— Небеса милосердные… — пробормотал Маджуд, прикрывая рукавом лицо в поисках спасения от всепоглощающего зловония.

— Достаточно, чтобы поверить в Бога, — заметил Темпл. — И что искать его нужно не здесь.

Сквозь ночной туман проступали руины. Невероятных размеров колоннады выстроились по обе стороны от главной улицы. Такие огромные, что три человека, взявшись за руки, вряд ли сумели бы обхватить их. Некоторые из них сломались почти у основания, другие — на высоте шагов десять, а некоторые все еще стояли, и верхушки их терялись в темноте. Мечущиеся сполохи факелов высвечивали резные письмена, руны, иероглифы, значения которых по прошествии веков уже никто не помнил. Напоминания о древних сражениях и победах, ныне покрытых пылью тысячелетий.

— Каким раньше было это место? — пробормотала Шай, крутившая головой так, что разболелась шея.

— Чистым, я думаю, — ответил Лэмб.

Лачуги росли вокруг старинных колонн, как сорные грибы на стволах мертвых деревьев. Горожане сбивали шаткие настилы, подпирали наклонными бревнами, протягивали поверху веревки и даже соединяли их висячими мостиками. Некоторые из хижин полностью скрывались под всеми этими надстройками работы неумелых плотников и, казалось, превратились в фантасмагорические кораблики, застрявшие на мели в тысяче миль от моря, украшенные фонариками, факелами и вывесками, призывающими предаться самым разнузданным порокам. Они представляли собой сооружения столь ненадежные, что, возможно, при более сильном ветре могли улететь.

Долина, принявшая в себя остатки Братства, поглотила их во всеобщем возбуждении, похожем на нечто среднее между оргией, бунтом и приступом горячки. Любители гульнуть умчались с выпученными глазами и открытыми ртами, спеша прожить целую жизнь развлечений до восхода солнца, как если бы кутежи и разврат не продолжатся на следующий день, после заката.

А вот Шай казалось, что продолжатся.

— Похоже на сражение, — проворчал Савиан.

— Где каждый против каждого, — добавила Корлин.

— И победы не бывает, — вставил Лэмб.

— Только миллион поражений, — прошептал Темпл.

Люди шатались и вихляли на ходу, хромали и ковыляли походками смешными и гротескными, перепившись сверх всякой меры, а возможно, больные телесно или душевно, а то и утратившие рассудок после долгих месяцев, проведенных в забое высоко в горах, где они забывали человеческую речь. Шай направила лошадь в объезд человека, щедро поливающего все вокруг, включая и собственные голые ноги — спущенные штаны путались вокруг щиколоток, пачкаясь в навозе. В одной трясущейся руке он держал конец, а другой прижимал к губам горлышко бутылки.

— И где, черт возьми, мы начнем? — спросила Голди у сутенера.

Он не нашелся с ответом.

Он обещал, что соперничества не будет… Ага! Женщины всех цветов кожи, комплекций и возрастов сидели, нарядившись в одежды всех известных стран или выставив напоказ акры голой плоти. Как правило, покрытой гусиной кожей, поскольку к ночи ощутимо холодало. Одни болтали и кокетничали, посылая воздушные поцелуи, другие выкрикивали неубедительные обещания неземных наслаждений в окружающую темноту, третьи отвергали даже такую незначительную недосказанность и задирали юбки перед проезжающим «Братством», показывая «товар лицом». Нашлась и такая, что свесила длинные, с большими сосками, покрытые сеточкой голубых сосудов груди с перил балкона и спрашивала всех:

— Ну, и что вы о них скажете?

По мнению Шай, они навевали мысли о паре испорченных окороков. Хотя трудно заранее угадать, что именно возбудит огонь страсти в других людях. Один застыл прямо под балконом, жадно глядя вверх, его рука, засунутая в штаны, заметно дергалась. Остальные спокойно проходили мимо, будто дрочить посреди улицы — в порядке вещей. Шай надула щеки.

— Я бывала во многих дерьмовых местах, занималась многими дерьмовыми делами, но такого дерьма, как здесь, не видела никогда!

— Да и я тоже, — буркнул Лэмб, не убирая ладонь с рукояти меча.

