— Мечтать не смею втискиваться между двух любовников.

И с мечом на плече снялся с места.

— Странный какой выродок, — проводил его взглядом Доу.

Зоб крякнул и медленно встал, вслушиваясь, как скрипят и постанывают суставы.

— Верен своему образу. Ты же знаешь, каково оно, иметь репутацию.

— Слава — узилище, сомнения нет. Как твоя рана?

— Хорошо, что рожей я отродясь не вышел. Так что смотреться буду не хуже прежнего. А что это по нам такое вдарило, отчего все вверх тормашками?

Доу пожал плечами.

— Да кто их знает, этих южан. Опять, поди, какое-нибудь новое оружие. Из области чародейства.

— Ох и злобное. Это ж надо, так далеко дотягиваться и косить людей.

— Ну а ты что думал. Великий Уравнитель, разве он не ждет нас всех? Всегда найдется кто-нибудь посильнее, побыстрее, поудачливей тебя, и чем больше ты сражаешься, тем быстрее он тебя отыщет. Такова уж жизнь для таких, как мы. У нас она — лишь время полета к этому роковому мигу.

Зоб не сказать чтобы воспринял это с восторгом.

— Если на то пошло, — вроде как возразил он, — будь то в строю или на марше, или хотя бы в бою под натиском врагов, но человек может биться. Делать вид, что он хоть как-то причастен к своей участи.

Зоб поморщился, коснувшись кончиками пальцев свежего шва на щеке.

— Как можно слагать песни о ком-нибудь, чью голову разнесло, когда он травил байку или сидел в нужнике?

— Это ты о Треснутой Ноге?

— Ну да.

Зоб, пожалуй и не видывал никого мертвее того мерзавца.

— Я хочу, чтобы ты занял его место.

— А? — ошарашенно переспросил Зоб. — Что-то в ушах шумит до сих пор. Я, кажется, малость ослышался.

Доу подался ближе.

— Я хочу, чтобы ты при мне был вторым. Вел моих карлов. Смотрел за моей спиной.

— Я? — вылупился Зоб.

— Ты, ты, драть твою лети! Совсем, что ли, оглох?

— Но… почему я-то?

— Ну как. У тебя опыт. И уважение… Прямо скажу: ты мне напоминаешь Тридуба.

Зоб моргнул. Ничего более хвалебного он ни от кого прежде не слышал, а уж тем более от человека, из которого похвалы щипцами не вытянешь. Насмешку — да, окрик — да, но похвалу…

— Ну, э-э… не знаю, что и сказать. Благодарю тебя, вождь. Это много для меня значит. Чертовски, знаешь ли, много. Да будь во мне хоть десятая доля достоинств этого человека, радости моей и гордости не было бы…

— Да насрать. Ты, главное, скажи, что согласен. Мне нужен кто-то, на кого я могу положиться. А ты, Зоб, делаешь все как в старину, по-правильному. Ты прямой, как резак, теперь таких немного осталось. Просто скажи, что ты на это пойдешь.

В облике Доу мелькнуло что-то странное. Как-то слабовольно дрогнули губы. Похоже, Зоб уловил то, чего Доу никогда не выказывал на людях: страх. Да-да, со всей внезапностью он углядел именно его.

У Доу не было никого, к кому он мог бы без опаски повернуться спиной. Не было друзей, а только те, кого он страхом же заставил служить себе, да еще прорва врагов. И оставалось ему лишь довериться малознакомому человеку, потому что тот напоминал ему старого товарища, давно ушедшего в грязь.

Стоимость и цена великого имени. Плоды, пожатые за жизнь в черном теле и черном же деле.

— Конечно же пойду, — вот так взял и сказал Зоб.

То ли он, как бы безумно это ни звучало, на секунду к Доу проникся, осознал одиночество вождя. Или же это тлеющие угли собственных амбиций, которые, как он полагал, давным-давно в одночасье выгорели у могил его братьев, а Доу их разворошил, а они, гляди-ка, после стольких лет возьми да разгорись. В общем, слова прозвучали, а слово, как известно, не воробей. Причем сказал их Зоб без обдумывания, правильно он поступает или нет — в отношении себя, своей дюжины, вообще кого и чего угодно. Тут же возникло жутковатое чувство, что он сделал глупейшую, а главное непоправимую, ошибку.

— Но только пока длится битва, — поспешил оговориться он, отгребая от рокового водопада насколько возможно. — Буду держать брешь, пока ты не подыщешь кого получше.

— Вот и молодчина.

Доу протянул руку, и они скрепили слова рукопожатием. А когда Зоб вновь поднял глаза, его взгляду предстал всегдашний волчий оскал, без малейших признаков слабости, страха или чего-то там еще.

— Зобатый, ты поступил как надо.

Зоб смотрел, как Доу по склону поднимается обратно к камням, и с тяжелым сердцем раздумывал, действительно ли это с вождя упала маска жесткости, или же он просто нашлепнул поверх нее маску мягкости. Поступил как надо. Это что же получается: он, Зоб, только что подписался стать правой рукой у самого ненавистного во всем свете злодея? Человека с количеством врагов бо́льшим, чем у любого в стране, где каждый друг с другом на ножах? И он, Зоб, обещал оберегать жизнь человеку, который ему даже не особо по нраву? Зоб беспомощно застонал. А что скажет дюжина? Замотает головой Йон с лицом, подобным грозовой туче. Дрофд, угрюмо нахохлившись, отведет взгляд. Брек, по обыкновению, начнет яростно тереть виски… Тьфу ты, ведь Брек отошел в грязь. А Чудесница? Именем мертвых, вот уж кто…

— Зобатый!

Вот она, легка на помине, у самого локтя.

— Ау, — Зоб невольно отшатнулся.

— Как харюшка-то?

— А? Да ничего, наверно… Как там все, в порядке?

— Йон получил в руку осколком древка, так что лютует еще больше обычного. Но жить будет.

— А-а. Ну и славно. В смысле, это я не о древке, а о… Так, обо всем. Хорошо, что все хорошо.

Чудесница нахмурилась, подозревая неладное, что неудивительно, исходя из его жалкой попытки что-то от нее скрыть.

— Что тебе там напел наш благородный протектор? Чего он хотел?

— Он хотел…

Зоб пожевал губами. Как бы это складнее высказать… А впрочем, дерьмо все равно дерьмо, какие розочки из него ни лепи.

— Он хотел мне предложить… место возле себя. Вместо Треснутой Ноги.

Зоб ожидал злобного ехидного смеха, уничижающих колкостей, но Чудесница лишь прищурилась.

— Тебе? И зачем?

Хороший вопрос. Зоб и сам начал задумываться.

— Ну, он сказал, что я прямой. Как резак.

— Это и так ясно.

— Еще сказал… что я напоминаю ему Тридуба.

Зоб поймал себя на том, с какой гнилой помпезностью он произносит эти слова. Теперь уж она точно рассмеется. Но Чудесница лишь снова сощурилась.

— То есть, что тебе можно довериться. Ну так это и без того все знают. А мне кажется, причины здесь иные.

— Какие же?

— Ты был тесно связан с Бетодом и его окружением, а до этого с Руддой Тридуба. Так что Доу наверняка думает, что через тебя может обзавестись друзьями, которых у него нет. Или что у него поубавится врагов.

Зоб нахмурился: причины действительно иные. И веские.

— Это одно, — продолжала Чудесница. — А другое, он знает: куда идешь ты, туда и Жужело, а лучше Жужела, если дело запахнет скверно, у себя за спиной и представить кого-то сложно.

Вот черт. Вдвойне права баба. Надо же, все разом так вынюхать и разузнать.

— А, зная Черного Доу, можно с уверенностью сказать: дело обязательно запахнет скверно… Так что ты ему сказал?

Зоб поморщился.

— Я сказал «да».

И с неловкой поспешностью добавил:

— Только пока длится битва.

— Понятно.

По-прежнему ни гнева, ни удивления. Только взгляд. Но такой, что уж лучше кулаком по мордасам.

— А как быть с дюжиной?

— С дюжиной? Э-э…

Стыд-то какой: он ведь об этом даже не подумал.

— Ну наверно, со мной пойдете, если будете не против. Ну а коли захотите обратно по хуторам, по семьям, то…

— То есть на покой?

— Ага.

Чудесница презрительно фыркнула.

— Хочешь сказать, трубка, завалинка и закат над водой? Ну так это для тебя, а не для меня.

— Ну тогда… Тогда, думаю, пусть это пока будет твоя дюжина.

— Что ж. Ладно.

— Получается, ты меня языком, как помелом, не отхлещешь?

— За что?

— Ну, что ни с кем не посоветовался. Для начала. Что мне бы лучше сидеть ниже травы, не высовываться, да чтобы все в дюжине были целы-невредимы, и что старый конь новых барьеров не берет, ну и так далее.