот самый прославленный писатель? — спросил Лео. — Такой отважной растительности на лице я еще не видел ни у кого.

— И тем не менее он самый отъявленный трус во всем Союзе.

— Наверное, если бы он был храбрым, ему не понадобилась бы такая храбрая растительность.

— Но если бы храбрыми были все, что бы делало тебя таким особенным?

— Ну как же. — Он снова улыбнулся ей своей мальчишеской улыбкой. — Я ведь женат на самой умной женщине в Союзе!

— Прекрати, — отозвалась Савин, тоже улыбаясь и наклоняясь к нему. — В смысле, продолжай.

— И продолжу! Но… очерки?

— Вот именно.

— И гравюры?

— Язык сердца!

— Неужели ты действительно думаешь, что люди настолько глупы?

— Дорогой мой… — Она наклонилась еще ближе и нежно поцеловала его, потом легко коснулась кончика его носа кончиком пальца. — На самом деле люди гораздо глупее!

Город сомкнулся вокруг них, подобно повесе, погружающемуся все ниже в распутную жизнь, становясь все более недобрым, испорченным, больным и грязным. Высоко наверху — так высоко, что, казалось, никто никогда не сможет туда добраться, — между полуразрушенными постройками виднелась узкая щелка голубого неба.

— Итак, мы вступаем в район Трех Ферм, — возбужденно шептал себе под нос Суорбрек, лихорадочно черкая в записной книжке. — Вероятно, самый печально известный из кварталов Адуи, некогда почти полностью выгоревший, затем оккупированный свирепыми гуркскими дикарями, а теперь погруженный в бесконечную ночь… нет, в нескончаемый сумрак — дымом мануфактур, а также в нравственную тьму, еще более непроглядную, в которой… что? В которой свет надежды полностью угас для тысяч его несчастных обитателей. …Можно ли здесь где-нибудь вставить слово «чахоточный», как вы думаете?

— Как раз то слово, которое я пытаюсь вставить в каждое предложение, — отозвалась Карми Грум, высоко задрав каштановые брови.

— Сам я не особенно много читаю, — сказал Лео вполголоса, наклонившись к Савин, — но мне это кажется малость вычурным.

Та пожала плечами:

— В наши дни это считается хорошим стилем.

Он кивнул в сторону пары оборванных ребятишек, нагружавших лопатами конский помет в прогнившую тележку:

— Что они делают?

— Зарабатывают на жизнь.

— Дерьмом?

— Все, что для этого нужно, — это лопата и плохое обоняние. — Савин предприняла очередную тщетную попытку высвободить какое-то место под слишком тесным воротничком. — А хорошее обоняние здесь по-любому долго не выживает.

— Держитесь ко мне поближе, ваши светлости, — предупредил Броуд. Он шел со сжатыми кулаками, угрожающе хмурясь в темные проулки. Тени были одной из немногих вещей, в которых здесь не было недостатка. Порой, в более узких местах, трудно было угадать, день сейчас или ночь. — Это не то место, где знатным людям стоит ходить в одиночку. Писателям с художниками тоже.

— Не бойтесь! — воскликнул Суорбрек. — Там, в диких землях, я хорошо оценил, чего стоит надежный эскорт!

— Где ты нашла этого человека, Броуда? — вполголоса спросил Лео.

— В Вальбеке. Он и его семья пустили меня к себе. Я не сомневаюсь, что они спасли мне жизнь.

— А теперь ты взяла к себе их, — с улыбкой заметил Лео. — Так, значит, у тебя все же есть сердце!

— И даже щедрое, если верить моему другу Карнсбику. Но платить долги — это просто хороший тон в деловых кругах. К тому же Броуды — очень полезные люди.

— Не сомневаюсь. Знаешь, что у него на руке? Татуировка лестничника. То есть первого, кто взобрался на стену при осаде. Самая убийственная работа, какая только есть в армии. А четыре звезды означают, что он проделывал это четыре раза. — Лео искоса взглянул на Броуда. — Да… он опасный человек.

Савин вспомнила ту первую ночь в Вальбеке, когда он вышел в одиночку на шестерых сжигателей и втоптал голову их лидера в булыжную мостовую. Какой страх она тогда чувствовала. И какое облегчение.

— Спокойно, — шептала Савин про себя. — Спокойно, спокойно, спокойно…

— В наши дни мы живем в разобщенной среде, — продолжал бубнить Суорбрек, поправляя глазные стекла кончиком карандаша. — В расслоенном обществе, где богатые и бедные редко встречаются… Нет, погоди, «встречаются» это слишком слабо…

Они миновали огромную трубу соляного завода, со стенами, черными от запекшейся сажи. Мухи жужжали вокруг конского трупа. Трое оборванных ребятишек играли в сточной канаве. Большинство зданий здесь были забегаловками, все прохожие — хотя бы наполовину пьяны или же настолько больны, что выглядели пьяными. Помимо пивных, им то и дело попадались ломбарды, где в грязных оконцах были выставлены печальные фрагменты разбитых жизней.

— Расстояние между богатыми и бедными никогда не было настолько большим… Нет — пропасть никогда не зияла настолько глубоко! Однако нашлась женщина, отважившаяся навести мост через бездну! — Суорбрек восторженно хохотнул. — «Мост через бездну» — это отлично… Эта женщина, как лишь немногие другие среди богатых и знатных людей, готова выступить на защиту народа! Она, как лишь немногие другие, понимает их тяготы!

Савин действительно их понимала. Однако, если уж действительно говорить об искренности, на самом деле она была рада, что больше не является одной из этих жалких призраков. Все, чего ей на самом деле хотелось, — это как можно быстрее вернуться обратно в свои дворцовые апартаменты, к своим заботливым слугам. Этот знакомый запах пота, мочи, сырости и гнили, смешанный с едким дымом от печей, было все труднее игнорировать по мере того, как они все дальше углублялись в угрюмый лабиринт узких улиц.