Шай казалось, что в последнее время его рука на оружии покоилась так часто, что стала там себя чувствовать уютно. Да и не он один не расставался со сталью. Воздух вокруг был так густо замешан на опасности, хоть жуй. Как толпы, так и одиночки со злобными лицами и, несомненно, злобными целями, вооруженные до зубов, стояли перед домами, нацеливая каменные хмурые взгляды в проезжающих. И точно такие же по другую сторону дороги.

Когда повозки ненадолго задержались, давая возможность рассосаться возникшему затору на дороге, головорез с поразительно большим подбородком и узким лбом подошел к фургону Маджуда и проворчал:

— Ты на какой стороне улицы?

Как человек, не склонный к скоропалительным решениям, Маджуд подумал перед ответом.

— Я купил участок и думаю начать свое дело, но пока я не увижу, где он…

— Да при чем тут участки, дубина?! — рявкнул другой, с такими засаленными волосами, что казалось, будто он обмакнул голову в остывшее жаркое. — Он спрашивает — ты на стороне Мэра или Папаши Кольца?

— Я приехал сюда, чтобы торговать, — Маджуд тряхнул вожжами, его фургон двинулся. — А не для того, чтобы выбирать чью-то сторону.

— Ни на чьей стороне у нас тут только стоки! — заорал Подбородок ему вслед. — Хочешь оказаться в гребаных стоках, да?

Дорога стала шире, но и толпа на ней еще гуще — просто колышущееся море дерьма. Колонны вздымались все выше и выше, а на склоне холма, там, где долина разделилась на две, показались развалины старинного театра. Свит ждал их у длинного здания, которое выглядело, как сто лачуг, поставленных одна на другую. Казалось, некий отчаянный романтик взялся за его побелку, но сдался на полпути и бросил оставшуюся часть облезшей, как гигантская ящерица посреди линьки.

— Это — Торговый Дом Любви, Искусства и Тонких Товаров, известный широкой общественности как Белый Дом, принадлежащий Папаше Кольцо, — пояснил Свит Шай, пока она привязывала коня. — А вон там, — он указал через ручей, служивший одновременно источником питьевой воды и местом слива нечистот, через который были переброшены небрежно сделанные мостики и просто голые доски, — Игорный Храм, принадлежащий Мэру.

Это заведение располагалось в руинах старинного храма — виднелся ряд колонн с замшелым фронтоном, а пространство между ними строители забили досками, чтобы поклоняться совсем другим идолам.

— Хотя, если быть честным, — продолжал Свит, — и там, и там вам предложат потрахаться, напиться и проиграть деньги. Таким образом, разница, по большей части, в названии. Шевелитесь, Мэр хочет вас видеть.

Он отступил в сторону, чтобы дать проехать фургону, во все стороны разбрызгивающему грязь из-под колес.

— А мне что делать? — воскликнул Темпл, с напуганным выражением лица сидевший верхом на муле.

— Изучай достопримечательности. Для проповедника тут идей на целую жизнь. Но если что-то понравится, помни — ты еще долг не выплатил!

Шай двинулась через дорогу следом за Лэмбом, пытаясь выбирать более-менее сухие участки, поскольку жидкая грязь грозила всосать в себя ее сапоги. Огибая чудовищной величины валун, она вдруг поняла, что это — голова рухнувшей статуи, половина лица которой кривилась в безумной усмешке, а вторая сохраняла остатки былого величия. Дальше путь лежал прямиком к Игорному Храму Мэра между двумя кучками нахмуренных головорезов на яркий свет.

В лицо ударили жар и сильнейшая вонь немытых тел, от которого Шай, весьма привычная к грязи, на миг ощутила, что вот-вот захлебнется. Под потолком пылали факелы, их дым висел в воздухе, смешиваясь с копотью от убогих ламп, в которых, шипя и булькая, горело дешевое масло. На глаза навернулись слезы. Грязные стены, наполовину из свежесрубленного леса, наполовину из замшелого камня, покрывали капельки испарений от горячего и влажного дыхания. В альковах, выше человеческого роста от пола, стояла дюжина полных доспехов Империи, покрытых пылью. Должно быть, они принадлежали каким-то генералам из былых времен и их телохранителям. Горделивое прошлое с неодобрением взирало на жалкое настоящее.