— В том, что касается бизнеса, единственная правда — это прибыль, — произнесла Савин, кладя руку на плечо Валлимира. — А убыток — единственное преступление.

— Разумеется.

Что-то подсказывало Савин, что у них обоих были свои сомнения. Но она могла свалить все на него, этого бескровного ублюдка, а он обвинить во всем ее, эту суку с кремнем вместо сердца, и без сомнения, их прибыли послужат смазкой для любых скрипящих сочленений в их совести. В конце концов, если они не добьются эффективной работы своих предприятий, всегда найдется какой-нибудь другой фабрикант с более крепким пищеварением, ожесточенным неудачами. Станут ли их рабочие плакать по ним, если их вышвырнут из бизнеса? Или тут же бросятся к другому нанимателю, на которого смогут изливать свои мелочные жалобы?

— Хорошая работа! — прокричала она в ухо Валлимиру, хотя ее голос звучал несколько сдавленно. Из-за жары, разумеется. А также шума. И пыли. — Я просила вас сделать фабрику прибыльной, и вы это сделали, невзирая на чувства!

— Чувства для фабриканта еще более опасны, чем для солдата.

Где-то готовили еду, и до Савин долетела струйка запаха. Что-то похожее они давали собакам в поместье ее матери. Она прижала руку ко все еще ноющему животу, но почти не ощутила его под костями корсета. Ей вспомнилась ее фабрика по производству пуговиц и пряжек в Хольстгорме, где маленькие пальцы лучше годились для мелкой работы. Неужели и там такие же условия? Или еще хуже? Савин облизнула губы, сглотнула кислую слюну.

— Тем не менее, я бы рекомендовала вам рассмотреть возможности улучшить им условия. Может быть, соорудить во дворе отдельные жилища? Чтобы они спали в чистом месте. И еду получше.

Валлимир поднял одну бровь.

— Роскошь — это расточительство, — пояснила Савин, — но тяжелые условия могут снизить производительность. По моему опыту, здесь необходимо найти баланс. В конце концов, с лучшими условиями у вас, возможно, получится удлинить смены.

— Интересное предложение, леди Савин.

Валлимир медленно покивал, двигая челюстями и глядя вниз на детей. От этого зрелища сжалось бы не одно сердце — но сердцам нечего делать в бизнесе. По крайней мере, сердцам, которые легко сжимаются.

Савин раздвинула губы в улыбке:

— Ну что, может, теперь я наконец взгляну на ваши книги?

Середину первого, и самого большого, корпуса занимала огромная станина, посередине которой вращался вал, приводящий энергию от реки посредством нагромождения шестеренок, рычагов, кривошипов и ремней, способных свести с ума любого механика, к двум рядам больших ткацких станков, выстроенных вдоль цеха. С гигантских бобин тянулась паутина сматываемых нитей; со скрежещущих катков сползала ткань различных расцветок и узоров. Вокруг станков хлопотали люди, мокрые от пота, черные от смазки, со сжатыми губами и жесткими взглядами. Если работники третьего корпуса были способны разбить ей сердце, работники первого, похоже, предпочли бы скорее размозжить ей череп.

Савин не ожидала встретить у рабочих теплые чувства к себе. В конце концов, она создала себе репутацию, выставляя напоказ собственное богатство, а такие вещи не пользуются успехом у бедноты. Однако в том, как эти люди смотрели на нее, было что-то особенное. Холодная, спокойная сосредоточенность их ярости беспокоила сильнее, чем любые гневные вспышки. Она уже не считала свою охрану избыточной, наоборот, ей начинало казаться, что охранников могло бы быть и побольше.

Она мягко тронула Лизбит за локоть.

— Тебе не будет сложно выйти наружу и распорядиться, чтобы экипаж подогнали к воротам?

От жары щеки горничной раскраснелись, на них проступили неровные пятна.

— Но разве нам стоит сейчас уезжать, миледи? — пробормотала она, бросая озабоченные взгляды на рабочих.

— Лучше не показывать свою слабость. Ни нашим работникам, ни партнерам, — отозвалась Савин с прежней обходительной улыбкой. Дама со вкусом всегда должна улыбаться.

