— Не начнет, если ты удачлив, — ответил Лэмб.

Народ роился на мосту, как мухи на навозной куче. Ветер пригнал их со всех концов этой дикой страны, чтобы торговаться и пьянствовать, драться и трахаться, смеяться и плакать и предаваться всем остальным занятиям, какими обычно занимаются люди, оказавшись в компании себе подобных после многих недель, месяцев или даже лет отшельничества. Здесь крутились охотники, трапперы и старатели — в самодельной необычной одежде, лохматые, с одинаковым, причем весьма отвратным, запахом. Были миролюбивые духолюды, которые или торговали пушниной, или попрошайничали, или блуждали в толпе, напившись в хлам. Хватало исполненных самых горячих надежд людей, держащих путь к золотым приискам, и разочаровавшихся, что возвращались обратно, стараясь выкинуть из головы неудачи. Торговцы, игроки, шлюхи стремились построить собственное благосостояние на плечах всех и каждого. Неистовые, будто завтра мир провалится в преисподнюю, они толпились среди костров и развешанных на просушку шкур и шкур, свернутых для дальней дороги, в конце которой из нее выкроят шляпу для богатого бездельника из Адуи, чтобы все соседи передохли от зависти.

— Даб Свит! — буркнул человек с бородой широкой, как ковер.

— Даб Свит! — кричала крошечная женщина, обдирающая тушу больше ее раз в пять.

— Даб Свит! — орал полуголый старикан, складывающий костер из ломаных рам от картин.

Первопроходец кивал, раскланивался с каждым, знакомый, по всей видимости, с половиной обитателей равнин.

Предприимчивые купцы обматывали фургоны аляповатыми тканями, используя их как торговые палатки, и выставляли вдоль Имперской Дороги, ведущей к мосту, которая превратилась в рынок, оглашаемый криками приказчиков, блеянием скота, грохотом товаров и звоном монет. Женщина в очках на носу сидела за столом, сделанным из старой двери, на котором красовались отрезанные и высушенные головы. Надпись выше гласила: «Черепа духолюдов. Куплю или продам». Еда, оружие, одежда, лошади, запасные части фургонов, любые вещи, которые могли понадобиться человеку в Дальней Стране, продавались впятеро дороже их обычной стоимости. Брошенное наивными путешественниками имущество — от столовых приборов до оконных стекол — распродавалось их прожженными товарищами за бесценок.

— Полагаю, было бы выгодно возить сюда мечи, а обратно — оставленную мебель, — задумчиво проговорила Шай.

— У тебя отлично наметан глаз на выгодные сделки, — сказала Корлин, усмехаясь уголком рта.

Трудно было найти в суматохе более трезвый рассудок, но эта женщина раздражала, делая такое лицо, будто все знала лучше других.

— Сами они ко мне не прибегут.

Шай отдернулась, когда на дорогу перед ней брызнула струя птичьего помета. Здесь вообще кружили целые стаи пернатых — от самых больших до совсем крошечных. Пронзительно щебеча и горланя, они кружились в вышине, сидели рядком, сверля пронзительным взглядом едущих мимо, дрались друг с другом на мусорных кучах, вышагивали в поисках — как бы слямзить что-нибудь, что плохо лежит, и то, что хорошо лежит, тоже. Мост, палатки и даже людей покрывали полоски их белесого дерьма.

— Одна из них вам просто необходима! — кричал торговец, держащий за шкирку злобно шипящую кошку и сующий ее Шай под нос. Другие хвостатые собратья по несчастью выглядывали из клеток с видом заключенных на долгие срока. — В Кризе бегают крысы размером с коня!

— Тогда и кошки нам понадобятся побольше! — рявкнула Корлин в ответ, потом повернулась к Шай: — А где твой раб?

— Помогает Бакхорму перегонять его стадо через этот долбаный бардак, смею заметить. — И сварливо добавила: — Он не раб!

Похоже, ей на роду написано защищать людей, которых охотно удавила бы своими руками.

— Ну, ладно, твой мужчина-шлюха.

— И это мимо, насколько я знаю. — Шай хмуро смотрела на человека в расстегнутой до пупа рубашке, который выглядывал из-за засаленного полога палатки. — Правда, он говорил, что освоил много ремесел…

— Мог бы попытаться заняться хотя бы этим. Насколько я вижу, это единственный способ, который поможет ему вернуть тебе долг.

