— Мой отец примерно с тебя, — ответила Финри сипловатым полушепотом.

Доу осклабился.

— Что ж, получается, рост, черт возьми, в самый аккурат.

— Если ты думаешь добиться от него через меня какой-то выгоды, то будешь разочарован.

— В самом деле?

— Ничто не поколеблет его перед долгом.

— А лишиться тебя ему разве не жалко?

— Жалко. Но он лишь жестче будет сражаться с тобой.

— О, да я такого человека сердцем чувствую! Сильный, преданный, от правильности так и пучится. Снаружи прямо-таки железо, а внутри… — Доу постучал себя пальцем по груди и грустно скривился, — внутри он все чувствует. Все как есть чувствует, вот здесь. Берет на душу. И плачет втихую, когда рядом никого нет.

Финри посмотрела на него как могла твердо.

— Я вижу, вы с ним близки.

Доу выставил оскал, как убийца выставляет нож.

— Сдается мне, мы с ним вообще как долбаные близнецы-братья.

Его подручный фыркнул; женщина обнажила в улыбке полный рот до невозможности белых, безупречных зубов. Детина с металлическим глазом не произнес ни звука.

— Ну вот и хорошо, что ты не надеешься на поблажки от своего папаши. Тем более что в мои намерения не входит тебя выторговывать, просить выкуп или даже отсылать ему твою голову через реку в коробочке. Хотя посмотрим, как пойдет разговор — ты еще можешь изменить мое мнение на этот счет.

Возникла долгая пауза, Доу смотрел на Финри, а она на него. Как обвиняемая, ждущая от судьи оглашения приговора.

— А я тебя, пожалуй, отпущу, — сказал он. — Пусть знает, что мне уже обрыдло лить кровь за эту никому не нужную хренову долину. Передашь ему, что я желаю потолковать.

Он громко втянул воздух и пожевал его губами как что-то скверное на вкус.

— Поговорить насчет… мира.

Финри моргнула.

— Поговорить?

— Точно.

— Насчет мира?

— Ага.

Голова пошла кругом. Словно хмель загулял по телу от внезапной надежды жить, увидеть мужа и отца. Однако это надо отодвинуть в сторону, смотреть глубже. Финри с глубоким вздохом расправила плечи.

— Мне кажется, замысел не самый удачный.

Отрадно было видеть на лице Черного Доу неподдельное удивление.

— Да? А что так?

— Да вот так.

Трудно выглядеть солидно, когда ты в синяках и ссадинах, рванине, грязи, да еще в окружении непримиримых врагов. Но Финри пыталась. Покладистостью здесь не возьмешь. Черный Доу желает иметь дело с кем-то сильным, вроде него самого. Это придает ему силы в собственных глазах. Так что чем уверенней она будет держаться, тем в большей она безопасности. А потому Финри приподняла подбородок и посмотрела прямиком ему в глаза.

— Тебе нужно сделать жест доброй воли. Дать моему отцу убедиться, что твои намерения серьезны. Что ты хочешь вести переговоры. Доказать свое здравомыслие.

Черный Доу фыркнул.

— Слышь, Зобатый? Добрый жест. От меня.

Его подручный пожал плечами.

— Ну а что. Покажи свое здравомыслие.

— Какое еще доказательство может быть, кроме того, чтобы отослать обратно его дочь без дырки в голове? — проскрежетал Доу, оглядывая Финри сверху донизу. — Или даже наоборот, без головы в ее дырке.

Финри пропустила это мимо ушей.

— После вчерашнего боя у тебя должны оставаться пленные.

Если их всех не перебили. Что вполне возможно, если судить по глазам этого изувера.

— Конечно, пленные у нас есть. — Доу, подходя ближе, склонил голову. — Или ты меня совсем уж за зверя держишь?

Честно признаться, да.

— Я хочу, чтобы их освободили.

— Да неужто. И прямо-таки всех?

— Именно.

— Небось еще и за здорово живешь?

— Жест доб…

Он дернулся вперед, чуть ли не нос к носу; на крепкой шее вздулись воловьи жилы.

— Да кто ты такая, чтобы что-то тут себе выторговывать, ты, сучка драная…

— Я ничего себе не выторговываю, понял?! — пролаяла Финри в ответ, показывая зубы. — Это ты, драть тебя, думаешь что-то выторговать у моего отца, и он может потребовать у тебя все, что угодно! Иначе б ты и напрашиваться на переговоры не стал!

Щека у Доу задергалась, и на миг Финри пронзила уверенность, что сейчас ее изметелят в хлам. Или же подадут знак палачу с металлическим глазом, и он рассечет ее от головы до задницы. Доу замахнулся, и она поняла: вот она, смерть, на волоске… Но он лишь оскалился и нежно погрозил ей пальцем.

— Однако ты шустрая.

И, повернувшись к чернокожей, добавил:

— А ты не говорила, что она такая хваткая.

— Я потрясена до самого основания, — сказала та с видом потрясенным, как та стена, что у нее за спиной.

— Ну ладно, — согласился Доу. — Так и быть, отпущу кого-нибудь из раненых. Не хватало еще, чтоб они будили меня своими стонами. Выпущу дюжин эдак пять.

— А у тебя их больше?

— Намного, только добрая воля у меня достаточно хрупка. Больше пяти дюжин может и не вынести.

Час назад Финри не знала, как спастись самой. А теперь выйти из всего этого живой да еще вызволить шесть десятков человек — с ума можно сойти. Хотя надо бы попробовать еще кое-что.

— Там со мной взяли еще одну женщину…

— Нет, на это я пойти не могу.

— Ты еще не знаешь, о чем я хочу попросить.

— Знаю, и ничего не могу поделать. Стук Врасплох, тот тварина-дикарина, что вас пленил? Так ведь он невменяемый, как дикобраз во время случки. И мне он не подчиняется. Да и вообще никому. Ты не представляешь, чего мне стоило заполучить тебя. Ни на кого другого меня уже не хватит.

— Тогда я тебе помогать не возьмусь.

Доу поцокал языком.

— Я тебе вот что скажу. Ум и хваткость, оно, конечно, хорошо, но не достанет же тебе ума пристроить собственную голову под топор. Если ты не поможешь, то мне от тебя проку нет. Или вот возьму и отдам тебя обратно Стуку Отдери Ту Суку, а? Как я вижу, у тебя два выбора. Или вернуться к отцу и насладиться миром, или к той подружке и ублажать… Ну, в общем, понимаешь, что ее ждет. Так что тебе больше по душе?

Финри вспомнилось прерывистое от страха дыхание Ализ там, в темноте. Ее хныканье, когда разлучили их ладони. Вспомнилось, как великан в чересполосице шрамов, словно яйцо всмятку, шмякнул одного из своих головой о стену. Вот бы набраться храбрости и попробовать блефовать. Да уж куда там.

— К отцу, — прошептала она, сдерживаясь, чтоб не разрыдаться от облегчения.

— Да ты не горюй. — Черный Доу снова резанул оскалом убийцы. — На твоем месте я бы и сам так поступил. Счастливо, чтоб тебя, доехать.

На голову ей водрузилась все та же сума.

Зоб дождался, когда Хлад вынесет за дверь девицу в колпаке, подался вперед и, аккуратно подняв палец, задал вопрос:

— Э-э… А что у нас такое происходит, вождь?

Доу насупился.

— Старик, ты у меня вроде как второй. А потому должен быть последним, кто задает мне вопросы.

Зоб примирительно поднял ладони.

— Да так оно и будет. Я и сам всей душой за мир, поверь, но мне не мешало бы понять, отчего ты хочешь его так внезапно, ни с того ни с сего.

— Хочу?! — каркнул Доу, набрасываясь на него, как гончая на след. — Хочу?

Еще ближе, отчего Зоб спиной прижался к стене.

— Сказать бы тебе, чего я хочу! Да я бы хотел весь этот долбаный Союз перевешать и всю эту долину заполнить дымом от их паленого мяса! А Инглию к чертовой матери затопить! Чтобы все эти их Срединные и прочие земли на дно Круга морей, в тартарары, к чертям собачьим! Годится тебе такой мир?

— А, ну да, — Зоб поперхнулся — лучше бы уж ничего не спрашивал. — Ты прав.

— Но в том-то для вождя и пагубность, — рычал Доу ему в лицо. — Дрянная свистопляска обстоятельств, дудка, плясать под которую против души! Знал бы я, что это такое, так вот взял бы эту самую цепь и вышвырнул ее к чертовой матери в реку, с Девятипалым заодно. Тридуба меня предостерегал, да я не слушал. Нет проклятия худшего, чем заполучить то, чего жаждешь.

Зоб поморщился.

— Но тогда… зачем оно?