Она была не из тех, кого может обескуражить чужая ненависть — ни со стороны рабочих, ни со стороны соперников, ни со стороны всех, кого она запугивала, подкупала или шантажировала, чтобы добиться своего. Ведь лишь когда тебя по-настоящему ненавидят, ты можешь знать наверняка, что победила. Поэтому она встретила их бурлящую неприязнь с выражением непринужденного превосходства, проходя мимо них с развернутыми плечами и высоко поднятым подбородком. Если ей суждено быть заклейменной как злодейке, пусть будет так. Вообще-то именно среди злодеев обычно встречаются самые интересные типажи.

Контора Валлимира располагалась в самом конце цеха — нечто наподобие коробки, водруженной на раму, под которой были беспорядочно составлены бочонки и ящики. Снаружи имелся балкончик, откуда владелец мог наблюдать сверху за рабочими, взирая на них, словно король на своих подданных. Или императрица — на своих рабов.

Полковник чопорно поклонился, приглашая ее подняться:

— Прошу вас. Не торопитесь, изучите все как следует. — Он повернулся и нахмурился, бросив взгляд на десятки угрюмых рабочих. — Впрочем, может быть, сильно задерживаться тоже не стоит.

Дверь закрывалась на два замка и крепкий засов; она была настолько массивной, что Савин лишь с некоторым усилием смогла закрыть ее за собой. Она тут же рванула крючок, застегивавший воротник ее жакета, пытаясь взмахами ладони слегка освежить потную шею, но атмосфера в конторе была не намного менее удушающей, чем в цеху, а выматывающий нервы грохот механизмов почти настолько же угнетал.

Под ее ногой простонала плохо пригнанная доска, когда она шагнула по направлению к столу Валлимира с наваленными на нем стопками гроссбухов. Савин терпеть не могла халтурно сделанные вещи, тем более на предприятии, которое она частично оплачивала, однако в данный момент у нее были заботы посерьезнее. Она проскользнула мимо стола к окну, потирая одной рукой горло, где от растущего беспокойства ощущалась почти болезненная сдавленность.

Улица снаружи была безлюдна. Ну разумеется, ведь все на работе, а что, кроме работы, могло привести людей в этот проулок с шипастыми стенами и запертыми воротами, возвышающимися корпусами и грохочущими механизмами? И тем не менее в этом спокойствии было что-то неправильное. Какая-то тяжесть в воздухе, словно затишье перед бурей. Савин посмотрела вдоль пустого переулка, хмурясь и кусая губу, думая о том, удастся ли ей убраться отсюда, пока…

Из-за кирпичного угла соседней фабрики выскользнул человек. За ним последовали другие — группа человек в двадцать или больше. Рабочие в бесцветной одежде, точно такие же, каких Савин могла видеть в Хольстгорме, в Адуе, в любом другом городе Союза. Точно такие же, как те, что работали внизу, за единственным исключением: они двигались украдкой, словно составляли единое животное, имевшее одну цель.

Затем она уловила блеск стали и со странной дрожью поняла, что все они были вооружены. Одни держали возле ног палки, другие несли тяжелый инструмент. У вожака совершенно явственно виделся старый меч. Он постучал в ворота в стене; те открылись, словно по предварительной договоренности, и люди поспешили вовнутрь.

Савин резко повернулась: из цеха позади нее донесся крик, за ним другие, еще громче. Поднявшийся шум перекрывал даже рев механизмов. Она прокралась к двери, неуверенно положила руку на засов, одновременно и желая, и боясь отпирать.

— Назад! — услышала она вопль Валлимира, все же приоткрыв дверь. — Назад, черт бы вас драл!

Рабочие побросали свою работу и столпились в этом конце цеха — плотная масса мужчин, обративших к ней искаженные гневом лица, сжимающих в кулаках инструменты, железные прутья и камни. У Савин распахнулся рот.

Валлимировы охранники сдерживали толпу, выстроившись у подножия лестницы отчаянным полумесяцем, но на каждого из них приходилось двадцать человек рабочих. Савин в ужасе окинула взглядом это отвратительное сборище. Эту… шайку.

Валлимир стоял на балконе лицом к ним, с побагровевшей от напряжения шеей, и орал: