Кажется, в уголках его глаз блестели слезы. Он улыбнулся и шмыгнул носом.

— Кроме тебя, я не сделал за свою жизнь ничего хорошего.

Ее беспокоило, как он выглядел — какой-то бесцветный и серый, на много лет старше, чем когда она в последний раз виделась с ним несколько недель назад. Ее беспокоило, как он говорил — какая-то слюнявая сентиментальность с постоянной оглядкой назад, словно впереди смотреть было уже не на что. Однако ей меньше всего хотелось, чтобы он видел ее озабоченность, так что она продолжала кривляться еще больше, чем прежде.

— О чем это ты, старый кретин? Да ты наделал целую кучу добра! Горы! Кто сделал для Севера больше, чем ты? Среди этих дурней не найдется ни одного, кто бы не умер за тебя!

— Может, и так. Но их никто об этом не просит. Я просто не уверен… — Он нахмурился, глядя на полный амбар пьяных воинов, словно едва их видел. Словно он смотрел сквозь них Долгим Взглядом и видел позади что-то ужасное. — Не уверен, что у меня хватит крепости для новой схватки.

— Так, послушай-ка! — Она взяла руками его покрытое глубокими морщинами лицо и потянула к себе, свирепо рыча в него: — Ты — Ищейка! На всем Севере нет другого человека, у которого было бы столько крепости, сколько у тебя! В скольких битвах ты сражался?

Он слабо улыбнулся.

— Такое чувство, что во всех, какие только были.

— Так и есть, черт побери! Ты дрался рядом с Девятипалым! Ты дрался рядом с Руддой Тридуба! Ты побил Бетода в Высокогорье!

Он ухмыльнулся, лизнул свой острый клык.

— Ты же знаешь, я не люблю хвастаться.

— Человеку с твоим именем это и не требуется. — Она задрала подбородок и вся надулась, показывая, насколько гордится тем, что является его родней. — Ты побьешь этого Стура Сумрака с его жополизами, и мы повесим его среди колючек, и я вырежу на нем кровавый крест и пошлю его гребаные потроха его папочке!..

Рикке осознала, что выкрикивает это, рыча и брызгая слюной, потрясая кулаком перед его лицом, и заставила себя разжать пальцы и вытереть ими губы.

— …Или что-нибудь в этом роде, — неловко закончила она.

Отец был несколько ошарашен ее кровожадностью.

— Прежде ты никогда так не говорила.

— Ну да, потому что прежде я никогда не видела, как жгут мой дом! Раньше до меня не доходило, почему на Севере так любят междоусобицы, но теперь, кажется, я начинаю понимать!

Ее отец скривился.

— Я-то надеялся, что мои счеты умрут вместе со мной, и ты сможешь жить свободной от них…

— Ну, это не твоя вина! И не моя. Скейл Железнорукий напал на нас! Черный Кальдер сжег Уфрис! Стур гребаный Сумрак гонялся за мной по лесам! Они вытоптали твой сад…

— Прелесть садов в том, что они вырастают снова.

— Просто начинаешь чувствовать по-другому, — продолжала она, чувствуя, как от воспоминания снова вскипает гнев, — когда ты сидишь по шею в ледяной воде, оголодавшая, обделавшаяся, да еще и гребаные штаны натерли до крови, между прочим, и слышишь, как какой-то подонок хвалится тем, что он собирается с тобой сделать! «Сломай то, что они любят», так он сказал, и они, мать их, действительно сломали все, что смогли! Ну так я сломаю то, что они любят, и мы посмотрим! Я поклялась себе, что не успокоюсь, пока не увижу, как Стур подохнет, и клянусь, так и будет!

Отец Рикке вздохнул.

— Прелесть обещаний, которые даешь себе, в том, что никто не жалуется, когда ты их нарушаешь.

— Ха! — Рикке обнаружила, что опять сжала кулаки, и решила оставить их как есть. — Изерн говорит, я слишком мягкая. Избалованная.

— Бывают вещи и похуже.

— Изерн говорит, безжалостность — качество, которому благоволит луна.

— Может быть, тебе стоит быть поосторожнее с тем, чему ты учишься у Изерн-и-Фейл.

— Она хочет для меня только лучшего. И для Севера.

Услышав это, ее отец грустно улыбнулся.

— Хочешь верь, хочешь нет, но мы все хотим лучшего. Корень всех проблем в мире в том, что люди никак не могут договориться о том, что это такое.