— Поживем, увидим, — ответила Шай, хотя она начинала полагать, что Темпл — не самое лучшее вложение денег. Этот долг ему предстоит выплачивать до Судного дня, если не помрет раньше, что казалось более вероятным, или не найдет какого-то другого дурачка, с которым сбежит в ночь, что казалось еще более правдоподобным. В прошлые годы она называла Лэмба трусом. Но он, по крайней мере, никогда не боялся работы. Никогда, на ее памяти, не жаловался. Темпл же, едва открывал рот, начинал скулить о пыли или непогоде, или о натертой заднице.

— Я тебе покажу натертую задницу, — прошипела она. — Бесполезный говнюк.

Может, стоит пытаться отыскать в людях лучшее, что у них есть, но Темпл был из тех, кто умел это очень хорошо скрывать. До сих пор. А что следует ожидать, вылавливая мужчину из реки? Героя?

Две дозорные башни некогда защищали подходы к мосту по обоим берегам. На ближнем они разрушились и превратились в заросшую груду камней. Но между ними кто-то сляпал наспех ворота — самое отвратное произведение столярного искусства из всех виденных Шай, а она в свое время переломала немало досок. Остатки древнего фургона, ящики, бочки, из которых во все стороны торчали гвозди, и даже колесо, прибитое спереди. На обломанной колонне с одной стороны восседал парнишка, напустивший на себя самый воинственный вид, что Шай когда-либо видела.

— Па! У нас гости! — крикнул он, когда к воротам приблизились Лэмб, Свит и Шай, а за ними и остальные фургоны завязшего в толчее Братства.

— Вижу, сынок! Отличная работа! — произнес здоровенный мужик, побольше Лэмба, пожалуй, с нечесаной рыжей бородой.

С ним рядом стоял рыхлый типчик с очень пухлыми щеками, в шлеме, созданном для человека гораздо менее пухлого, который сидел на нем, как чашка на булаве. Еще один почтенный обыватель вызвездился на разрушенной башне, держа в руках лук.

Рыжебородый вышел перед воротами с копьем в руках. Он не целился в них, но и не целился в сторону.

— Это — наш мост, — сказал он.

— Вот это да! — Лэмб стащил шляпу и вытер ею лоб. — Никогда бы не подумал, что вы, парни, так здорово управляетесь со строительством из камня.

Нахмурившись, Рыжебородый немного поразмыслил — не стоит ли обидеться. Потом сказал:

— Нет, мы это не строили.

— Но это наше! — закричал Пухлый, как если бы громкость добавляла словам истинности.

— А ты — здоровенный дурак! — добавил парнишка со столба.

— А кто докажет, что это ваше? — спросил Свит.

— А кто докажет, что это не наше? — воскликнул Пухлый. — Собственность охраняется законом!

Шай оглянулась, но Темпл все еще волочился за стадом.

— Ха! Когда нужен проклятый законник, его никогда нет под рукой.

— Если хотите пройти, нужно платить. Марка за одного человека, две — за каждую скотину, три — за фургон.

— Да! — присоединился мальчишка.

— Вот так дела! — Свит покачал головой, будто воочию наблюдал разложение всех ценностей человечества. — Запрещать человеку ехать туда, куда ему хочется.

— Есть люди, готовые получить прибыль с чего угодно, — сказал Темпл, наконец-то подъехавший верхом на муле.

Он стащил тряпку с лица — желтая полоса пыли вокруг глаз смотрелась, как шутовская раскраска — и блекло улыбнулся, словно делал одолжение Шай.

— Сто сорок четыре марки, — сказала она.

Улыбка Темпла испарилась, что доставило Шай видимое облегчение.

— Как я разумею, надо поговорить с Маджудом, — вздохнул Свит. — Погляди только, расходы как снег на голову.

— Погоди! — махнула рукой Шай. — Как по мне — ворота так себе. Даже я могу их сломать.

— Хочешь попробовать, женщина? — Рыжебородый стукнул копьем о землю.

— Ну, попробуй, сука! — заорал паренек. Его голос уже начал раздражать Шай.

— Мы-то не хотим решать дело силой. — Она потерла ладони. — Но вот духолюды не всегда бывают мирными, как я слышала… — Перевела дух, позволяя тишине выступить на своей стороне. — Говорят, Санджид опять вырыл меч войны.