— Она говорит, нужно превратить свое сердце в камень.

— Рикке. — Отец положил руки ей на плечи. — Послушай меня. За эти годы я знавал многих людей, кто это сделал. Людей, в которых было чем восхищаться. Они ожесточили свои сердца, чтобы вести людей, чтобы победить, чтобы править. И в конце это не принесло ничего хорошего ни им, ни тем, кто их окружал.

Он пожал плечами:

— Мне твое сердце нравится как оно есть. Может, если бы таких было побольше, на Севере было бы приятнее жить.

— Ты думаешь? — пробормотала она, нисколько не убежденная.

— У тебя крепкий хребет, Рикке, и хорошие мозги. Хотя ты и любишь их прятать — даже от себя самой, может быть. — Он оглядел помещение, полное орущих людей. — Сдается мне, когда все это закончится, им понадобятся и твой хребет, и твои мозги. Но и твое сердце тоже. Когда меня не будет.

Рикке сглотнула. Как обычно, попыталась превратить свой страх в шутку:

— Куда это ты собрался? В сральник?

— Сперва в сральник. Потом в койку. Не напивайся слишком сильно, ладно? — Он наклонился ближе, добавив вполголоса: — Превращать сердце в винный бурдюк тоже не стоит.

Она хмуро наблюдала, как он уходит. Он всегда был тощим, но жилистым и крепким, словно натянутый лук. Теперь он казался просто согнутым, хрупким. Рикке поймала себя на том, что гадает, сколько ему осталось. И что станется с ней, когда его не будет. Что станется с ними всеми. Если они всерьез рассчитывают на ее хребет и мозги, значит, проблем у них еще больше, чем она думала.

Трясучка сидел посреди амбара, хмуря брови. Место вокруг пустовало: с его репутацией большинство народа, даже когда они были пьяны, старались держаться от него подальше. На Севере было предостаточно опасных людей, но большинство были согласны, что Коул Трясучка — один из худших. Такие люди, несомненно, ужасное проклятье — вплоть до того момента, когда ты попадаешь в серьезную переделку и они оказываются на твоей стороне. Тогда лучше них никого не сыщешь.

— Привет, Трясучка!

Рикке хлопнула его по плечу, едва не промахнувшись. Счастье, что плечо было такое большое.

— Похоже, до тебя пока не очень дошло, что значит торжество. Мы празднуем мое героическое возвращение! Ты должен улыбаться! — Она взглянула на его обезображенное лицо, веко, нависшее над его металлическим глазом, и огромный шрам от ожога поперек щеки. — Ты ведь умеешь улыбаться, верно?

Он взглянул на ее руку на своем плече, потом перевел взгляд на нее. Улыбки на его лице так и не появилось.

— Почему ты никогда меня не боишься?

— Просто я никогда не считала тебя таким уж страшным. А этот твой глаз, он вроде как даже симпатичный. Такой блестящий. — Рикке потрепала его по обожженной щеке. — Ты всегда казался мне каким-то… потерянным. Словно потерял сам себя и не знаешь, где искать.

Она положила ладонь на его грудь.

— Но ты по-прежнему тут. Прямо вот здесь.

Трясучка казался таким потрясенным, как будто она отвесила ему пощечину. В его настоящем глазу даже блеснула влага — или, может быть, у нее просто плыло в глазах, потому что Коул Трясучка никогда не славился своей способностью плакать. За исключением случаев, когда его мертвый глаз начинал сочиться, но это совсем другое дело.

— Что-то сегодня многовато слезливых стариков вокруг, — пробормотала она, отталкиваясь от стола, чтобы встать. — Надо бы еще выпить.

Возможно, идея выпить была не такой уж удачной, но по какой-то причине плохие идеи всегда казались ей более привлекательными. Рикке старательно наливала эль в свою кружку, прижав кончик языка к выемке в губе, где обычно находилась трубка с чаггой, и прикладывая все усилия, чтобы не пролить мимо, когда внезапно увидела Лео дан Брока.

Как правило, вокруг Лео увивалось какое-то количество дружков, и один из них, зубастый, действительно был неподалеку — улыбался во весь рот прислужнице, словно его улыбка была даром, который той посчастливилось заполучить. Однако остальных, похоже, отпугнула его мать. По правде говоря, леди Финри очень даже могла вселить страх, и сейчас, похоже, она вселяла страх в своего сына, если судить по тому, как она потрясала пальцем, и по его опущенному лицу.